Потом на площади появились юноша и девушка, выбравшие этот жаркий час для свидания. Они взялись за руки и, нежно прижавшись друг к другу, побежали, залитые солнечным светом. На еще более тихие, объятые сном улицы.
Когда эдил, проверив цены на товары, ушел с рынка, торговец, старый раб, растянулся на земле. Посмотрел на непроданные румяные пироги и бублики, висевшие у него на шее. Затем перевел усталый взгляд на возвышавшийся впереди холм, где виднелись храмы Августа и Вакха, казармы преторианцев, фигурки идущих куда-то солдат, дворец, принадлежавший прежде Тиберию, где жил теперь престарелый Клавдий, и подумал: императору, небось, не так жарко. Как ни крути, благодать лишь ему да нищим. Император почивает себе в прохладных покоях, а нищие под пальмами храпят, разинув рот.
В то лето Тибр обмелел. Между крутыми берегами кое-где обнажилось каменистое русло, по которому стремительно неслась мутная от глины вода. Зной все усиливался. Марево плыло над холмами, - ни ветерка, который принес бы хоть немного прохлады. В некоторых закоулках воняло отбросами и нечистотами, как в пещере у льва.
Какой бы шум ни возникал - скрип ли колес или хриплый лай собаки вдали, он растворялся в тишине и в этот дневной час еще сильней нагонял сон.
Глава вторая
Чудо
На Палатинском холме в огне солнечных лучей накалялся императорский дворец.
В спальных покоях на кровати лежал старый император Клавдий.
Шея у него была обнажена, волосы на лбу спутаны. Его тоже одолел сон. Сегодня он не смог дождаться конца обеда. Кусок выпал из руки, глаза сомкнулись. Сотрапезники, дурачась, стали кидать в него маслинами, финиками. Потом императора отнесли в спальню.
Сейчас он проснулся.
После приятного сна рот его наполнился слюной.
- Я недолго, но сладко вздремнул, - сказал он и повел вокруг себя глазами.
В комнате не было ни души. Только муха, жужжа, села ему на тунику.
Она проползла по руке Клавдия и расположилась на кончике носа. Он и не думал прогонять муху. Шамкая, бормотал что-то, губы его шевелились. Эта нахальная мушка, усевшаяся на императора, нравилась ему.
Захотелось пить.
- Эй, воды, дайте воды, - зевая, проговорил Клавдий.
Минутку подождал терпеливо. Никто не шел.
Потом закричал:
- Воды! Дайте же воды!
И тут никто не отозвался.
Слуг у него не было. Личной охраны, преторианской когорты, постепенно лишила Клавдия в последние годы жена его Агриппина, да так, что он и не заметил, как это произошло. Император свыкся с новой обстановкой. Даже не без удовольствия бродил он по дворцу. Занимало его обычно лишь то, что попадалось на глаза. Память настолько ослабла, что из прошлого он ничего не помнил.
Когда на его повторный зов никто не явился, он позабыл, что просил воды. Стал разглядывать стену, шторы, пол. Подумал о вине и паштете, ливийском инжире и фазане, вознице и кнуте. Посмеялся про себя, как всегда, благодушно. Потом, поскольку и это ему наскучило и больше ничего уже не приходило в голову, закричал нараспев:
- Пить хочу! Пить!
Вошел стройный юноша лет семнадцати.
Его кроткое румяное личико обрамляли белокурые волосы, по-мальчишески зачесанные на лоб. Он пришел с улицы, и после яркого солнечного света сейчас в полумраке у него рябило в глазах; из-за близорукости он ступал осторожно. Мечтательные голубые глаза были подернуты поволокой.
- Ты велел принести воды? - щурясь, спросил он.
- Воды, мой ягненочек, - посмотрев на него, сказал Клавдий. - Капельку воды.
Теперь император понял, что перед ним Нерон, его приемный сын, молодой принц.
Он обрадовался.
Лишь с ним одним мог он поговорить во дворце, прочие его не замечали. А Нерон жалел престарелого императора, не скрывал своей любви к нему, считая благородным не разделять презрения, которым награждали никчемного старикашку. К тому же он узнал от Клавдия много интересного из истории Этрурии, о которой тот написал когда-то книгу. Такие рассказы Нерон слушал охотно.
Взяв юношу за руку, Клавдий усадил его подле себя на постель. Похвалил его густые кудри, крепкие мышцы, красивую тогу. И по руке погладил вполне пристойно - император не любил мальчиков. Он болтал всякий вздор, все, что приходило ему на ум. Давал разные обещания и превозносил Нерона до небес.
Тут из-за шторы выступила императрица; словно всегда и всюду незримо присутствующая, неожиданно появлялась она в разных концах дворца. Она приблизилась к кровати.
Агриппина даже теперь была красива. Высокая и полная. Взгляд ее говорил о бурно прожитой, греховной жизни. Очерк губ был твердый, мужской. Лицо бледное.
- Вы здесь? - сердито смерив обоих взглядом, с удивлением спросила она.
Клавдий и Нерон знали, что это значит. Императрица не любила видеть их вместе. В голове у нее с трудом умещалось, как это Клавдий мог отречься от своего родного сына Британика и усыновить Нерона. Три прошедших с тех пор года были полны бесконечной борьбы. У Британика нашлись сторонники. Агриппина боялась, что Клавдий, пожалев о данном обещании, в один прекрасный день от него откажется.
Минуту она думала. О чем могут они беседовать? Она знала сына. К власти равнодушен, поглощен книгами. Она строго смотрела на него, и губы ее шевелились от негодования. Еще, чего доброго, испортит все.
Момент казался подходящим. Во дворце никого не было. Вольноотпущенник Нарцисс, любимец императора, вечно крутившийся возле него, уехал в Синуессу, Полибей, Феликс, Посид, примыкавшие к враждебной партии, отсутствовали. Медлить было нельзя.
Она подошла к Клавдию поближе.
Тогда он вскочил с постели. Заметался по спальне, ища, куда бы спрятаться.
Увидев его замешательство, Нерон обратился к преторианцам, сопровождавшим императрицу:
- Император просил пить.
Один из них направился к двери, но Агриппина остановила его.
- Я сама, - сказала она и вскоре вернулась в спальню.
Она протянула мужу полую высохшую тыкву, наполненную водой.
Клавдий поднес сосуд ко рту и тут же рухнул плашмя на мраморный пол.
- Что с ним? - спросил Нерон.
- Ничего, - спокойно ответила Агриппина.
Нерон посмотрел на тыкву, валявшуюся под ногами. Потом на мать. С немым ужасом.
- Он же умирает, - сказал он.
- Оставь. - И она взяла сына за руку.
Клавдий продолжал лежать на полу. Его багровая толстая шея побелела, он судорожно ловил ртом воздух. Волосы взмокли от пота.
Взволнованный Нерон склонился над ним, чтобы уловить пресекающееся дыхание, хотя бы последний вздох, отлет души.
- Ave! - воскликнул он, как того требовал обряд. И повторил, точно прощаясь с уходящим: - Ave!
- Ave, - насмешливо проговорила его мать.
Клавдий больше не шевелился. Нерон подождал несколько минут. Потом закрыл лицо обеими руками, ему хотелось выбежать из комнаты.
- Побудь здесь, - выпрямившись, сказала мать.
Лицо у нее стало таким же землистым, как у мертвеца.
- Он был болен? - спросил Нерон.
- Знать не знаю.
- Мне кажется, был болен, - запинаясь, проговорил юноша, словно ища оправдания тому, что видел.
Агриппина отдавала распоряжения. Ее голос доносился из коридора.
- Запереть все двери. Где Британик? Где Октавия? Где они?
По дворцу сновали солдаты, бряцали мечи. Октавию, которая уже год была замужем за Нероном, и Британика императрица приказала отвести в один из залов и запереть там. Нерон остался в спальне.
Он наблюдал смерть во всей ее простоте.
Клавдий больше не шевелился. Он уподобился земле, окружающим предметам; лицо его побледнело, должно быть от страха, уши стали мраморными, нос заострился, прежними остались только волосы, длинные седые волосы, да брови, со зловещим спокойствием и равнодушием вознесшиеся над многими тайнами.
Долго стоял Нерон как вкопанный. Никогда раньше не видел он, как умирают люди. Только в книгах читал об этом.
Смерть представлялась ему чудом. Единственным чудом, более непостижимым, чем рождение.
Он не отошел от Клавдия и когда явились полликторы, которые обмыли покойника, умастили маслами и мазями, обрядили в рубашку из тонкого полотна. Скульптор вылил на его похолодевшее лицо расплавленный воск. Изготовил посмертную маску.
Дворец помрачнел от сосновых веток, передний двор покрылся кипарисовой хвоей. На стражу встали ликторы с золотыми секирами и пучками прутьев; стены обтянули черной тканью.
Трудились самые ловкие мастера похоронного дела. Из всех дверей доносились причитания, вздохи и шепот. Жрицы Венеры Либитины, богини смерти, возносили молитвы.
Покойник лежал на кровати.
- Что смотришь? - спросила Нерона мать. - Он умер, все кончено.
Сжав сильной рукой обе руки сына, императрица впилась ему в лицо своими большими глазами.
- Ты произнесешь похвальное надгробное слово.
- Я? - вздохнул он.
- На Форуме.
- Но...
- Сенека сочинит.
- Я не смогу говорить.
- Прочтешь. Красивым, громким голосом. Понятно?
У Нерона пресеклось дыхание.
В день похорон покойника привезли на Форум. Здесь, с ростры, Нерон трогательно прочел надгробную речь. Когорта преторианцев трижды прошла перед катафалком.
Пять тысяч колесниц вздымали пыль. Процессия растянулась так, что конца ее не было видно. Шли толпы людей, лошади ржали, плакальщицы с воплями до крови расцарапывали себе лица, отпущенные на свободу рабы несли высоко над головами статуи и портреты покойного, актеры имитировали предсмертные стоны, а похоронные шуты, увеселители народа, гримасничая и кося глазами, изображали умирающих, да так забавно, что их сопровождал громкий хохот, и звучали всевозможные музыкальные инструменты: труба, барабан, арфа, флейта, много тысяч флейт, оглушительным ревом сотрясавших воздух. Потом жрецы кропили толпу водой, раздавали оливковые ветви, символ мира.
Императора Клавдия сразу провозгласили богом.
Глава третья
Молодой император
На другой день, незадолго до полудня, едва успевший одеться Нерон услышал шум на дворцовой лестнице. Рассыпавшиеся по галерее солдаты выкрикивали его имя. Что это значит, Нерон не очень-то понял. Он еще не опомнился от вчерашнего потрясения.
Множество военных высокого звания подхватили белокурого юношу и повлекли куда-то, как неодушевленный предмет. Затем Луция Домиция Нерона, приемного сына Клавдия, законного наследника престола, армия провозгласила императором.
Его привели обратно так же, как увели.
Втолкнули в большой зал, где раньше он не бывал. Вдоль всей стены там тянулся длинный стол, на мраморном полу стояли в ряд стулья, широкие, с высокими спинками стулья, сидевшие просто тонули в них. Мать подвела Нерона к столу. Он сел и рассеянно облокотился о стол. Поиграл впервые пристегнутым к поясу мечом, который казался ему тяжелым, неудобным.
В зале сидели военачальники, полководцы, обсуждавшие дела империи.
Нерон устало разглядывал их. Почти все были седые или лысые, огрубевшие от тягот войны, согбенные под бременем лет. Лица тупые, некрасивые. Сидящий напротив Веспасиан смотрит на него с трепетом и почтением. Руф делает вид, будто задумался глубоко. У Скрибония Прокула красный нос с кисточками волос в ноздрях. Домиций Корбулон, родственник Кассия, с виду самый умный. В его орлином взгляде - бодрость и внимание. Бурр, командир преторианской гвардии, воплощение беззаветной преданности, чести, прямодушия и настойчивости. Паллант, государственный казначей, один из всех еще молод. Он говорит изящно пришепетывая, в одежде дотошно подражает аристократам. Чувствуется его рабское происхождение.
Началось заседание сената. Выступил Светоний Паулин; короткие топорные фразы, слова, что в обиходе только у наемников. Слушать его было скучно. Он беспрестанно возвращался к тому, с чего начал, без конца твердил одно и то же. Армия и флот, колесница и осадная машина, меч и стрела, пшеница и овес то и дело мелькали в его речи, он зачитывал цифры по вощеной дощечке, столько цифр, что у всех голова пошла кругом. Присутствующие узнали, сколько военных палаток во всей Римской империи, включая провинции, какое жалованье выплатила императорская казна за последние десять лет пехотинцам, конникам и морякам.
Некоторое время Нерон следил за оратором. Не за словами его, а за движениями рта, головы, тела. У этого старого служаки были широкие темные брови, которые шевелились, когда он говорил, и подпрыгивали, когда морщил лоб. Но так как он опять стал выпаливать цифры, Нерон, склонив к плечу красивую голову, погрузился в собственные мысли.
Он не думал, что переживания последних дней так сильно повлияют на него. Что бы он ни делал, тревожные мысли не оставляли его в покое. Вот и сейчас перед мысленным взором Нерона снова прошла необычайно пышная похоронная процессия, возникла картина: он, возвышаясь над толпой, с ростры говорит чужим людям слова боли. Нерон ясно видел и сводного брата своего Британика. Тот стоял рядом, повернувшись к нему искаженным от боли лицом и давясь слезами; отчаянно рыдая, оплакивал своего отца, отрекшегося от него родного отца.
Император кашлял, глотал слюну. В зале было жарко. Речь все еще не кончилась, сейчас оратор говорил о взаимодействии армии и сената, в духоте слова его сливались с давно замолкшими голосами, преследовавшими Нерона. Лицо императора выражало равнодушие, он зевал в кулак. Как чужой сидел он среди этих людей, не понимая, как мог он оказаться здесь. Восшествие на престол произошло неожиданно и не очень его радовало. Снова и снова думал он о Клавдии, чья смерть представлялась ему чудовищной, непонятной. Кто знает, что случилось с ним и почему? Если такое возможно, значит, мир перевернулся и он тоже одинок на земле. Император, первый человек в государстве, умирает, как прочие смертные; черви и разные гады источат ему голову и угнездятся в черепе. Он обвел взглядом зал, но не нашел ответа. В кольце мощных сил Нерон чувствовал себя слабым, ничтожным. Он вдруг испугался, что от головокружения упадет на пол. Вцепился руками в стул, на котором не так давно сидел престарелый император.
В эту минуту кто-то коснулся его обнаженного запястья. Агриппина подала ему знак встать.
Повернувшись к нему с широким жестом, оратор сказал:
- Император.
Нерон вздрогнул. Это обращались к нему. Он пригладил волосы и, покраснев, пробормотал что-то.
Потом он принимал сенаторов, которые вручали ему грамоты, донесения о внутреннем положении в провинциях. Затем его попросили подписать бумаги. Много раз пришлось ему поставить свою подпись.
Уже наступил вечер, когда, освободившись, он остался наедине с Агриппиной.
- Мама, - вдруг прошептал он взволнованно и застыл, открыв рот, будто собирался сказать еще что-то, но не смог.
Агриппина смотрела на него колючим, запрещающим взглядом.
- Ты хотел что-то спросить?
- Нет, - тихо ответил Нерон.
Потом, поднявшись с места, он пошел к Октавии.
Они давно не виделись, и сегодня ему надо было поговорить с ней.
Его жена с заплаканными глазами сидела понурившись в углу. Нерон погладил ее по лицу, но она отстранилась.
- Не бойся меня, - грустно сказал он и не смог больше ничего прибавить.
Он стоял в нерешительности. Видел, что ему некуда податься, - все пути перед ним закрыты.
Тогда он направился в дальние покои, в другой конец дворца.
Там сидел он, чувствуя себя одиноким, как никогда. На него навалилось такое тяжелое горе, что он впал в отчаяние. Подозрение и гнев боролись в нем. Ему вспомнился и отец, его родной отец, Гней Домиций, которого он не знал, никогда не видел. Почти ничего не слышал о нем. Рассказывали, что он был проконсулом в Сицилии и умер молодым по неизвестной причине, когда сыну было три года, потом Агриппина вышла замуж за богатого патриция. Теперь, познав всю глубину сиротства, Нерон тосковал по отцу и жаждал поцеловать его руку.
Образ отца преследовал его все неотступней и настойчивей. Он не был ни императором, ни бессмертным, ни богом. Какой же он был? Нерон представлял его добродушным, со скорбной складкой возле рта. Лицо кроткое и нерешительное, как у него. Но все это исчезло бесследно.
При последней мысли Нерону стало особенно больно, захотелось увидеть покойного.
- Отец, бедный отец, - проговорил он, подумав, как необыкновенно живучи иные воспоминания.
Взволнованно ходил он по комнате.
- Что делать? - чувствуя головокружение, спросил в тишине достигший вершины власти император.
Ведь шум сменился тишиной.
Но на этот вопрос он не получил ответа. Ни у себя, ни у других.
На беззвездном небе появилась луна, одутловатая и больная, похожая на жалкую физиономию паяца, и, глядя на Нерона, усмехнулась.
Надвигалась ветреная ночь.
Глава четвертая
Наставник
Все приметы да и предсказания халдейских звездочетов говорили о том, что для Римской империи наступает блистательная эра.
Новый государь родился вместе с зарей, солнечный луч первый коснулся его лба, и на престол взошел он в благоприятное время, в полдень, когда злые духи, охотники до тьмы и тумана, не решаются показываться людям.
Этот невысокий белокурый юноша в руках своих принес мир. Он ходил без пояса, на военных смотрах появлялся босой. Между императором и сенатом сохранялось взаимное уважение. Нерон вернул сенату его прежнее влияние, а сенат нарек его отцом отечества. Нерон принял это с улыбкой. Он отказался от титула со скромностью, подобающей молодости, сославшись на то, что надо сначала его заслужить.
Между тем он мечтал о великом Риме. Задумал превратить его в новые Афины, - этот огромный, изящный греческий город с просторными площадями, широкими улицами. Уделял этому плану много времени. Ходил вместе со строителями по тесным закоулкам среди ветхих лачуг, обмерял, спорил, рисовал в своем воображении улицу, обрамленную мраморными плитами и лаврами, которой залюбуются сами афиняне. Но вскоре это ему надоело. Стоило склониться над чертежами, как он начинал чувствовать бесцельность всех своих затей.
Душевная боль немного притупилась. Но ей на смену пришла новая мука, еще нестерпимей и непонятней, чем прежняя: скука. У нее не было ни начала, ни конца. Она не поддавалась объяснению, неуловимо витала в воздухе. Постоянно ныла душа. Зевая, просыпался он ясным утром и не мог встать. Когда наскучивало валяться в постели, одевался, его опять клонило ко сну, хотелось прилечь. Все ему опостылело.
Особенно мучительными были дневные часы. Нерон стоял один в огромном портике. Прислушивался к людскому шуму и тупо смотрел на сад. Его донимала головная боль, сопровождавшаяся тошнотой. Так встречал он сумерки.