Павла поразили деликатесы, которыми немедленно уставили стол. Очевидно, ресторан писателей был на особом снабжении.
Он спросил:
- Так что же вы тут делаете?
Ильин наклонился к нему над столом, улыбнулся, оглянувшись вокруг, понизил голос:
- Управляю советскими писателями.
И с усмешкой рассказал: его должность - секретарь московского отделения Союза писателей по организационным вопросам, а в обязанности входит помощь первому секретарю и организация работы.
- Ну, между нами, фактически я-то и делаю всю работу вместо первого. Писатели пишут, сочиняют, но работать не умеют и не хотят, - добавил он со смехом. - Ну, конечно, от Московского комитета партии инструкции получаю, от Центрального Комитета, от всех, кому не лень управлять идеологией. А им всем не лень. Меня поставили следить за порядком. Писатели все считают себя гениями. Если их по-военному поставить в шеренгу и приказать: "По порядку номеров рассчитайсь!", то каждый выкрикнет: "Первый!" Да, народ заносчивый и сверхчувствительный…
Павел понял, что Ильин, хоть и не остался генералом КГБ, продолжает делать ту же работу, и тихо сказал:
- Художник не может творить, если чувствительность не обострена до предела.
Ильин поднял рюмку:
- Да, чувствительность у них обостренная. Ну, за вас! Поговорим лучше о вас. Какие у вас планы, собираетесь вернуться к истории?
- Нет, назад мне пути нет. Да и отстал я от науки за шестнадцать лет сидки. Хоть меня и реабилитировали, но прежний душок остался, мне не доверят анализ истории, захотят, чтобы я интерпретировал все согласно основной линии партии, не станут печатать мои статьи.
- Да, понимаю и сочувствую. Что же предполагаете делать?
- Пока не представляю. Сижу на шее у жены, хожу за покупками. Вот купил яйца. Жена - медсестра, доучиться на доктора ей не дали: когда меня арестовали, ее исключили из института как жену врага народа. А у сестер, сами знаете, зарплата почти нищенская. Я уж подумывал наняться почтальоном, да ноги не так ходят, спина побаливает. Боюсь, тяжелую сумку с почтой не выдержу.
Ильин опять потянулся к нему через стол:
- Бросьте, профессор. Слушайте, мне нужен помощник - вести дела архива. Я могу предложить эту должность вам. Архив - это не только бумаги, необходим контакт с писателями. Нужен умный и интеллигентный человек, чтобы ладить с ними. Хотя я сам тоже пострадал, они все равно видят во мне генерала госбезопасности и сторонятся. А вы ничем не запятнаны, известный историк.
- В прошлом известный, - усмехнулся Павел.
- Нет, многие помнят вас и до сих пор хранят "Огонек" со статьей "Два русских еврея". А ведь среди так называемых русских писателей масса евреев, только скрываются они под псевдонимами. Черт побери, я совсем не антисемит, но скажу вам: хоть фамилии у многих из них русские, но нрав непокорный и эмоции - чисто еврейские. У вас, как у еврея, безупречная репутация: сидел, невинно пострадал. Вам они будут больше доверять. Ну как, идет? Будем работать вместе?
Павел не был готов к такому повороту:
- Спасибо, конечно, интересно было бы поработать в Союзе писателей. Думаете, меня возьмут в такое учреждение?
- У меня влияние в секретариате Союза и "рука" в ЦК. Если я попрошу, вас возьмут. И зарплату обещаю лучше, чем у медсестры.
Павлу хотелось узнать, но спросить он постеснялся: какую зарплату?
* * *
Мария обрадовалась принесенным яйцам:
- Павлик, ты стал такой практичный. Я не помню, чтобы ты был таким в молодости.
- Это еще что, - похвастался Павел, - я уже так напрактиковался, что устраиваюсь на работу.
- На какую работу?
Когда Павел рассказал, Мария забеспокоилась:
- Не будет ли тебе трудно работать целый день?
- Машенька, после лагерей мне ничего не может быть трудно.
- Но ты становишься старше, здоровье не то.
- Машенька, надо же мне что-то делать, деньги зарабатывать надо? К тому же работать в Союзе писателей - это интересно. И последний аргумент: мой непосредственный начальник Ильин хорошо ко мне отнесся, и мы с ним легко сработаемся.
Павел отнес Ильину документы, выяснил условия работы, зарплата оказалась втрое больше, чем у Марии.
Она очень обрадовалась и, когда они пошли к Августе с Алешей, с порога воскликнула:
- Павлик получил работу, он будет работать в аппарате Союза писателей.
Они устроили импровизированный праздник, Павел пил свою любимую водку, а Алеша тут же сочинил экспромт:
Чтоб в писательском Союзе
Больше не было иллюзий,
Всех писателей поверг
В удивленье Павел Берг.
* * *
Павлу выделили стол в коридоре, недалеко от кабинета первого секретаря, где постоянно сидел Ильин. По ходу работы он часто вызывал Павла к себе, всегда подчеркнуто уважительно:
- Профессор Берг, можно вас на минуту?
Секретарши, видя перед собой пожилого человека и узнав, что в прошлом он был профессором, отнеслись к нему с почтением. Ежедневная работа давала Павлу удовлетворение: привычная рутинная обязанность идти утром на работу, общение с людьми, рабочие разговоры, обсуждение общих дел. Он даже преобразился, держался прямей, ходить стал быстрей, одевался лучше, купил новый галстук. Проснулись прежние привычки, и он попросил Нюшу:
- Пожалуйста, накрахмальте мне воротнички рубашек, как раньше.
Работа была в основном бумажная - писать протоколы заседаний правления Союза писателей и собирать протоколы старых заседаний. В один из первых дней работы ему попалось на глаза старое письмо секретариата:
"24 марта 1953 года. В ЦК КПСС, Секретарю ЦК КПСС Н.С.ХРУЩЕВУ.
…В настоящее время в московской организации ССП состоит 1102 человека: 662 русских (60 %), 329 евреев (29,8 %), 23 украинца, 21 армянин, 67 представителей других национальностей. При создании ССП в 1934 году в московскую организацию был принят 351 человек, из них писателей еврейской национальности - 124 человека (35,3 %).
Такой искусственно завышенный прием в ССП лиц еврейской национальности объясняется тем, что многие из них принимались не по литературным заслугам, а в результате снижения требований, приятельских отношений, а в ряде случаев в результате замаскированных проявлений националистической семейственности. <…> Руководство СПП считает необходимым последовательно и неуклонно освобождать Союз писателей от балласта. <…> За ряд месяцев из Союза исключено 11 человек; секретариатом ССП внесена в Президиум рекомендация исключить еще 11 человек. Работа эта будет продолжаться….
Подписи: А.Фадеев, А.Сурков, К.Симонов".
С привычной для историка методичностью Павел сопоставил дату письма - 24 марта 1953 годами с датой смерти Сталина - 5 марта того же года. Письмо было отправлено Хрущеву всего через девятнадцать дней. Еще продолжало набирать обороты "дело врачей-отравителей" (хотя через десять дней, 4 апреля, их неожиданно освободили, признав "дело" спровоцированной ошибкой). Павел анализировал: зачем и для чего было написано это письмо руководителей Союза писателей? Вряд ли они ни с того ни с сего решили направить его Хрущеву. Скорей всего, от него поступил запрос. Получается, что тогда еврейских врачей все еще считали виновными, и Хрущев мог настаивать на чистке Союза писателей - на исключении евреев. А в угоду ему руководители Союза верноподданнически обещали работать над этим. В документе называлось только число евреев, и от этого несло матерым антисемитизмом. Павлу было ясно скрытое значение этого документа, с горькой иронией он думал: "Евреи им всем мешают, а каких русских они принимали в Союз писателей? Бесталанных, но зато верноподданных".
И тут же Павлу на глаза попался протокол встречи Хрущева с французским журналистом Сержем Груссаром. Француз задал вопрос о Биробиджане. Хрущев ответил: "Когда из Крыма выселили татар, некоторые евреи начали развивать идею о переселении туда евреев, чтобы создать в Крыму еврейское государство. А что это было бы за государство? Это был бы американский плацдарм на юге страны. Я был против этой идеи и полностью соглашался в этом вопросе со Сталиным". Признав опыт с Биробиджаном неудачным, Хрущев так и сказал: "Евреи все интеллигенты, все и всегда стремятся в университеты".
Павел решил снять копии с этих интересных документов. Он переписал напечатанное на машинке, спрятал в карман - это были ценные исторические свидетельства официального антисемитизма. Он знал: это может пригодиться.
34. Союз советских писателей
Павел в молодости читал запоем, но все шестнадцать лет в заключении он вообще не видел книг. Его познания в литературе остановились на уровне революционной романтики 1930-х годов. Как военный историк, он интересовался литературой военного времени, которой не знал. И писатели новой формации ему тоже были незнакомы, а узнать о них побольше было интересно, мир творческой интеллигенции отражает духовное развитие нации.
Теперь работа в Союзе писателей давала ему доступ к этой литературе и к этому миру. Павел читал, наверстывая пропущенное, и удивлялся тенденциозности: в большинстве книг были описаны не сложная, тяжелая жизнь страны, а надуманная радость и благополучие советского народа под руководством коммунистов.
Как-то в разговоре с Ильиным Павел спросил:
- Можете помочь мне определить, что это за общая тенденция в стиле советских писателей?
- Да, вы отстали, дорогой профессор. - Ильин хитро прищурился. - Это называется социалистический реализм. В литературном творчестве все должны идти по общей столбовой дороге соцреализма, давать описание, которое соответствует не реальной жизни, а идеальным представлениям социализма… Сталин требовал воспевания своих "деяний" и своей личности. Поэтому он поддерживал этот стиль и назвал писателей "инженерами человеческих душ". Инженеры-то они инженеры, но свободы писать проекты, то есть свободы творчества, он им не давал, именно поэтому возникли такие ограничения в Союзе писателей и жесткая цензура в литературе.
- Ну и как к этому относятся сами писатели?
- Как относятся?.. В основном повинуются. Есть, конечно, норовистые лошадки, которые хотели бы взбрыкнуть, но за это наказывают вплоть до ареста и ссылки.
* * *
Большую часть дня Павел возился с бумагами, но по привычке старого лагерника зорким глазом отмечал детали нового окружения. Перед ним как бы проходила галерея московских писателей, и постепенно он узнавал, чем и как они жили. Их жизнь была намного благополучней жизни обычной интеллигенции: они владели множеством привилегий, публиковались в журналах и издательствах, получая за это высокие гонорары. Крупным писателям давали государственные квартиры и дачи. Для писателей создавали дома творчества - закрытые пансионаты под Москвой, на Кавказе, в Крыму, на Рижском взморье, и таким образом еще больше изолировали их от жизни общества. За "высокоидейные" произведения соцреализма писателям давали премии: сталинские, а потом государственные и ленинские - это была внушительная по тем временам сумма денег и значок с профилем вождя. Иметь такой значок на лацкане пиджака считалось верхом почета.
В дневное время писатели появлялись в правлении редко, они работали или ходили по издательствам, пристраивая свои рукописи. Но к вечеру многие из них собирались на заседания творческих секций, читали и обсуждали написанное. Даже в своем поведении они были зависимы от руководства Союза: многие старались не столько показать себя в творческом плане, сколько сделать карьеру в комиссиях правления. И чем более маститым становился писатель, чем уютнее обустраивался он в этих условиях тем меньше хотел настоящей свободы слова.
Павел слышал их разговоры в кулуарах и поражался, до чего этот мир узок, замкнут и отвлечен от жизни общества, как они оторваны от народа, как привыкли к стяжательству и угодничеству! Правда, недавно появились задиристые молодые поэты и писатели, они настойчиво пробивались в литературу, хотели свободы творчества: Василий Аксенов, Анатолий Гладилин, Юрий Нагибин, Чингиз Айтматов, Фазиль Искандер, Юрий Трифонов, Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Роберт Рождественский, Булат Окуджава, Белла Ахмадулина. Но руководителям Союза писателей эта новая волна не нравилась, их, конечно, меньше печатали, критиковали и всячески затирали.
Павел говорил дома:
- Знаешь, Машуня, начитался я книг и насмотрелся на писателей. Основной тон задают литературные холуи, они пишут так называемые высокоидейные произведения. Их больше публикуют, они получают за это лучшие гонорары, жизнь со многими привилегиями. Вот помню я слова Чехова: "По железным дорогам надо ездить непременно в третьем классе, среди простого народа". А Союз писателей фактически отгораживает писателей от настоящей жизни общества и контролирует их.
- Неужели нет писателей, которые могут избежать этого? - спрашивала Мария.
- Наверное, жить без Союза писателей могли бы высокоталантливые и глубоко принципиальные литераторы, но в том-то и дело, что этого им не позволяют.
* * *
Вскоре после начала работы Ильин попросил Павла:
- Подготовьте, пожалуйста, на выдвижение в члены правления личное дело писателя Анатолия Алексина. За его спиной стоит сам Сергей Михалков, это он хочет ввести его в правление.
Павел спросил:
- Этот Алексин, он талантливый писатель?
Ильин засмеялся, хлопнул себя по ляжкам:
- Дорогой профессор, талант тут не при чем. Союз писателей - учреждение бюрократическое, у нас все работают по ранжиру. Мы делим писателей на китов, акул и мелкую рыбешку, но не по таланту, а по бюрократическому положению. Киты - это сорок два секретаря Союза, главные из них получают высокую зарплату и высокие гонорары, их возят на государственных машинах, они знакомы с Хрущевым и другими вождями. Сергей Михалков - это очень большой кит. Акулы - это члены правления и те, кто рвется в правление. Например, Алексин, он рвется всеми силами. Наконец, мелкие рыбешки - это шесть тысяч рядовых членов Союза, просто писаки, литературная прислуга.
- Прислуга? - удивился Павел.
- Вас удивляет мой цинизм? Эх, дорогой профессор, мы с вами на своей шкуре испытали весь цинизм нашего времени. Ну да, пишущая мелкота слушается наших указаний, как прислуга угождает хозяину. Потому они живут благополучно, некоторым выпадает незаслуженная известность. Но написать текст гимна, как это удалось Михалкову, - это колоссальный успех.
Павлу трудно было согласиться с такой оценкой писательского труда:
- Наверное, я отстал от времени. Даже не знал, что детский поэт Михалков - автор нового гимна. Гимн - это символ страны. Но нужно сравнивать и оценивать символы. В мое время гимном был "Интернационал", символ пролетариата, с талантливой мелодией Пьера Дегейтера и словами Эжена Потье. Поэт Абрам Коц перевел его на русский еще в 1902 году. И мы пели с воодушевлением: "Мы свой, мы новый мир построим, / Кто был ничем, тот станет всем…" А в новом гимне поется: "Нас вырастил Сталин, на верность народу, / На труд и на подвиги нас вдохновил…" На что может воодушевить гимн с воспеванием развенчанного Сталина?
Ильин засмеялся:
- Вот за что я вас и люблю, дорогой профессор. Между нами говоря, вы правы. Михалков - человек с двойным дном, скрывает свое дворянское происхождение, служит советской власти верой и правдой. Когда по радио в первый раз исполняли новый гимн, Сталин пригласил Михалкова на ужин вместе с членами Политбюро. Они пьянствовали до пяти часов утра, и в благодарность за текст подобревший Сталин предложил ему: "Просите, что хотите". Знаете какой выбор сделал хитрый Михалков? Он сказал: "Товарищ Сталин, подарите мне тот карандаш, которым вы делали пометки на моем стихотворении". А, какова находка?! - Ильин рассмеялся, хлопнул себя по ляжкам и продолжал: - Ну, естественно, после этого хитрец был осыпан всеми милостями. Теперь гимн играют, его слова поют стоя, на всех торжественных заседаниях. А сам Михалков отвечал на критику: "Всё ругали меня: "Сережка плохие стихи пишет". Теперь, сволочи, будете стоя слушать!"
* * *
Из личного дела Павел узнал, что настоящая фамилия Алексина была Гоберман. Многие евреи писали под русскими псевдонимами. Павел из любопытства просмотрел его книги, ничего особенно яркого не обнаружил. Все же по рекомендации Михалкова Алексина сделали членом Правления - из мелкой рыбешки он превратился в акулу.
35. Распоряжение искусством
В развитом обществе новые течения в жизни всегда начинаются с пробуждения искусства. С наступлением хрущевской оттепели оживилась творческая интеллигенция, особенно молодежь. С начала 1960-х годов новые веяния в искусстве вырывались из-под жесткого партийного контроля. В журналах начали публиковаться молодые писатели. Плеяда молодых поэтов выступала со своими стихами на стадионах и собирала тысячные аудитории. Александр Галич, Булат Окуджава и Владимир Высоцкий стали кумирами, и хотя им не разрешали выступать официально, но везде звучали нелегальные записи их песен. Те же процессы начали происходить в театре, в живописи, в скульптуре. Этих людей называли "шестидесятниками", расцвет их творчества пришелся на 1960-е годы. "Шестидесятники" стали отходить от сталинских канонов социалистического реализма.
Но крестьянский сын Хрущев не хотел и не мог допустить этого. Он взял управление искусством в свои руки, устраивал "правительственные встречи с творческой интеллигенцией" - писателями и художниками. Это должно было помочь ему держать их под контролем и управлять ими.
На первую встречу Хрущев пригласил сто избранных известных писателей и художников. Во дворе своего нового особняка на Ленинских горах он неожиданно для всех стал ругать московских писателей за то, что они слишком серьезно отнеслись к его критике Сталина на Двадцатом съезде: "Мы были искренними в своем уважении к Сталину, когда плакали, стоя у его гроба. Мы искренни и сейчас в оценке его положительной роли в истории нашей партии и Советского государства".
Писатели растерялись от такого поворота. Секретарь Союза Константин Федин стал каяться: "Извините, мы и правда чего-то недодумали".
Потом в газете "Правда" появилась статья Хрущева: "За тесную связь литературы и искусства с жизнью народа". Написать такую статью самому Хрущеву было не по силам, ее автором был заведующий отделом идеологии ЦК партии Ильичев. Но идеи использовались хрущевские: утверждающие и прославляющие соцреализм в искусстве.