- А я тебе говорю, - воскликнула она, - что ты увидишь ее, как только захочешь!
- Ох, не говорите! Я от таких слов только пуще страдаю, а вам того и надо…
- Да зачем мне надо, чтобы ты страдала, бедняжка? Вот еще! Нет, ты знаешь: я о тебе забочусь, я тебя жалею, бедную мать… Ты искала свою дочку, а я нашла…
Маржантина так и подпрыгнула:
- Ох, если бы это было правдой!
- Истинная правда. Я нашла твою дочку, говорю тебе. И пришла теперь сказать, где она…
- Ох, сударыня… - немощным голосом проговорила Маржантина. - Вот послушайте: я несчастная женщина; кое-кто говорит, что я сумасшедшая. Нечего мне вам дать, кроме своей жизни, но уж жизнь отдам. Надо будет ради вас умереть - умру. Надо будет вырвать сердце, чтобы вам горя не было - вырву…
Ничто в герцогине не дрогнуло от жалости: сердце ее осталось черствым.
- Ну, скажите же! - воскликнула Маржантина. - Где она?
- Не так уж близко…
Безумная с жаром схватила герцогиню за обе руки.
- Да хоть на край света босиком идти… ничего, пойду и дойду!
- Дочка твоя в Фонтенбло, - сказала герцогиня.
- В Фонтенбло?
- Да, город такой, довольно далеко от Парижа, как я уже сказала.
Сердце в груди Маржантины готово было разорваться.
- А как туда идти? - вся дрожа, спросила она.
- Все скажу, все объясню.
Безумная, как львица в клетке, металась взад и вперед по лачуге.
- Фонтенбло! - шептала она. - Сейчас пойду, сию же минуту! Прощайте!
- Погоди! - воскликнула герцогиня. - Как же ты ее найдешь, пока я тебе ничего не объяснила?
- Да, да, да… говорите… я и впрямь спятила от этой мысли… Ах, мадам, да откуда же в вас столько доброты! Доченька моя! Подумать только - я знаю, где она! Она в Фонтенбло, а я ее там найду…
- Слушай: на, во-первых, деньги на дорогу.
- Не нужны мне деньги; если надо, я и на коленях доползу.
- Возьми, возьми. Так скорее дойдешь.
- Это верно, за деньги скорее получится…
Она взяла из рук герцогини д’Этамп несколько золотых монет.
- Как придешь в Фонтенбло, - продолжала герцогиня, - спросишь, где замок. Поняла?
- Как не понять! Да я себе голову о стенку разобью, если хоть что-нибудь забуду! Спрошу, где замок, как только приду в Фонтенбло… А дальше?
- Знаешь, кто живет в этом замке?
- Нет, откуда же мне знать! Вы уж скажите!
- Там живет Франсуа.
- Франсуа!
- Да, твой любимый, отец Жилет. Ты его с тех пор никогда не видала?
- Никогда!
- А узнаешь его?
- Уж я узнаю! - ответила Маржантина со злобой. Губы герцогини от этой злобы сложились в довольную улыбку.
- А если он немного постарел?
- Да узнаю, говорю вам!
- А знаешь, кто он - твой Франсуа?
- Знаю, большой вельможа…
- Он король! Сам французский король!
К великому изумлению герцогини, Маржантина всплеснула руками и расхохоталась.
- Вот те на! Ко всему она еще и королевская дочка - моя Жилет! А что ж тут такого? Будь она хоть сама королева, я бы и то не удивилась. А что Франсуа французский король, так это мне все равно. Будь он хоть кто угодно, я ему все скажу, что хочу сказать…
- Так вот, слушай: твоя Жилет живет в замке у французского короля. Тебе только нужно дойти до Фонтенбло, как я тебе сказала. Подойдешь к замку. Будешь ждать у ворот… Сможешь дождаться?
- Да, да! Терпенья хватит.
- Почти что каждое утро король выезжает на охоту. Дальше все понятно: как только увидишь его среди свиты, подойдешь к нему, а дальше твое дело! Если он не вернет тебе дочку - значит, ты совсем никуда не годишься.
Маржантина слушала эти слова с глубочайшим вниманием.
Потом герцогиня рассказала ей, из каких парижских ворот выйти, по какой дорог пойти, и удалилась.
Маржантина торопливо надела грубое шерстяное платье, которое носила очень редко, сложила небольшой узелок и тоже ушла. Герцогиня с двумя сопровождающими стояла на углу и наблюдала, как Маржантина отправилась в путь.
Безумная скорым шагом прошла через весь Париж. На Меленской дороге она пошла еще быстрее.
Из своей лачуги она вышла часов около трех дня и бежала вприпрыжку до восьми вечера. В восемь она вошла в какую-то деревню. Мимо нее, чуть не сбив наземь, вскачь промчалась карета, запряженная четверкой цугом.
- Берегись! Берегись! - громко кричал форейтор.
Маржантина еле успела посторониться и проводила взглядом карету, моментально скрывшуюся из вида в стороне Фонтенбло.
"Вот бы мне так ехать! - подумала она. - Куда скорей бы доехала…"
В этом экипаже возвращалась в Фонтенбло Анна, герцогиня д’Этамп.
Какая мысль принудила герцогиню прийти к Маржантине с тем, что она сказала? Зачем она послала безумную в Фонтенбло?
Не думала ли, что над той, кого называли "маленькой герцогиней", станут смеяться, когда заявится какая-то нищенка и будет требовать вернуть ей дочь? Может быть!
А может, с инстинктивным доверием к силе материнской любви - действительно огромной, которое есть у всех женщин, она понадеялась, что Маржантине как-то удастся отобрать у Франциска I свою дочь или хотя бы оградить ее от его любви? Ибо герцогиня д’Этамп не сомневалась: Франциск был влюблен в Жилет.
Пока девица противится - все еще куда ни шло. Но когда она станет официальной любовницей короля - что станет с ней, с могущественной фавориткой, перед которой склонялась сама Диана де Пуатье?
Она чуть было не сделала решительный шаг - отравить Жилет. Но при ней не было никого для исполнения такого решения. Ее сообщник Алэ Ле Маю был мертв: она же сама его и убила. Что касается дворян из своей свиты, она не слишком полагалась на их умение хранить тайну.
Тогда она вспомнила о Маржантине и подумала: "А не сможет ли полоумная, если ее хорошо подучить, сыграть свою роль в готовящейся комедии или драме?"
Ей пришло в голову сказать Маржантине, что Жилет и есть та самая дочка, которую разыскивает полоумная.
Герцогиня д’Этамп не знала этого и думала, что лжет. Ее ложь оказалась правдой: бывают в жизни такие обороты.
Итак, ее карета чуть не сбила Маржантину. А Маржантина, как мы видели, тронулась в дорогу пешком.
Она даже не подумала, что на деньги, оставленные "прекрасной дамой", можно нанять повозку. Для нее - для этого рассудка, в котором отражались только некие смутные образы, существовал лишь один способ попасть от места до места: идти да идти, покуда хватает сил.
Как мы сказали, первый ее переход продолжался пять часов. Мучима желанием идти все дальше, Маржантина прошла деревню и хотела продолжить путь. Но она уперлась в темноту, как в стену.
Тогда она повернула назад, вошла в трактир и показала золотую монету. Трактирщик засуетился, накрыл стол, подал обед, как для полудюжины дворян. Золотую монету он получил, но Маржантина съела только кусок хлеба и выпила стакан воды, а на пироги и пулярок, поставленных перед ней служанкой, даже не взглянула.
- Куда же вы направляетесь? - спросил трактирщик.
- Как куда? Вот вопрос! Дочку искать, куда же еще?
Все вокруг переглянулись и покачали головами. Люди быстро поняли, кто эта путница с блуждающим взглядом, со странными телодвижениями: сумасшедшая.
Только благодаря этому алчный трактирщик и не обобрал Маржантину до нитки: тогда сумасшедших боялись, как особых людей, находящихся в сношениях с духами - ангелами или бесами, только существами потусторонними. С такими лучше не ссориться.
На рассвете Маржантина пошла дальше. Раз нищенка попросила у нее милостыни. Маржантина сунула ей золотую монетку. Нищенка сперва остолбенела, а потом проводила ее безмерными благодарностями.
Безумная шла, напевая свою любимую песенку - старинную колыбельную, наивную и простую:
Я по лугу гуляла,
Лилий белых нарвала…
Иногда она останавливалась, хлопала в ладоши и восклицала:
- Что она скажет! Ай, что она скажет, когда я ее возьму на руки и стану баюкать, как прежде! Как будет счастлива! А я-то, я-то! Господи, как хорошо! И погода чудная! Я и не видала такого хорошего денька!
Как раз начиналась метель…
Встречая по дороге крестьянина или проходя мимо дома, она всякий раз спрашивала:
- Скажите, далеко ли до Фонтенбло?
Ей отвечали.
В первый раз, задавая этот вопрос, она боялась что ей ответят:
- Какое Фонтенбло? Нет тут Фонтенбло, и вообще такого места нет!
Но теперь она уже не сомневалась.
Шла Маржантина целый день, вечером ей опять пришлось остановиться на ночлег, и только на третьи сутки она дошла до места. Перед ней появились дома, она остановила какого-то встречного и задала все тот же вопрос:
- Далеко ли до Фонтенбло?
- Фонтенбло? - ответил прохожий и указал в сторону домов: - Да вот же оно тут и есть.
Безумная была поражена. Она остановилась, сложив руки и выпучив глаза от изумления. Всю дорогу ей втайне казалось, что она не придет никогда, что люди, которые отвечают: "Часа через четыре дойдете… Через два часа…" - над ней насмехаются.
Поэтому в город она вошла с какой-то робостью, шла по нему тихо-тихо, как в церкви в Париже, когда заходила туда укрыться от снега или от дождя.
Через несколько минут она была уже возле дворца.
Дворец показался ей сказочным.
- Господи, красота-то какая! - прошептала она с глубоким, непритворным восхищением.
Словно кем-то влекомая, загипнотизированная, она медленно подошла к воротам.
- Назад! - вдруг рявкнул аркебузир. - Назад, женщина! Стрелять буду!
XXVIII. Дочка Маржантины
Мы оставили Франциска I в тот момент, когда он, осмотрев все караулы замка, вернулся в свои покои.
Из-за встречи с Манфредом и Лантене король позабыл необыкновенную ночь, которую провел с Мадлен Феррон - ночь любви и ненависти, ужаса и страха, а под конец перед ним упал человек с перерезанным горлом.
Все эти воспоминания естественным образом снова хлынули в ум Франциска I, когда он решил, что принял достаточные меры предосторожности против двух воров.
- Ты устал, Ла Шатеньере? - спросил он.
- Да, государь, если речь идет обо мне. Нет, если речь о службе Вашему Величеству.
- А раз не устал, - сказал король, желавший услышать только вторую часть ответа, - возьми себе подмогу и ступай обыскать дом, у дверей которого оставил меня нынче ночью. Арестуй всякого, кто в нем находится.
- Даже если это женщина, государь?
- Особенно если женщина.
Ла Шатеньере ушел, сильно проклиная про себя работу, которую взвалил на него государь.
А Франциск I послал камердинера к герцогине де Фонтенбло с уведомлением, что он намерен вскоре ее увидеть, и приказал оставить его одного.
Как всегда, когда случалось нечто, что сильно его заботило, он принялся торопливо расхаживать по комнате. Потом вдруг остановился перед большим зеркалом, отражавшим его с головы до пят.
Зеркало показало ему сильного человека - атлета с широкими плечами, мощными бицепсами, рельефными мускулами на ногах, и он улыбнулся.
Убедившись с первого взгляда, что может еще сойти за первого дворянина королевства, король Франциск стал рассматривать свое лицо. И улыбка его пропала. На лице множились признаки преждевременной старости. Глубокие и широкие морщины пересекли его лоб, щеки обвисли. Он с испугом увидел, что за последний месяц у него сильно поседели волосы и начала седеть борода. На веках появилась красная кайма, а взгляд потускнел. И, наконец, среди безжалостных признаков физического износа появились и постыдные признаки глодавшей его болезни.
- Я погиб! - прошептал Франциск I и рухнул в кресло. - Погиб, и ничто не может меня спасти… Рабле мне клялся, что найдет лекарство, но Рабле исчез… Трус, подлец! Все они подлецы… бросил меня… клятвопреступник…
Король не вспомнил о том, что он первым нарушил клятву, выдав на расправу Доле, которого клялся спасти. А между тем, знай Рабле, сбежавший в Италию, правду, он немедленно примчался бы оттуда.
Но Рабле не знал, что его письмо к Франциску I и оставленное для него лекарство перехватила Диана де Пуатье.
"А лечь под нож к этим хирургам вокруг меня, - думал дальше король, - значит только ускорить смерть… Один человек во всем королевстве был способен меня спасти - и тот сбежал! Я и вправду погиб! Каково это - быть королем и пасть от женщины!"
При этом слове он вспомнил ночь, проведенную в объятьях Мадлен Феррон, и кровь бросилась ему в лицо.
Но вскоре ненависть заговорила громче любви, и он прошептал:
- Хоть бы Ла Шатеньере ее нашел! Всеми чертями клянусь, хочу, чтобы она прежде меня попала в ад!
При этом слове он опять содрогнулся.
"В ад! - подумал он. - Верно, ад меня и ждет!"
Он снова принялся шагать по комнате, яростно твердя про себя:
- Я погиб, я проклят - ну что ж! Проклятье так уж проклятье, заслужу его до конца… Мне докучали сомнения, сердце тревожили какие-то голоса - я их заглушу. Жить мне осталось год… быть может, полгода… И эти дни, эти часы, эти минуты я хочу прожить пылко, ни одной минуты не теряя… Хочу умереть, насытившись наслаждением, в последних судорогах сладострастия… И, чертова сила, это будет прекрасная смерть, достойная меня!
Он уже не ходил, а метался, как хищный зверь.
- Сомнения? - продолжал он, пожимая широченными плечами. - Да верно ли, что она моя дочь? Одна сумасшедшая случайно что-то сказала… К тому же… к тому же… а хотя бы и так! Ведь эта сатанинская мерзавка нынче ночью сказала же, что меня ожидает ад! Так к чему колебаться? Вечное проклятье - так и быть! О, эта непорочная чистота, лилейная белизна, сладостная невинность… и все это назначено моему предсмертному исступлению! Я умру. Увижу, как это могучее тело уступает мерзостному гниению, как по ногам, по рукам, по груди поднимается ужасная гангрена… как сердце становится все более дряблым, пока совсем не перестанет биться… Да, да! Все так и будет… Да что я? Это уже есть кошмарная действительность… Но если я умру, пусть погибнет со мной и непорочная лилия; пусть я умру в огне, но овеян прохладой соприкосновения с этой чистотой… Я умру… да, умру в отчаянье, изъеденный безобразной волчанкой - но умру в объятьях Жилет!
Итак, мысли умирающего короля сосредоточились на трех тесно связанных предметах: на Мадлен - причине его недуга; на самом недуге; на Жилет.
С болезнью он ничего не мог поделать - он знал свой приговор.
Для Мадлен Феррон он мечтал о казни.
А Жилет он мечтал принести в жертву своему последнему исступлению.
* * *
Франциск I вышел из спальни и прошел в большую гостиную, полную придворных. Тут как раз вернулся Ла Шатеньере.
- Что же? - спросил король.
- Пустой номер, государь.
- О, проклятая! - воскликнул король.
- Мы перерыли весь дом сверху донизу. Нашли только труп… труп очень безобразного мужчины с перерезанным горлом.
Король содрогнулся при том воспоминании, на которое навели его эти слова.
- Что ж, - сказал он. - Монтгомери!
- Я здесь, государь! - откликнулся капитан гвардии.
- Послушайте…
Франциск I отвел капитана к окну и отдал ему приказание:
- Возьмите сотню смышленых и надежных людей и разбейте их на столько отрядов, сколько трактиров в Фонтенбло. Каждому отряду назначьте свой трактир, дождитесь ночи, вечером, в десять часов, переворошите все гостиницы города; арестуйте без объяснений всякого иногороднего, явившегося сюда после меня, слышите ли? - всякого, что мужчин, что женщин…
- Ясно, государь…
- И особенно женщин! - продолжал король. - А пока посадите на коней пятьдесят лучших всадников и прикажите скакать по всем дорогам, особенно по Парижской. Прикажите им арестовывать всех, кто идет из Фонтенбло. Вы все поняли?
- Да, государь. Но если Ваше Величество соизволит точнее указать мне на то лицо, которое имеет в виду, я, возможно, вернее добьюсь успеха.
Франциск не сразу решился ответить.
- Вы знаете даму Феррон? - спросил он.
- Раза два видел, государь.
- Речь о ней - прежде всего о ней! А еще об этих двух парижских разбойниках…
- Манфреде и Лантене, государь?
- Именно. Вы хороший слуга, Монтгомери. Идите, старайтесь… я на вас полагаюсь.
- Сделаю даже невозможное, государь! - воскликнул капитан гвардии и отошел, просияв.
Приказания, отданные королем, несколько подняли его настроение. Он обернулся к притихшим придворным с улыбкой.
Тут же все мрачные и тревожные лица обратились в веселые, разговоры пошли прежним чередом, а король проходил от группы к группе, обращаясь к дворянам с любезными словами.
Но веселье сменилось восторгом, когда, выходя, Франциск I опять обернулся к придворным и громко сказал:
- Господа, главный ловчий доложил мне, что в нашем лесу есть матерый олень. Если Богу угодно, мы затравим его завтра. Итак, готовьтесь все хорошенько: этот зверь ушел уже не от одной своры; завалить его будет настоящей победой.
Это известие было встречено приветственными кличами, а король прошел в покои герцогини де Фонтенбло.
Эти покои находились в левом крыле дворца и состояли из дюжины просторных, очень пышно обставленных комнат.
Была там великолепная передняя, где в честь прекрасной герцогини несли стражу двенадцать алебардщиков в парадных костюмах.
Была огромная гостиная, где сидели камер-дамы.
Была невероятно роскошная столовая, с высокими буфетами, уставленными драгоценной посудой, золотыми сосудами, огромными канделябрами.
Была, наконец, и спальня, где на помосте, как трон, стояла широкая, монументальная кровать - шедевр резьбы по дереву.
Но Жилет никогда не входила в парадную гостиную. Ела она в одиночестве в маленькой задней комнатке. В той же комнатке она спала.
Она потребовала поставить на дверь крепкий засов, угрожая выброситься из окна, если ее желание не будет исполнено. Все эти требования взбудоражили и весьма раздосадовали мирок камер-дам герцогини.
Итак, Жилет жила в маленькой комнатке с единственным окошком, выходившим в сад. В общем, она была достаточно защищена от незнакомых ей, но угаданных девичьим инстинктом опасностей. Для развлечения она попросила принести в комнату прялку и пряла.
Печальная жизнь отшельницы была на редкость однообразна. Утром на рассвете она вставала, сама одевалась и лишь довольно поздно открывала засов. Тогда первая камер-дама приходила к ней за распоряжениями "к туалету", как будто не видела, что Жилет уже одета. На это девушка всякий раз отвечала ей: если речь идет о распоряжениях на завтра, то она их обдумает ночью.
В полдень статс-дама являлась опять с объявлением, что "кушанье для госпожи герцогини готово в столовой". На что Жилет отвечала тем, что вызывала служанку и просила принести обед к ней в комнату.
Вечером повторялось все то же самое.
Днем статс-дама неизменно приходила с вопросом, не желает ли герцогиня послушать чтение или присутствовать при беседе дам. Герцогиня столь же неизменно отвечала, что читать она может и сама, что же до беседы придворных дам, то она ей скучна, потому что далеко не все в ней понятно.
Единственным развлечением Жилет была прогулка по парку, да и то она всегда дожидалась темноты.