* * *
Король не узнал двух всадников, а наши читатели наверняка узнали: то были Манфред и Лантене. Они приехали из Парижа сразу после того, как произошли описанные нами события.
Итак, мы возвращаемся к повествованию с того момента, как похоронили Жюли, несчастную супругу Доле, умершую от горя.
Сильная и отважная Авет шла за гробом до самого кладбища Невинноубиенных. Потом, невзирая на настояния Лантене, девушка пожелала вернуться в дом на улице Сен-Дени, где все ей напоминало об отце и матери. Там-то мы и встретим всех троих.
То, чего боялся Лантене, случилось. При виде родных предметов, которых так часто касались руки покойных, Авет впала в отчаянье. Но вскоре она выплакала свое горе и успокоилась. Теперь она затворилась в родительской комнате и там плакала уже потихоньку.
В комнате нижнего этажа - той, где в начале нашего рассказа Этьен Доле принимал Франциска I, Манфред и Лантене вели серьезную беседу.
- Что ты намерен делать? - спросил Манфред.
Лантене развел руками.
- Что делать? - переспросил он. - Надобно спасти это дитя от ее печали… Надо попробовать спасти старика от безумия. И вот я между отцом и невестой - растерян, обескуражен, все впереди черно…
- Тебе самому слишком плохо. Тебе нужно непременно избавиться от горьких мыслей.
Лантене замотал головой, но Манфред продолжал задушевно:
- Брат, ты так часто читал мне наставления, теперь и я тебе могу прочитать. Мне кажется, ты несправедлив к судьбе. Тебя поразил двойной удар: гибель Доле, которого ты чтил, как отца, и безумие графа де Монклара… но Авет у тебя осталась! Ты можешь положиться на свою любовь, а я… Но я еду как раз в Фонтенбло. Я не получал оттуда вестей - быть может, у них ничего не вышло… Твоя невеста, брат, с тобой рядом, а мне мою надо еще завоевать… Ты нужен мне, Лантене; тебе надобно поехать со мной…
Говоря так, Манфред хотел прежде всего увезти друга из Парижа.
- Если у тебя во мне нужда, я готов, - ответил Лантене. - Но как быть с Авет? Как быть с моим отцом? Что с ними станется, пока меня не будет? Вот тебе мои вопросы, брат.
- Я знаю одно место, где они будут в полной безопасности…
- Что ты имеешь в виду?
- Увидишь. Только ответь: если я тебе докажу, что графу де Монклару и Авет без тебя ничто не будет грозить, ты согласен поехать со мной?
- Ты еще спрашиваешь! - воскликнул Лантене.
- Мне только это и нужно, - сказал Манфред. - Жди меня тут.
Он тотчас вышел и пошел в сторону Нотр-Дам. Вскоре он дошел до переулка (улицы Канет), где нанял дом шевалье де Рагастен.
Мы не забыли, что шевалье, уезжая в Фонтенбло, отвел свою жену - принцессу Беатриче - в этот самый дом. Там, казалось ему, ей нечего было опасаться. Манфред это знал. И с тех самых пор, как Манфред прочитал письмо Джипси, сердце его все время стремилось к этому дому, где находилась его мать. Но все его силы, каждое мгновение занимало освобождение Лантене. Три дня он целиком отдавал себя другу.
Теперь Лантене был спасен, тягостная церемония погребения Жюли завершилась, и мысли Манфреда делились между двумя женщинами: Жилет и княгиней Беатриче.
С волнением в сердце он повернул на улицу Канет. Неожиданно сам для себя он увидел, что держит в руках молоток от парадной двери особняка. Охваченный невыразимым смятением, Манфред тихонько отпустил молоток и отошел. Он не смел постучать!
Сделав несколько шагов по улице, он вдруг повернулся, подошел к двери и постучал, уже не колеблясь. Слуга приоткрыл дверь.
Не дав ему задать никаких вопросов, Манфред сказал:
- Доложите княгине, что человек из Фонтенбло, посланный шевалье де Рагастеном, хочет поговорить с ней.
- Подождите здесь! - ответил слуга, внимательно изучив его лицо.
Княгиню хорошо охраняли.
Манфред ждал, еле сдерживая волнение.
Прошло несколько минут. Тот же слуга появился и сказал:
- Идите за мной.
Еще через миг Манфред стоял перед Беатриче. Он впился в нее глазами, думая про себя: "Это моя мать!"
Беатриче в то время было сорок два года. Но она, что бывает дано некоторым особенным женщинам, сохранила всю здоровую стройность, все гибкое изящество молодых лет - тех лет, когда она скакала на коне по всей Италии и возглавляла воинов Монтефорте, противостоявших войску Цезаря Борджиа.
Только взор ее немного утратил тот блеск, который ослепил шевалье де Рагастена при их первой встрече. Теперь этот взор подернулся грустью. Видно было, что она много страдала и плакала.
Впрочем, Беатриче тотчас узнала Манфреда.
- Вы из Фонтенбло? - спросила она.
- Я был там четвертого дня, мадам.
У Манфреда был такой тревожный вид, что Беатриче охватило дурное предчувствие. Она воскликнула:
- С шевалье ничего не случилось?
- Ничего, мадам, ничего! Я оставил его в добром здравии и прекрасном расположении духа.
Теперь все мысли Беатриче обратились к молодому человеку, стоявшему перед ней. Она подавила тяжелый вздох. Какой-то миг она надеялась обрести в нем утраченного сына.
Как мы, конечно, помним, знак, поданный шевалье де Рагастеном, сказал ей, что она ошибается. Но несмотря на это разочарование, она хранила к Манфреду необъяснимую симпатию и страстно желала, чтоб он был счастлив.
- Что ж, сударь, - спросила она, - удалось вам то, что вы затеяли? Эта прелестная Жилет… девушка, которую я уже полюбила всем сердцем…
Манфред чувствовал, как в голове у него путаются все мысли. Он слушал княгиню - и не слышал. Она же замечала, что юношу волнуют какие-то глубокие чувства, но не знала тому причины.
Он больше не мог сдерживаться.
- Послушайте, мадам, - сказал он с дрожью в голосе, - то, что я хочу сказать вам, так странно, что я сам не могу это выразить…
Она, не зная что сказать, хранила молчание. Он вынул письмо дрожащей рукой, протянул Беатриче и промолвил:
- Прочтите!
Беатриче словно ударил электрический разряд. Когда она брала письмо, руки ее тоже страшно дрожали. Читая, она все больше и больше бледнела. Наконец, борясь с душившими ее слезами, она прошептала:
- Я знала… знала…
И повалилась навзничь.
Манфред, в ужасе завопив, едва успел ее подхватить.
- Мадам! О, мадам! - бормотал он.
Любопытно, но, впрочем, совершенно естественно, он еще не называл ее матерью…
Весь бледный, Манфред думал, что он сейчас убил родную мать! Ведь чрезмерно сильная радость действует так же, как и боль: вопреки расхожей пословице, будто от радости не умирают, она может убить.
Манфред положил холодное тело Беатриче в кресло и, обезумев от отчаянья, принялся звать на помощь. Две служанки прибежали, принялись хлопотать, и вскоре княгиня открыла глаза. Увидев Манфреда, склоненного над ней, она в восторге прошептала:
- Сын!
И только тогда Манфред посмел сказать:
- Матушка!
И разрыдался, как рыдают маленькие дети.
* * *
Три часа затем пролетели, как одна минута. Ни к чему, наверное, подробно описывать бесчисленное множество вопросов, которые друг другу задавали мать и сын, часто забывая даже ответить. Не стоит описывать и трогательные изъявления чувств двух избранных натур, обретших друг друга, стремившихся теперь друг друга узнать или, вернее, вспомнить.
Скажем только, что по истечении этого времени Манфред вспомнил о Лантене и объявил княгине, что сейчас уйдет. Беатриче побледнела: "Вдруг я опять его потеряю…"
Но Манфред успокоил ее улыбкой и словами:
- Я уже не ребенок, которого может украсть цыганка, я и сам за себя могу постоять… а тем более теперь! Чертова сила, матушка, жаль мне тех, кто попробует нас вновь разлучить!
Беатриче впервые посмотрела на сына внимательно. Она увидела, как он силен, как могуч и строен, и пламя гордости озарило ее лицо. Все в нем казалось ей восхитительным - даже привычное ругательство, сорвавшееся с его уст.
То был достойный сын шевалье де Рагастена.
* * *
Не прошло и двух часов, как Манфред вернулся.
С ним вместе пришли еще трое.
- Матушка, - сказал он княгине, - вот Лантене - мой друг, мой брат названый, с которым мы с детства неразлучны. Много раз он спасал мне жизнь… Вот отец Лантене - старый граф де Монклар… А это Авет Доле, невеста моего друга - а мне она как сестра…
Беатриче протянула руку Лантене и поцеловала в лоб Авет.
Потом между ними зашел долгий разговор - только граф де Монклар не принимал участия в этой беседе.
Было решено, что Авет с графом останутся в доме на улице Канет, а Манфред с Лантене отправятся в Фонтенбло.
Потом Лантене, Авет и старика проводили в комнаты, которые Беатриче распорядилась прибрать для них.
Что нам еще сказать? Занималась заря, а ни Манфред, ни Беатриче еще и не думали об отдыхе; им казалось, они никогда не выскажут всего, что им нужно сказать друг другу… И все же настала пора расставаться.
После тысяч и тысяч материнских советов Манфред сел на коня и вместе с Лантене поехал в Фонтенбло. Первый час они скакали молча: каждый предавался своим мыслям. У Манфреда мысли были самые радужные.
- Как тебе понравилась моя матушка? - спросил он Лантене.
Лантене вздрогнул, оторванный от своих размышлений, а у него они были очень печальные.
- Матушка? - переспросил он. - Я бы хотел, чтобы у меня была как раз такая… Как же ты счастлив, брат! У тебя есть мать… а у меня только портрет. У тебя есть отец - а у меня только тень отца!
Манфред изумленно посмотрел на Лантене. Тот поспешил сказать:
- Прости меня, что я сейчас такой злой… это от горя.
- Ты злой? Что за чушь! Но ты сказал, что у тебя есть портрет матери?
- Да, прекрасный портрет, который висел в резиденции великого прево. Вчера, пока ты ходил на улицу Канет, я сходил туда.
- С ума сошел!
Лантене пожал плечами:
- Да на меня никто внимания не обратил. Слуги потихоньку растаскивали вещи. От недуга хозяина они совсем стыд потеряли. "Как быть, сударь! - сказал мне дворецкий. - Надо ведь что-то иметь взамен жалованья: мы же не знаем, вернется ли монсеньор обратно". За двадцать дукатов мне позволили вынести холст - только раму велели оставить. И теперь этот холст в доме несчастного Доле. Вот и все, что мне осталось от матери, - грустно закончил Лантене.
За такими разговорами друзья доехали до Фонтенбло, и там приключилась та встреча, о которой мы уже рассказали.
Через двадцать минут после того, как Манфред с Лантене столь невежливо обошлись с королем, они спешились у трактира "Великий Карл".
* * *
Король так и не пришел в себя от дерзкого ответа и внезапного бегства двух незнакомцев. Отыскать их теперь - и думать было нечего.
- Кто же, черт побери, эти два проходимца? - сказал он негромко.
- Проходимцы - как раз подходящее слово, государь, - произнес кто-то рядом.
Франциск I узнал этот голос и увидел рядом с собой силуэт.
- Ла Шатеньере! - воскликнул король.
- Он самый, государь.
- Ты видел это?
- Все видел. Я как раз возвращался во дворец… с прогулки, направляясь в тот прекрасный покой, который Вашему Величеству угодно было отвести для меня. Тут мое любопытство привлек топот двух лошадей. Я встал у ворот, видел приход Вашего Величества, слышал, как часовой некстати кликнул караул - словом, всё, государь.
Слово "всё" Ла Шатеньере особенно выделил.
- Что ты хочешь сказать? - спросил король.
- Я хочу сказать, что при свете факелов мог разглядеть тех проходимцев, как Ваше Величество справедливо изволили назвать этих людей. Правда, лица их я мог видеть только на мгновенье, но этого было довольно, чтобы узнать их.
- Ты их знаешь? - нетерпеливо откликнулся король.
- И Ваше Величество тоже их знает.
За разговором Франциск I и его спутник вошли во дворец и прошли в королевские покои.
- Один из этих людей, - продолжал Ла Шатеньере, - тот, кто в одиночку ранил нас троих: Эссе, Сансака и меня, а потом так изуродовал бедного Сансака, что тот теперь не смеет высовываться из своей норы…
- Разбойник Манфред? - с затаенным ужасом спросил король.
- Да, государь! Тот, кто имел дерзость схватиться с Вашим Величеством у усадьбы Трагуар, тот, кто имел еще большую дерзость явиться в Лувр и бросить вам вызов! А другой - его проклятый товарищ Лантене!
- Они в Фонтенбло!
- Вы, конечно, не забыли, Ваше Величество, что один из этих негодяев смеет поднимать глаза на герцогиню де Фонтенбло?
О нет, король об этом не забыл…
- Пошли! - приказал он Ла Шатеньере.
Король спустился в парадный двор и вошел в кордегардию.
- Государь мой, - сказал он офицеру, - какие приказы вы отдавали часовым?
- Обыкновенные приказы, государь: как салютовать…
- Речь не о салюте! - в гневе вскричал король. - Я говорю с вами про оборону замка!
- Оборону? - растерянно пробормотал офицер.
- Именно! Что вы будете делать, государь мой, если к ограде подойдут злоумышленники! А предполагать злой умысел надо всегда! Я вижу, вы никаких приказов не отдавали… Хорошо же меня, право, охраняют!
- Простите, государь! В замок никто не может войти без личной встречи с офицером охраны.
- Этого недостаточно. С этой минуты всякий, мужчина или женщина, днем или ночью, кто подойдет к ограде ближе им на двадцать шагов, должен будет удалиться. В случае неповиновения немедленно стрелять. Замените сейчас же алебардщиков аркебузирами. Поставьте не одного часового у каждых ворот, а двух с заряженными аркебузами, пусть будут готовы стрелять во всякого, кто подойдет. Вот мой приказ, государь мой. Пошли, Ла Шатеньере.
Король вышел из кордегардии, оставив офицера в полном замешательстве.
- Сколько у нас караулов? - спросил Франциск своих спутников.
- Четыре, государь. Самый сильный - тот, что охраняет парк.
- Осмотрим все.
Ла Шатеньере провел короля по всем кордегардиям, где Франциск отдал один и тот же приказ. По замку тут же разнесся слух, что ожидают нападения врагов, но каких врагов - никто не знал.
Король не только посетил караулы: он обошел весь парк, останавливался у каждого часового, велел им смотреть в оба, обещал за хорошую службу много золота, а за небрежение и недосмотр - дыбу и четвертование. Уже среди дня, утомившись и насилу успокоившись благодаря своим распоряжениям, он вернулся в свои покои.
И все потому, что Ла Шатеньере шепнул ему на ухо два имени: "Манфред и Лантене".
XXVII. Мать в пути
Теперь мы опять позовем читателя в лачугу несчастной Маржантины. Это было на другой день после того, как Кокардэр нашел Манфреда и внезапно увел его от Маржантины, чтобы попытаться спасти Лантене.
С Маржантиной после ухода Манфреда случился припадок. Когда это с ней бывало, она выбегала растрепанная, растерзанная, носилась чуть ли не по всему Парижу и все звала дочку. К полуночи, не чуя ног от усталости, она вернулась в свое убогое жилище и проспала до полудня.
Мы застанем ее сидящей на корточках в углу, бессмысленно глядящей на дверь; она пыталась хоть как-то собрать обрывки мыслей и что-то вспомнить.
- Цыганка-то, - ворчала она, - мне говорила, что Манфред поможет отыскать дочку! А Манфред ушел… И дочки нет… Ах я бедная, бедная! Все-то на свете против меня!
Так она жаловалась про себя, и тут открылась дверь и вошла знатная дама. У Маржантины, как у многих сумасшедших была превосходная память на лица. Она тотчас же узнала вошедшую.
- Прекрасная дама! - прошептала она.
"Прекрасной дамой" она звала герцогиню д’Этамп. Герцогиня была одна.
- Что ж, дорогая моя Маржантина, - промолвила она с улыбкой, - ты мне рада? Узнаешь меня?
- Узнаю, - ответила безумная.
- Узнаешь… - сказала герцогиня, стараясь скрыть недовольство. - Узнаешь - значит, знаешь, что я тебя очень люблю и все готова сделать для твоего счастья.
- Меня никто не любит, - мрачно ответила Маржантина. - Да и не нужно мне, чтобы меня любили. Лишь бы оставили меня в моей норе, как мне удобно. И нет у меня счастья, кроме как думать.
- И о чем же ты думаешь?
- Мало ли о чем…
- А хочешь, бедняжка, я расскажу тебе, о чем ты думаешь, когда сидишь вот так в уголке: грустная, одинокая, всеми забытая, кроме меня? Ты думаешь, как была молода… вспоминаешь те времена, когда была еще краше, чем сейчас… ведь ты и теперь красавица, знаешь ты это? Думаешь о том городе, где ты любила, о том человеке, которому отдала сердце навсегда. Город тот назывался Блуа, а человека звали Франсуа.
Маржантина кивнула.
- Хорошо вы говорите… - прошептала она. - Я бы и сама точно то же самое могла бы сказать…
- А еще, - продолжала герцогиня, - ты думаешь о пропавшем ангелочке, о белокуром херувимчике, и когда ты вспоминаешь ее ласки, то и смеешься, и плачешь…
- Как положит бывало, вот сюда свои лапки… - показала себе на шею, забыв обо всем, Маржантина. - Господи Иисусе, как мне этого не помнить! Да я только этим одним и живу! Как обнимала меня крепко, как смеялась…Так и вижу те ямочки на щечках, когда смеялась она, и зубки ее жемчужные… чистый жемчуг, чтобы вы знали!
Герцогиня не перебивала Маржантину. Она подвела безумную туда, куда и хотела. Одно за другим пробуждались в несчастной воспоминания…
А кончилось все, как всегда, припадком и рыданьями.
- Никогда мне больше ее не видать… кончено все! И вы мне обещали… и цыганка тоже обещала… А я знаю: все кончено, никогда мне больше не видать моей Жилет…
Герцогиня только этого и дожидалась.