Он слегка передернул плечами, словно сомневаясь, чтобы из этого вышло что-нибудь путное.
- Нет, - сообразил де Катина, которому вдруг пришла в голову счастливая мысль. - Я обвиняю их в том, что они, бросив алебарды во время пребывания на часах, явились передо мной в грязных и растерзанных мундирах;
- Так будет лучше, - заметил сержант с вольностью старого служаки. - Гром и молния! Вы осрамили всю гвардию. Вот посидите часок на деревянной лошади с мушкетами, привязанными к каждой ноге, так твердо запомните, что алебарды должны быть в руках у солдат, а не валяться на королевской лужайке. Взять их. Слушай. Направо кругом. Марш!
И маленький отряд гвардейцев удалился в сопровождении сержанта.
Гугенот молча, с хмурым видом стоял в стороне, ничем не выражая радости при неожиданно счастливом для него исходе дела; но когда солдаты ушли, он и молодой офицер быстро подошли друг к другу.
- Амори, я не надеялся: видеть тебя.
- Как и я, дядя. Скажите, пожалуйста, что привело вас в Версаль?
- Содеянная надо мной несправедливость, Амори. Рука нечестивых тяготеет над нами, и к кому же обратиться за защитой, как не к королю?
Молодой офицер покачал головой.
- У короля доброе сердце, - проговорил де Катина. - Но он глядит на мир только через очки, надетые ему камарильей. Вам нечего рассчитывать на него.
- Он почти прогнал меня с глаз долой.
- Спросил ваше имя?
- Да, и я назвал. Молодой гвардеец свистнул.
- Пройдемте к воротам, - промолвил он. - Ну, если мои родственники будут приходить сюда и заводить споры с королем, моя рота вскоре останется без капитана.
- Королю невдомек, что мы родственники. Но мне странно, племянник, как ты можешь жить в этом храме Ваала, не поклоняясь кумирам.
- Я храню веру в сердце. Старик удрученно покачал головой.
- Ты идешь по весьма узкому пути, полному искушений и опасностей, - проговорил он. - Тяжко тебе, Амори, шествовать путем господним, идя в то же время рука об руку с притеснителями его народа.
- Эх, дядя! - нетерпеливо воскликнул молодой человек. - Я солдат короля и предоставляю отцам церкви вести богословские споры. Сам же хочу только прожить честно и умереть, исполняя свой долг, а до остального что мне за дело?
- И согласен жить во дворцах и есть на дорогой посуде, - с горечью заметил гугенот, - в то время как рука нечестивых тяготеет над твоими кровными, когда изливается чаша бедствий, гул воплей и стенание царят по всей стране.
- Да что же случилось, наконец? - спросил молодой офицер, несколько сбитый с толку библейскими выражениями, бывшими в ходу между французскими протестантами.
- Двадцать человек моавитян расквартировано у меня в доме во главе с неким капитаном Дальбером, давно уже ставшим бичом Израиля.
- Капитан Клод Дальбер из Лангедокских драгун? У меня уже есть с ним кое-какие счеты.
- Ага! И рассеянные овцы стада Господня также имеют что-то против этого лютого пса и горделивого нечестивца.
- Да что же он сделал?
- Его люди разместились в моем доме, словно моль в тюках сукна. Нигде нет свободного местечка. Сам же муж сей сидит в моей комнате, задравши ноги в сапожищах на стулья из испанской кожи, с трубкой во рту, с графином вина под рукой и изрекает, словно шипит, всякие мерзостные словеса. Он побил старика Пьера.
- А?!
- И столкнул в подвал меня.
- А?!
- Потому что в пьяном виде пытался обнять твою кузину Адель.
- О!!
При каждом новом восклицании молодой человек краснел все более и более, а брови его сдвигались все ближе и ближе. При последних словах старика гнев вырвался наружу, и он с бешенством бросился вперед, таща дядю за руку. Они бежали по одной из извилистых дорожек, окруженных высокими живыми изгородями, из-за которых по временам выглядывали фавны или мраморные нимфы, дремавшие среди зелени. Кое-кто из попавшихся навстречу придворных с удивлением смотрел на эту странную пару. Но молодой человек был слишком занят мыслями, чтобы обращать внимание на гулявших. Не переставая бежать, он миновал серповидную дорожку, шедшую мимо дюжины каменных дельфинов, выбрасывающих изо рта воду на группу тритонов, затем аллею гигантских деревьев, имевших вид, будто они росли тут в продолжение нескольких веков, тогда как в действительности только нынче были привезены с колоссальными трудностями из С.-Жермена и Фонтенебло. У калитки из сада на дорогу старик остановился, задыхаясь от непрерывного бега.
- Как вы приехали, дядя?
- В коляске.
- Где она?
- Вон там, за гостиницей.
- Ну, идем же туда.
- Ты также едешь, Амори?
- Судя по вашим словам, пора и мне появиться у вас. В вашем доме нелишне иметь человека со шпагой у пояса.
- Но что же ты собираешься сделать?
- Переговорить с этим капитаном Дальбером.
- Значит, я обидел тебя, племянник, сказав, что твое сердце не вполне принадлежит Израилю.
- Мне какое дело до Израиля! - нетерпеливо крикнул де Катина. - Я знаю только, что вздумай кузина Адель поклоняться грому, словно абенокийская женщина, или обратись она со своими невинными молитвами к Гитчи Маниту. то и тогда хотел бы я видеть человека, осмелившегося дотронуться до нее. А вот подъезжает наша коляска. Гони во весь дух, кучер, и получишь пять ливров, если менее чем через час мы будем у заставы Инвалидов.
Трудно было мчаться быстро во времена безрессорных экипажей и выстланных диким камнем дорог, но кучер нахлестывал косматых, неподстриженных лошадей, и коляска, подпрыгивая, громыхала по дороге. Придорожные деревья мелькали перед застекленными дверцами коляски, а белая пыль клубилась следом. Капитан гвардии барабанил пальцами по коленям, нетерпеливо вертясь на сиденье и задавая по временам вопросы своему угрюмому спутнику.
- Когда все это произошло?
- Вчера вечером.
- А где теперь Адель?
- Дома.
- А этот Дальбер?
- Он он также там.
- Как? Вы рискнули оставить ее во власти этого человека, сами уехав в Версаль?
- Она заперлась на замок в своей комнате.
- Ах, что значит какой-то запор! - Молодой человек вне себя от бессильной злобы ударил кулаком в воздух.
- Там Пьер?
- Он бесполезен.
- И Амос Грин?
- О, этот лучше. Он, видимо, настоящий мужчина.
- Его мать урожденная француженка с острова Статень, близ Мангаттана. Она была одной из рассеянных овец стада, рано бежавших от волков, когда рука короля только что стала тяготеть над Израилем. Амос владеет французским языком, но не похож по виду на француза и манеры у него совсем иные.
- Он выбрал неудачно время для посещения Франции.
- Может быть, здесь кроется непонятная для нас мудрость.
- И вы оставили его в доме?
- Да, он сидел с Дальбером, курил и рассказывал ему странные истории.
- Каким он может быть защитником? Чужой человек в незнакомой стране. Вы дурно поступили, дядя, оставив Адель одну.
- Она в руках Божьих, Амори.
- Надеюсь. О, я горю от нетерпения скорее быть там.
Он высунул голову, не обращая внимания на облако пыли, подымавшееся от колес, и, вытянув шею, смотрел сквозь него вперед на длинную извилистую реку и широко раскинувшийся город, уже ясно различимый в тонкой синеватой дымке, где вырисовывались обе башни собора Богоматери, высокая игла св. Иакова и целый лес других шпилей и колоколен - памятников восьми столетий набожности Парижа. Вскоре дорога свернула в сторону Сены, городская стена становилась все ближе, пока путешественники наконец не въехали в город через южные ворота, оставив справа обширный Люксембургский дворец, а слева - последнее создание Кольбера, богадельню инвалидов. Сделав крутой поворот, экипаж очутился на набережной и, переехав Новый мост, мимо величественного Лувра добрался до лабиринта узких, но богатых улиц, шедших к северу. Молодой человек все еще смотрел в окно, но ему загораживала поле зрения громадная золоченая карета, шумно и тяжело подвигавшаяся перед коляской. Однако когда улица стала пошире, карета свернула в сторону и офицеру удалось увидеть дом, куда он стремился.
Перед домом собралась огромная толпа народа.
VI
БИТВА В ДОМЕ
Дом гугенота-купца представлял собою высокое узкое здание, стоявшее на углу улиц Св. Мартина и Бирона. Он был четырехэтажный, такой же суровый и мрачный, как его владелец, с высокой заостренной крышей, длинными окнами с ромбовидными стеклами, с фасверком из окрашенного в черную краску дерева с промежутками, заполненными штукатуркой, и пятью каменными ступенями, указывавшими узкий и мрачный вход в дом. Верхний этаж был занят складом запасных товаров; ко второму и третьему приделаны балконы с крепкими деревянными балюстрадами. Когда дядя с племянником выскочили из коляски, они очутились перед густой толпой людей, очевидно, чем-то сильно возбужденных. Все смотрели вверх. Взглянув по тому же направлению, молодой офицер увидел зрелище, лишившее его способности чувствовать что-либо другое, кроме величайшего изумления.
С верхнего балкона головой вниз висел человек в ярко-голубом кафтане и белых штанах королевских драгун. Шляпа и парик слетели, и стриженая голова медленно раскачивалась взад и вперед на высоте пятидесяти футов над мостовой. Лицо привешенного, обращенное к улице, было смертельно бледным, а глаза плотно зажмурены, как будто он не решался открыть их из боязни угрожавшей ему страшной участи. Зато голос его громко разносился по окрестности, наполняя воздух мольбами о помощи.
В углу балкона находился молодой человек и, наклонившись над перилами, держал за ноги висевшего в воздухе драгуна. Он смотрел не на свою жертву, но, повернув голову через плечо, впился пристальным взглядом в толпу солдат, теснившихся у большого открытого окна, выходившего на балкон. В повороте его головы чувствовался гордый вызов, а солдаты нерешительно топтались на месте, не зная, броситься ли им вперед или уходить.
Внезапно толпа вскрикнула от волнения. Молодой человек отпустил одну ногу драгуна, продолжая держать его только за другую, причем первая беспомощно болталась в воздухе. Жертва напрасно цеплялась руками за стену позади себя, продолжая вопить что есть мочи.
- Втащи меня назад, чертов сын, втащи, - молил он. - Ты хочешь, что ли, убить меня? Помогите, добрые люди, спасите!
- Вам угодно, чтобы я втащил вас назад, капитан? - спросил державший его молодой человек ясным и сильным голосом, на прекрасном французском языке, но с акцентом, казавшимся странным толпе внизу.
- Да, черт возьми, да!
- Так отошлите ваших людей.
- Убирайтесь прочь, олухи, болваны. Вам хочется, чтобы я разбился о мостовую? Прочь! Убирайтесь вон, говорят вам.
- Так-то лучше! - проговорил молодой человек, когда солдаты исчезли. Он потянул драгуна за ногу и приподнял его так, что тот мог обернуться, ухватившись за нижний угол балкона.
- Ну как вы себя теперь чувствуете? - полюбопытствовал молодой человек.
- Держите меня, ради Бога, держите.
- Я держу вас довольно крепко.
- Ну так втащите меня.
- Не надо торопиться, капитан. Вы отлично можете разговаривать и в таком положении.
- Втащите меня, мсье, скорее.
- Все в свое время. Боюсь, что вам не так удобно разговаривать, болтаясь в воздухе.
- Ах, вы хотите убить меня!
- Напротив, собираюсь спасти. - Да благословит вас Бог.
- Но только на известных условиях.
- О, авансом соглашаюсь на них. Ах! Я сейчас упаду.
- Вы оставите этот дом - вы и ваши люди - и не посмеете больше беспокоить ни старика, ни мадемуазель. Даете обещание?
- О, да, да, мы уйдем.
- Честное слово?
- Разумеется. Только втащите меня.
- Не так скоро. В этом положении легче разговаривать с вами. Я не знаю здешних законов. Может быть, подобные вещи во Франции воспрещены. Обещайте, что у меня не будет неприятностей.
- Никаких. Только втащите меня.
- Очень хорошо. Ну-с, пожалуйте.
Он стал тянуть драгуна за ногу, а тот судорожно цеплялся за перила, пока под одобрительный гул толпы не перевалился наконец через всю балюстраду и не растянулся на балконе. Некоторое время он полежал там неподвижно, как пласт. Затем, шатаясь, поднялся на ноги и, не взглянув на противника, с криком бешенства бросился в открытую дверь.
Пока наверху происходила эта маленькая драма, де Катина удалось оправиться от охватившего его оцепенения, и он принялся энергично проталкиваться сквозь толпу вместе со своим спутником, так что оба вскоре очутились почти у крыльца. Мундир королевского гвардейца уже сам по себе мог служить пропуском повсюду, а кроме того, и лицо старика Катина было хорошо известно во всем околотке, и все присутствующие расступались, чтобы дать им пройти в дом. Дверь распахнулась, и в темном коридоре прибывших встретил старый слуга, ломая руки.
- Ох, хозяин! Ох, хозяин! - кричал он. - Ох, какие дела. Какой позор. Они убьют его!
- Кого?
- Славного мсье из Америки. О Боже мой! Слышите?
Как раз в этот момент вновь поднявшиеся наверху крики и возня внезапно закончились ужаснейшим грохотом, перемешанным с залпом ругательств, шума и стука, словно старый дом содрогался до самого основания. Офицер и гугенот стремглав бросились вверх и уже стали взбираться на лестницу второго этажа, откуда, по-видимому, неслись крики, когда вдруг навстречу им вылетели большие часы недельного завода, перескакивая через четыре ступени, сразу перепрыгнули через площадку и ударились о противоположную стену, где рассыпались в кучу металлических колес и деревянных обломков. Через мгновение на площадке показался клубок из четырех людей и деревянных обломков. Борьба продолжалась. Люди вскакивали, падали, снова поднимались, дышали все вместе, напоминая тягу в трубе. Они так переплелись между собой, что трудно было разобрать их. Было только заметно, что среднее звено одето в одежду из черного фламандского сукна, а остальные три в солдатскую форму. Человек, служащий объектом нападения, был так силен и крепок, что, лишь только ему удавалось встать на ноги, он таскал за собой по площадке противников, словно дикий кабан повисших на нем собак. Выбежавший вслед за клубком дерущихся офицер протянул было руку с целью схватить штатского, но тотчас же с бранью отдернул ее прочь, так как последний сильно схватил его крепкими белыми зубами за большой палец левой руки. Прижимая к губам раненую руку, офицер выхватил шпагу и заколол бы своего безоружного противника, если бы де Катина, бросившись вперед, не схватил его за кисть руки.
- Вы подлец, Дальбер! - крикнул он.
Внезапное появление королевского лейб-гвардейца произвело магическое действие на дерущихся. Дальбер отскочил назад, не отнимая от губ пальца, и, опустив шпагу, мрачно смотрел на прибывшего. Его длинное желтое лицо исказилось от гнева, а маленькие черные глаза горели яростью и дьявольским огнем неудовлетворенной мести. Солдаты отпустили свою жертву и, запыхавшись, выстроились в ряд, а молодой человек прислонился к стене и, счищая пыль со своей черной одежды, попеременно смотрел то на своего спасителя, то на противников.
- У нас с вами давние счеты, Дальбер! - произнес де Катина, обнажая рапиру.
- Я здесь по приказу короля, - угрюмо ответил Дальбер.
- Без сомнения. Защищайтесь, мсье.
- Говорю вам, я здесь по долгу службы.
- Прекрасно. Скрещивайте шпагу.
- Я не ссорился с вами.
- Нет? - Де Катина шагнул вперед и ударил его по лицу. - Мне кажется, у вас есть теперь повод к дуэли, - проговорил он.
- Черти! - заорал капитан. - К оружию, ребята. Эй вы, там, наверху. Уберите этого молодца и схватите пленника. Именем короля.
На его зов с лестницы сбежало еще с дюжину солдат, а трое бывших на площадке бросились на своего недавнего противника. Он увернулся, выхватив из рук старого купца толстую палку.
- Я с вами, сударь! - проговорил он, становясь рядом с гвардейским офицером.
- Уберите вашу челядь и бейтесь со мной, как подобает дворянину! - крикнул де Катина.
- Дворянин?! Послушать только этого мещанина-гугенота, семья которого торгует сукном.
- Ах ты, трус! Я шпагой напишу на твоей роже, что ты лжец.
Он кинулся вперед и нанес удар, который попал бы прямо в сердце Дальберу, не упади тяжелая сабля одного из драгун на его более тонкое оружие и не переруби клинок у самой рукоятки. С криком торжества его враг бешено ринулся к нему, занеся рапиру, но сильный удар палки молодого иностранца заставил его выпустить оружие, которое, звеня, упало на пол. Один из стоявших на лестнице солдат выхватил пистолет и прицелился в голову де Катина. Выстрел положил бы конец схватке, но в этот момент какой-то низенький старичок, спокойно вошедший с улицы, видимо, заинтересованный разыгравшеюся перед ним сценою и с улыбкой смотревший на всех, внезапно сделал шаг вперед, приказывая бойцам опустить оружие столь твердым и властным голосом, что все шпаги сразу ударились о пол, словно на ученье.
- Ну, мсье! Ну, мсье! - строго проговорил старичок, смотря на каждого по очереди. Это был очень маленький, подвижный человек, худой, как сельдь, с выдающимися зубами И громадным париком, длинные локоны которого скрадывали очертания его морщинистой шеи и узких плеч. Одет он был в длиннополый кафтан из бархата мышиного цвета, отделанный золотом; высокие кожаные сапоги и маленькая треуголка с золотым кантом придавали ему несколько воинственный вид. Его осанка и манеры отличались изяществом; высоко поднятая голова, острый взгляд черных глаз, тонкие черты лица, самоуверенность, сквозившая в каждом его движении, - все это указывало в нем на человека, привыкшего повелевать. И действительно, во Франции, так же как и за ее пределами, мало было людей, которым наравне с королем не было известно имя этого небольшого человека, стоявшего на площадке гугенотского дома с золотой табакеркой в одной руке и с кружевным платком в другой. Кто мог не знать последнего из великих вельмож, храбрейшего из французских полководцев, всеми любимого Кондэ, победителя при Рокруа и героя Фронды? При виде его худого желтого лица драгуны и их начальник замерли, уставившись на него, а де Катина поднял обломок своей рапиры, отдавая честь.
- Э, э! - вскрикнул старый воин, вглядываясь в него. - Вы были со мной на Рейне… э? Я помню ваше лицо, капитан, А ваши родные были с Тюренном.
- Я был в Пикардийском полку, ваша светлость. Моя фамилия де Катина.
- Да, да. А кто вы, мсье, черт вас побери?
- Капитан Дальбер, ваша светлость, из Лангедокских синих драгун.
- Э! Я проезжал мимо в карете и видел, как вы висели вверх ногами. Молодой человек втащил вас, по-видимому, с условием…
- Он поклялся, что уйдет из дома! - крикнул иностранец. - Но когда я поднял его, то негодяй напустил на меня своих людей, и мы все вместе скатились с лестницы.
- Клянусь честью, вы немало оставили следов, - сказал Кондэ, улыбаясь и смотря на обломки, покрывавшие пол. - Так вы нарушили данное вами слово, капитан Дальбер?
- Я не мог заключать условий с гугенотом и врагом короля, - угрюмо отрапортовал драгун.
- По-видимому, вы могли заключать условия, но не выполнять их. А почему же вы, мсье, отпустили его, когда перевес был на вашей стороне?
- Я поверил его обещанию.