У земли здесь не было плоти, один остов. То и дело Каин натыкался на камни. Вокруг, насколько хватал глаз, все заросло дикой ежевикой и лопухами. Он раз за разом вырывал терновые кусты, которые, сопротивляясь, впивались ему в кожу, а когда он их выдергивал, шипели, как змеи. В слепящей пыли то здесь, то там мерцали тускло-фиолетовые огоньки репейников.
Усталый, смертельно усталый, Каин остановился, понурив голову. Работать он начал еще ночью, при лунном свете. И с тех пор ни разу не передохнул.
Пришла жена.
- Ну что, был он тут? - спросила она.
- Нет, - глухо ответил Каин.
Оба замолчали. Смотрели вдаль и думали об Авеле. Опять они ждали его напрасно...
Отец и теперь представлялся Каину огромным, как гора. Сильным, могущественным. Как в детстве, когда поднимал его, малыша, на своей ладони. И то, что впоследствии отец от него отвернулся, причиняло Каину невыразимую боль. Правда, тот уступил ему все плоды земли, которые выращивал на здешних тощих скалах. Но с землей этой Каин тщетно боролся. Она куда страшней драконов и мамонтов. То, что удается у нее вырвать, побивает град, иссушает солнце, и тогда опадают хилые, червивые плоды. Под ногами желтая сушь, над головой чистое синее небо. И мрачный хохот грозы. Но гроза не умеет гневаться так, как отец. Его слово внушительней, громче, злей. По ночам оно проникает сквозь скалы. От его тяжелых шагов дрожит земля. Во сне Каину слышится иногда, будто отец зовет его; Каин вскакивает и, сонный, обеими руками принимается скрести землю...
Боязливо брели они рядом, как скоты подневольные, - мужчина и женщина. Оба были подавлены. Каин взглянул на землю, потом на небо.
- Я! - закричал он, показывая свои натруженные руки, грудь, бедра, бесплодно изнуренные. - Я! - он принялся бить свое проклятое тело. - Я!.. - не в силах вымолвить больше ни слова, беспомощный, застыл он на месте.
Жена с плачем его покинула, а он рухнул на землю, залитую бурным потоком солнечного света.
Каин думал о своем младшем брате. Где сейчас Авель? Поднимается, наверно, по склону холма, гонит в поле стадо, а потом будет полеживать в тенистом лесочке. Поэтому он такой бледный. И руки у него белые, нежные. А волосы русые.
Каин то закрывал, то открывал глаза, но неизменно перед ним возникало лицо брата, бесконечно преображающееся, и он в страхе попытался отпугнуть призрак. Каин видел когда-то, как сладкое молоко капало из разинутого рта Авеля, а потом, как он, маленький пастушок, мирно спал, голый и белотелый. Авель всегда был такой, мало изменился с годами, даже волосы не потемнели. Его, правда, постоянно опекали. Каину вспомнилось также, как путь им преградил вепрь; братишка вцепился в Каина, который своим телом его заслонил. Авель был меньше, слабее. А теперь толще. И очень ласково умел улыбаться. Вечно улыбался.
Он улыбался и тогда, когда отец, их отец, поцеловал Авеля в лоб, а его, старшего сына, оттолкнул от себя. Здесь, должно быть, кроется непостижимая тайна. Каин пробовал ее разгадать. Тщетно ломал голову... Он был поглощен воспоминаниями, в памяти всплыло детство, когда отец еще любил его. Как счастливо жили они тогда в этом огромном мире! Они вдвоем. Отец и он. Первый и второй мужчина. Не может все-таки быть, чтобы отец его разлюбил. Кто-то стоит между ними. Каин снова подумал о брате, увидел его улыбающееся лицо и почувствовал такую боль, что взвыл от отчаяния.
Веки все сильней жгло солнце... Когда-то им обоим приглянулась одна и та же девушка... Каин стиснул зубы, чтобы не закричать. Слюна во рту стала горькой и шипела на языке, как на тлеющих углях.
Позади хрустнула ветка. Сердце Каина неистово забилось. Он думал, это брат. Но это был лев, который спокойно посмотрел на него золотистыми глазами и пошел дальше.
Тот, кого он ждал, появился позже, тихо и незаметно. В руке Авель держал дубинку, с которой обычно пас скот; с вороватой улыбкой посмотрел он по сторонам и, убедившись, что поблизости никого нет, стал затаптывать борозды и трясти деревья, дубинкой сбивал с них зеленые плоды.
Каин вскочил на ноги. Его тень, как черная башня, протянулась по полю.
- Ой! - в страхе завопил Авель.
- Ой! - вскрикнул Каин, напуганный собственной яростью.
Каин обхватил брата железным кольцом своих рук, сжал в медных клещах бедер с такой страстью, словно впервые обнимал девушку. Он наслаждался своим неистовством. Оба стонали и вскрикивали, будто обменивались поцелуями, а сами дрались, отнимая друг у друга дубинку. Наконец она оказалась в руках у Каина, который оглушил ею брата по голове.
Лицо у Авеля стало красным, потом вдруг бледным. Удивительно, непостижимо бледным. Долго смотрел Каин на странную его бледность. Такой он еще никогда не видел. И не понимал, что случилось. Он позвал жену и сыновей, но они тоже не знали, что с Авелем. Приподнимали ему голову, руки, ноги, которые снова бессильно падали; распростертый на земле человек их больше не узнавал.
Каин почувствовал бесконечный покой и умиротворение от того, что это лицо перестало улыбаться...
Поздним вечером Каин, его жена и семеро их сыновей - Ирад, Мехиаель, Мафусал, Ламех, Иавал, Тувалкаин, Иувал - отправились в землю Нод.
Все вокруг окутывал мрак. В тучах пыли, которую поднимали их ноги, вились комары, саранча, летучие мыши и множество каких-то крохотных мошек; от них сгущался воздух. Люди задыхались.
После полуночи поднялся легкий ветерок и выглянула луна.
Тогда жена Каина, которая шла рядом с ним, закричала пронзительно, как пантера:
- Погляди! - и указала на его лоб.
- Что такое?
- Там, - беззвучно прошептала она: слова застревали у нее в горле.
- Здесь?
- Да. Пятно, кровь, отметина, - и огромными, широко раскрытыми глазами она уставилась на клеймо.
На заре Каин наклонился над зеркалом озера. На лбу его запеклась кровь. Зачерпнув ладонью воды, он смочил лицо и смыл пятно, от которого не осталось и следа.
Потом они зашагали уже более уверенно, быстро и, когда солнце достигло зенита, пришли в новую землю. Каин упал на колени. Вдали темнели леса, бежали реки, вокруг простирались тучные пастбища и плодородные поля. Впервые почувствовал он, что сам себе голова, и с облегчением вздохнул.
Больше не думал он о покинутом крае. И о райских кущах, которых лишился его отец. Он не щадил сил, добиваясь, чтобы новая земля как можно лучше плодоносила, и в этом находил себе помощников. Семья его все увеличивалась. У него рождались сильные и здоровые мальчики, похожие на отпрысков Бога, и бледнолицые девочки, которые, совокупляясь с мужчинами, плодили ему внуков. Их покой ничто не нарушало. Лишь изредка раздавались в горах предсмертные вопли белокурых людей: их всех до одного убили смельчаки. Мехиаель, Мафусал и Ламех охотились на диких зверей, Иавал разводил скот, построил город и раскинул шатры для многочисленных потомков. А Тувалкаин прекрасно ковал орудия из меди и железа. Они жили, ели и спали, убивали и совокуплялись - были счастливы.
К ста годам Каин был крепкий как дуб. Когда он смеялся, сверкали все тридцать два его зуба. Ни один волосок у него не поседел. Вечером присаживался Каин на камень. Иувал, самый любимый его сын, который изобрел гусли и свирель, играл ему. Каин тоже любил гусли и свирель.
В эти часы, размышляя о своей жизни, он находил ее безукоризненной и прекрасной. Счастье его непрерывно росло. Он дожил и до тех дней, когда его внуки посадили своих внуков ему на колени, и умер удовлетворенный, в глубокой старости, ведь он видел, что умножился в потомках и что они завладевают землей.
1917
Калигула
1
Статуя Юпитера, когда ее хотели разобрать, захохотала. Заговорщики сочли это хорошим знаком. Калигула обратился тогда к Антийскому оракулу и из храма Фортуны получил следующее предостережение:
"Берегись Кассия".
2
Кассий Херея, старший офицер личной охраны императора, глава мятежников, стоял бледный в кругу своих приверженцев. Глаза их были прикованы к Кассию. Они чувствовали, что невидимый взгляд Калигулы тоже устремлен на старого центуриона и что подозрение уже жжет душу и мозг цезаря.
Вскоре стало известно, что Калигула казнил вместо него Кассия Лонгина, азиатского наместника.
"С ума он сошел? - думал Кассий. - Или шутит со всеми нами? Обо мне он, кажется, забыл".
Нет, не забыл. На другой день в шесть утра он вызвал Кассия к себе.
Кассий попрощался с женой, с детьми. Он торопился во дворец, навстречу смерти - от меча, от подлого удара кинжалом или от яда.
3
Калигула не спал уже с трех часов. Он никогда не мог спать дольше.
Кошмары, мучительные сновидения терзали его. После нескольких часов беспокойного сна он вставал, слонялся из конца в конец по залам дворца, при свете факелов и лампад, отсылал слуг, бродил потом один, скрюченный, сгорбленная спина колесом, - взад-вперед, на шатких тощих ногах, словно долговязый призрак его ночного кошмара. Ждал рассвета.
Опершись локтями на подоконник, он высунулся в окно. Там, в морозном, свинцово-сером январском небе была Луна, его сияющая возлюбленная, которую ему всегда хотелось заключить в объятия, но она на него не глядела, она мчалась над Римом среди грязно-зеленых облаков. Он взывал к ней, беззвучно, заплетающимся языком.
Тем временем рассвело.
4
- Кассий, - воскликнул он, протянув к гостю обнаженные волосатые руки. - Сюда, к моему сердцу, - и он обнял Кассия.
Тот с ужасом повиновался.
Кассий был готов ко многому. Он слышал, что несколько лет тому назад Калигула вызвал к себе заговорщиков и, приставив меч к своей груди, заявил им, мерзкий фигляр, что примет смерть тут же, если такова их воля. Слышал, что одного патриция цезарь призвал среди ночи во дворец и танцевал перед ним. Слышал и то, что сапожника, который назвал его обманщиком, он наказывать не стал. Но это объятие поразило Кассия.
5
- Помоги мне, Кассий, - продолжал цезарь. - Ты моя надежда. Опасности окружают меня со всех сторон. Сегодня начинаются палатинские игры. И тебя, Кассий, тебя я назначаю начальником моей личной охраны.
Калигула впился в него лихорадочно горящими глазами и вдруг расхохотался. Кассий растерянно склонился перед ним. Цезарь рухнул в кресло - он не мог долго стоять на своих слабых тощих ногах. Они подламывались под ним, словно пустые сапоги.
- Сядь возле меня, - разрешил он. - Сколько тебе лет?
- Пятьдесят восемь.
- А мне двадцать девять, - пробормотал он. - Еще молодой. Что, не так, старый бабник? Но сколько я выстрадал, Кассий. Ох, много. Когда я был ребенком, за мной присматривал мой дядя Тиберий, этот дряхлый кровожадный тигр. Он истребил всю мою семью. Мать сослал и вынудил покончить самоубийством, Брута, моего младшего брата, посадил в тюрьму и приговорил к голодной смерти. Меня он тоже хотел убить. Я был еще маленьким мальчиком, а за мной постоянно следили его шпионы, его доносчики - не выдам ли себя, не стану ли поносить его. Они склонялись надо мной, когда я спал, и все ждали, не проговорюсь ли я во сне. В любое время мне могли подмешать отраву в пищу. Но я молчал и наяву, и во сне. Лгал. Спрятал лицо под маской. Притворялся, и притворялся лучше, чем этот угрюмый, молчаливый старец. Одержал над ним верх. Спас свою жизнь. И тут мне вдруг стало все дозволено. Попытался жить. Не получилось. Захотел сорвать с себя маску. И это не удалось. Друзилла, моя младшая сестра, богиня, умерла от горячки. Я остался один. С горя я отрастил себе бороду и стал осматриваться в этом мире. В первое время меня забавляло, что я могу убить любого, кого захочу. Я поклонялся золоту. Когда мне казалось мало того, что я владею им, я раздевался нагишом и катался по золоту, чтобы оно через кожу просочилось ко мне в кровь. Корчил гримасы в зеркале, чтобы напугать самого себя. И было у меня несколько отличных забав. Я приказывал вырывать людям языки, распиливать их надвое, велел сбросить в море сотни гуляющих и развлекался тем, как они барахтались и тонули. Я морил голодом римлян, в то время как амбары мои и зернохранилища были полным-полны. Уничтожил рукописи известных писателей. Статуи богов на Марсовом поле каждый день одевал в такие же одежды, какие носил сам, потом отбил им головы и заменил их своей. Коню своему я построил мраморную конюшню, кормушку из слоновой кости, обедал вместе с ним в конюшне, и мне чуть было не удалось назначить его консулом. А ведь когда-то и меня любили. Солдаты ласково называли "цыпленком", "звездочкой". Когда я стал римским императором, люди на радостях за три месяца закололи сто шестьдесят тысяч жертвенных животных. Но теперь мне и это надоело. Не могу спать. Под веками у меня словно песок. Говорят, что беда вот тут, - сказал он и постучал себя по лбу золотым слитком. - Дай мне сон, какое-нибудь сонное питье.
7
Кассий слушал почти расстроганный. Но Калигула вдруг встал и протянул ему на прощание руку. Кассий поцеловал ее. И тут только понял, что цезарь сделал кукиш и что губы его коснулись ногтя высунутого большого пальца.
Кровь бросилась ему в лицо.
- Ну-ну, обезьяна, - жестом усмирил его Калигула, - не сердись. Будь бдителен, - и отпустил его.
8
Кассий известил обо всем этом своих товарищей.
- Убить его! - воскликнул Корнелий Сабин. - Заколоть немедля.
Праздничные игры, учрежденные в память о восточном походе Августа, начались перед полуднем. Игры устраивались недалеко от дворца, на импровизированной сцене, только для знатных граждан, сенаторов и патрициев. Калигула прибыл туда в сопровождении телохранителей-германцев.
Рослые парни, как только цезарь вошел, закрыли все входы и стали стеной. Он милостиво помахал им. Кое-кого из них он набрал еще на Рейне, во время германского похода, но, так как пленных было недостаточно, зачислил в отряд и римлян, обязав их выкрасить волосы в рыжие, выучить язык германцев и говорить на нем.
В длинном желтом одеянии, с зеленым лавровым венком на голове, цезарь встал перед жертвенником. Когда он совершал жертвоприношение, кровь фламинго брызнула на него и на нижнем крае его плаща появилось красное пятно. Корнелий Сабин переглянулся с Кассием.
9
Прошел первый день, прошел второй, а заговорщики все не осмеливались действовать. Каллист, бывший вольноотпущенник цезаря, богатый римлянин, был вне себя от ярости, что это чудовище все еще живет. Калигула беспечно расхаживал среди них, подбодрял борцов и гладиаторов, аплодировал певцам и наездникам. Это и приводило в замешательство заговорщиков. Им казалось, что Калигула дурачит их или хочет заманить в ловушку.
На третий день, в полдень, цезарь совершенно неожиданно сказал вдруг Кассию, что отправится во дворец и искупается. Он шел через толпу один, без телохранителей-германцев. По дороге окликал то того, то другого.
Корнелия Сабина даже дернул шутливо за тогу и подмигнул ему: "Ну, что же будет?" Его не понимали. Носильщикам, которые несли его паланкин, он велел идти во дворец не через главный вход, а через боковой - узким подземным коридором, где знатные молодые азиаты, участники предстоящих драматических представлений, разучивали свои роли: зябкие сыны востока прятались здесь от холода - в тот день сильно подморозило.
10
Здесь цезарь сошел с носилок, поговорил с гостями - черными эфиопами и желтыми египтянами, у которых от холода посинели губы. Долго ждал. Наконец услышал, что где-то, хлопнув, закрылись ворота, а потом увидел далеко-далеко, в самом конце узкого подземного коридора, несколько огоньков; они медленно, очень медленно приближались к нему. Впереди, словно давно знакомое видение из его ночных кошмаров, - Кассий.
- Пароль? - спросил Кассий по-солдатски сурово, официально.
- Юпитер, - громко, во все горло крикнул Калигула.
- Так умри во имя его! - взревел Кассий и вонзил меч меж раскинутых рук цезаря, прямо в грудь.
Калигула распростерся на земле во весь рост. Кровь, булькая, лилась из его груди.
- Я жив, - крикнул он, то ли глумясь над Кассием, то ли жалуясь.
И тогда Корнелий Сабин, Каллист и еще многие набросились на него. Тридцать мечей разом искупались в его крови.
Калигула все еще шевелился.
- Я жив, - послышалось еще раз.
Но тут он необычайно побледнел и почувствовал только, что мир существует уже без него - горы, реки и звезды, а его больше нет. Голова его откинулась. Глаза раскрылись и почти с восторгом увидели то, к чему он всегда стремился и что обрел лишь теперь: ничто.
11
Его лицо было белым, бескровным и простым. Маска безумия спала с него. Осталось только лицо.
Один солдат долго в него вглядывался. Ему казалось, что узнал он его только сейчас. Солдат подумал:
"Человек".
1934
НЕРОН, КРОВАВЫЙ ПОЭТ
Придя к власти, он тотчас пригласил к себе лучшего в то время кифареда Терпна и много дней подряд слушал его после обеда до поздней ночи, а потом и сам постепенно начал упражняться в этом искусстве. Он не упускал ни одного из средств, какими обычно пользуются мастера для сохранения и укрепления голоса.
Гай Светоний Транквилл, "Жизнеописание двенадцати Цезарей", "Нерон", 20
Чтобы отличало императора не только искусство лицедея, он со страстью принялся за стихи: собрав таких, у кого была способность к сочинительству, но по молодости лет не было известности, он сидел с ними, и все вместе сшивали принесенные либо тут же придуманные строки, а не то дополняли слова Нерона, какие бы он ни произнес. О том свидетельствует первый взгляд на эти стихи, запинающиеся и чуждые порыва и воодушевления.
Корнелий Тацит, "Анналы", XIV, 16
Глава первая
Палящий зной
Тишину нарушал лишь один сонный голос.
- Черешня, черешня! - то и дело выкрикивал торговец.
Стоя в лавке на зеленном рынке с самого утра, тщетно пытался продать он черешню.
Было так жарко, что даже на рынке сластей, где обычно толпились сластены и лакомки, покупатели попадались редко. Площадь вымерла.
Забредший туда солдат-наемник посмотрел на подгнившие ягоды и уныло поплелся дальше. Сделав несколько шагов, он остановился у соседней лавки, где торговали водой с медом, и, раскошелившись на медяк, стал медленно потягивать освежающий напиток.
Лектик не было видно.