- Нарисованный человек, что глядит на меня, - Британик.
- Молчи! - приказал Афиней.
Он строго нахмурился. Взяв императора за руку, уложил на кровать.
- Сделай глубокий вдох через нос. Задержи дыхание. Считай до семи. Теперь сделай выдох. Медленно, очень медленно. Через рот.
Пока врач был рядом, Нерон кое-как владел собой. Но потом ему стало хуже. Поэтому Афиней счел необходимым воздействовать на него с помощью магии на расстоянии и приказал изготовить небольшие дощечки, а на них цветными буквами начертать изречения, пробуждающие спокойствие, кротость и силу.
На первой синей и желтой краской - их сочетание придавало спокойствие - было написано:
"Я очень спокоен".
Императору надо было, лежа на спине, смотреть на дощечку.
Потом рабы поднесли другую; несколько минут рассматривал ее больной.
Она сверкала цветами силы. Красные и синие буквы составляли греческое изречение:
"Все силы мои".
Затем фиолетовые и желтые буквы излучали чары красоты:
"Я великолепно пою".
Оранжевый цвет, чередуясь с зеленым, возбуждал веселье:
"Мне улыбается Аполлон".
И наконец следовали красные буквы, только красные. Испытанное, сильное, неотразимое средство внушения:
"Я великий поэт".
Император жадно смотрел на дощечку. Потом по предписанию врача много раз тихо повторял текст:
- Я великий поэт.
Когда раб хотел убрать дощечку, Нерон сказал:
- Погоди.
И читал, твердил без конца:
- Я великий поэт.
Это лечение дало лучшие результаты, чем предыдущее, но лишь на время. О том, чтобы писать или петь, не могло быть и речи. Такие методы воздействия развили в Нероне суеверие. Теперь все приобрело для него какой-то сокровенный смысл. Если он чихал, рабы бежали к солнечным часам посмотреть, прошел ли полдень, потому что чихать перед полуднем к добру, а после полудня не к добру. Он не выходил из дворца, если спотыкался на пороге или нога его зацеплялась за стул. Однажды утром с непокрытой головой примчался он в храм Кастора, прошептал что-то на ухо деревянному божеству, а потом, выбежав на улицу, ждал, что скажет первый встречный, надеясь таким образом получить ответ на свой вопрос. Он боялся кошек, почитал муравьев и пчел, а поскольку лев, по его мнению, приносил счастье, он приказал поставить возле своей кровати мраморного льва. Нерон прямо-таки помешался на предзнаменованиях. Сам не знал уже, что делать и говорить. Его неудержимо влекло совершать магические действа, насылавшие на него все новые и новые беды, а потом приходилось принимать противодействующие меры: целовать грязный камень или на глазах у людей становиться на колени перед собакой, чтобы отвести от себя несчастье.
- Прекращаю занятия магией, потому что она приносит больше вреда, чем пользы, - объявил он придворному врачу, известному методисту критянину Андромаху. - С тобой я вполне откровенен. Кто-то душит во мне песню. Вот в чем беда. Не дает голосу выйти из груди и сковывает поэтический дар. Избавь меня от этого.
- Дело простое, самое главное - режим питания, - сказал Андромах, поборник строгой диеты. - Что такое человек? Мясо и кровь. Ты есть то, чем питаешься. Будешь соблюдать диету и придерживаться моих советов - сделаю из тебя что угодно. Счастливого божественного артиста, каким ты был.
- Я высох, - пожаловался император, - высох и весь горю. Во мне неправильно циркулируют соки. Меня точит бесплодная боль, слезы никогда не выступают на глазах. Голос тусклый, слабый. Слышишь, как я мяукаю? Не могу ни петь, ни плакать. Чувства мои иссякли. Верни их мне.
- Так вот, слушай меня и следуй моим советам. Воздерживайся от фруктов, ибо от них грубеет голос. От яблок становится вялым. Не ешь их больше. Груши вредят груди, а это пагубно для певца. Не притрагивайся к ним. Ни в коем случае не прикасайся к абрикосам. От них покрывается слизью сердце, и ты лишишься способности чувствовать. Инжир, айву, дыни и финики ешь понемногу, а то сладкая лимфа сгустит твою кровь. Чувствовать себя будешь прекрасно, но ничего не создашь.
Нерон последовал советам Андромаха.
- Я толстый, - вскоре сказал он, похлопывая себя по округлившемуся животу, - а хочу быть худым, - и подумал о Британике.
С некоторых пор император растолстел, что явно портило его, так как роста он был ниже среднего, и небольшое брюшко, торчавшее, как у беременной женщины, колыхалось на жалких тощих ножках.
Его стали лечить от тучности. Он с радостью переносил все лишения и соблюдал строгую диету. Любимые кушанья приказал не подавать к столу, иногда целыми днями маковой росинки в рот не брал, лишь вечером выпивал глоток горячей воды. А если принимал участие в пире, потом, чтобы вызвать рвоту, щекотал пером глотку. Кроме того, постоянно держал на столе фиал со рвотным и отпивал по глотку во время еды. Затем врач назначил ему также клизмы, которые применяли египетские жрецы в подражание ибисам и аистам, длинными клювами очищающим себе желудок.
Нерон быстро худел. Но теперь он жаловался врачу, что тело его тает, грудная клетка опустилась. Тогда Андромах велел, чтобы исторгнуть голос, класть камни ему на грудь. Под их тяжестью император должен был лежать ежедневно по три часа.
По вечерам приходил Терпн, умело посвящавший его в тайны искусства.
- У тебя в лице ни кровинки, - сказал однажды учитель музыки, - поешь чего-нибудь.
- Нет. Давай заниматься.
Нерон ни за что не желал есть. В ожидании успеха наслаждался музыкой. Но глаза его слипались.
- Поспи немного, - посоветовал Терпн императору, который сидя клевал носом.
- Нет, разучим еще одну песню, - сказал Нерон и отпил глоток горячей воды. - Если задремлю, разбуди меня.
- Хорошо, император.
- Разбуди непременно. А если ошибусь, ударь по рукам, побей меня. Понял? Вот этой плеткой.
- Не придется.
- Делаю я успехи? - спросил он, глядя на Терпна усталым взглядом.
- Несомненно, но эта песня пока не ладится. Мизинец плохо гнется. И голос не льется плавно. Возьми кифару. Держи крепче. Повторяй за мной.
Терпн заиграл.
Деревянными пальцами Нерон ударял по струнам. Вдруг он выронил кифару.
- Кто это? - уставившись в одну точку, робко спросил он.
Не видя в комнате никого постороннего, Терпн недоуменно развел руками.
- Это ты? - теперь уже решительно заговорил Нерон. - Сядь прямо. Не отворачивай голову. - Потом умоляюще: - Почему молчишь? Хочешь сбить меня с толку? Я узнал тебя. Ну, выставь из темноты свое худенькое личико. Ведь и так тебя вижу. - Сочувственно: - Жаль мне тебя. Ты такой маленький. Я мог бы тебя растоптать.
Испуганный Терпн выпил чашу вина. А императора, отведя в спальню, оставил одного.
Нерон сидел возле кровати, сердито качая головой:
- Ничтожная тень! Ты никто, а я все.
Рабы за дверью прислушивались.
- Был бы ты сильный, как Геркулес, - со слезами твердил он прерывающимся голосом. - А ты слабый. Не справиться мне с тобой. - И после долгого молчания: - Почему все время поешь?
Он застонал, упав на пол. От ужаса волосы встали дыбом. Он снова видел перед собой брата.
- Британик, я люблю тебя! - кричал он. - А ты меня не любишь.
Он пошарил руками по полу. Схватив стоявшее поблизости блюдо, изо всех сил запустил им в стену.
- Тварь! - хрипел он. - Мерзкая тварь!
На минуту все в комнате замерло. Наступила тишина. Император встал, приказал внести лампы. Но спать ему не хотелось. Лежа в постели, он выпил рвотного и ждал его действия. Двое рабов поддерживали его покрытую испариной голову.
Потом на грудь ему положили камни, под тяжестью которых с трудом вырывались у него стоны и вздохи. Он сжал челюсти. Теперь лицо его стало мертвенно-бледным. Трогательным и страдальческим. Глаза мечтательными, очень усталыми.
Так в бодрствовании провел он ночь.
Глава тринадцатая
Убийство
Сколько можно страдать? Есть предел нашим силам. Страдание, разрастаясь, убивает само себя. Даже тот, кто отчаянно и безысходно бьется в муках, все же не теряет надежды, зная, что боль, став невыносимой, прекратится, выльется во что-то иное. Никто не способен страдать больше человека.
До рассвета промучился Нерон. Потом ему стало вдруг легче. Он перестал думать о жестоком, непреодолимом страхе, отбросил тягостный стыд, от которого искал исцеления, и мысли его обратились к другому.
Он сел в постели. Ему припомнилось, как во время прогулки по Риму он видел в убогом кабачке старуху Локусту, которая готовила из трав и ягод сильные, быстродействующие яды и тайно продавала их там. Многие умирали от ее снадобий, и Локусту заключили в тюрьму.
Затемно, когда все еще спали, император оделся. Вызвал трибуна Юлия Поллиона и приказал, чтобы старую отравительницу отпустили на свободу и она ждала его в своей лачуге. Отдал еще несколько распоряжений. Велел приготовить роскошный обед, на который пригласил государственных мужей, сенаторов и военных, поэтов и Британика.
Потом потихоньку покинул дворец. Было тихое светлое утро. На всем вокруг лежала печать задумчивости и усталости; люди невольно улыбались, наслаждаясь покоем. Виноградные гроздья спешили созреть перед сбором, вбирая в себя последние капельки зноя, и в преющих на солнце розоватых ягодах скапливался сладкий сок, тепловатое вино. Насколько хватало глаз, на небе не видно было ни облачка. Это было молчаливое торжество осени.
Нерон быстро шел к окраине города и уже пересекал горбатые улочки. Каждый камень, каждый дом знал он в том квартале, проведя в нем раньше немало времени. Здесь искал он забвения мыслям, которые не мог произнести вслух, сюда бежал от того, что увидел в императорской спальне, и жаждал любви, щедрой любви. Рим тогда казался ему Афинами, а сам он величайшим поэтом. С тех пор ничего не изменилось. Улицы остались прежними, да и сам он не изменился.
Щурясь от яркого света, смотрел он по сторонам, содрогаясь от того, что снова пришел сюда, на эти улочки; знакомые по прежним ночным вылазкам, они напоминали о его стихах, а стихи, в свою очередь, - об упоении, жгучих надеждах в начале пути. Он шел спотыкаясь, как пьяный. По краю рва росли терновник, белена, полынь. Нерон осторожно ощупал свой небритый подбородок, на котором тоже торчали острые колючки, безобразные рыжие волосы, - уже несколько дней он не брился.
Чтобы отделаться от преследовавшей его мысли, он громко закричал:
- За дело! Все очень просто. - И улыбнулся, настолько простым все казалось.
Теперь он помчался со всех ног. Добежал до лачуги, окруженной грязным двором со свинарниками.
Открыл дверь. Перед ним стояла маленькая сморщенная старушонка, он сразу узнал ее.
- Дай яду, - проговорил он, задыхаясь, точно больной.
Локуста протянула ему что-то.
- Нет, не верю тебе, - сказал Нерон. - Он старый, уже испортился. Приготовь свежий. Здесь, при мне.
Старуха принесла со двора корни и, достав из шкафа банку и бутылку, сварила немного кашицы.
- А этот хороший? - спросил император.
- Хороший!
- Смертельный? Он должен отправлять на тот свет. А то есть и слабые. Я знаю. От них только рвота, понос, а потом поправляются. Он убивает на месте?
- Да.
- Хочу убедиться.
Старуха загнала в лачугу свинью, заплывшую жиром. Смешав палкой отруби с ядом, дала свинье.
Нерон встал со стула. С волнением наблюдал за происходящим.
Свинья грязным пятачком потыкалась в корыто. С жадностью набросилась на отруби. Едва успела проглотить их, как растянулась на полу.
- Конец ей. - Старуха торжествующе ухмыльнулась.
- Нет, еще хрюкает, - сказал Нерон.
Чуть погодя свинья затихла.
Теперь император с недоверием склонился над ней. У свиньи вдруг дернулись ноги.
- Ой! - воскликнул Нерон и, словно увидев привидение, испуганно отшатнулся к стене.
На лбу у него проступил пот.
- Сдохла, - успокоила его Локуста.
Долго смотрели они на свинью. Она вытянулась, окаменела.
- Какая мерзость, - отплевываясь, оказал император; потом пнул ее ногой в брюхо. - Отвратительная, отвратительная. Конец тебе, конец, - добавил он с радостным смехом.
Он взял столько яда, что хватило бы и на стадо свиней. Дома, в кабинете, его ждал уже Зодик.
- Значит, в начале обеда? - спросил он.
- Нет, - покачал головой Нерон. - В конце. Пусть прежде поест.
В комнату впорхнул Фалам, придворный цирюльник, с гребешками и щетками в волосах, с бритвами и ножницами. С поклоном, пританцовывая, приблизился к императору, намылил ему щеки и стал брить. Сдерживая дыхание, потрогал кожу его около рта и носа, потом горячими щипцами завил светлые, волнистые волосы; при этом словоохотливый сицилиец непрерывно выкладывал сплетни с Форума об ораторах, борцах, женщинах. Нерон в ручном зеркале рассмотрел свое лицо со следами бессонницы. Потом пошел в ванную, помылся. Он хотел выглядеть свежим и молодым.
Когда Зодик пришел в западные покои дворца, в главную столовую, там уже собралось много гостей. Толпились сенаторы, с восхищением разглядывая этот чудо-зал, вращающийся днем и ночью благодаря скрытому в подвале механизму, любуясь инкрустированным слоновой костью потолком, где был изображен небосвод со всеми звездами. Они гадали, где какая звезда. Затем фонтан опрыскал гостей духами. Полководцы, Веспасиан, Руф, Скрибоний Прокул возлежали за столом. Они слушали командира преторианской гвардии Бурра, размахивавшего изувеченной рукой. Зодик поздоровался с сенаторами и военными, людьми, преданными императору, потом, пройдя по огромной столовой, направился в кухню, чтобы проследить за подачей вин.
Появилась разодетая, сверкающая нарядами, точно пава в солнечный день, Агриппина. На ней было богато расшитое серебром лиловое платье. "Превосходная мать", как называл ее сын, уже поседела. Чтобы выглядеть моложе, она искусно причесала и прикрыла вуалью побелевшие у висков кудри и увядшие губы подкрасила; возраст ее выдавала только дряблая полнота и большая, не прикрытая туникой грудь. Ее окружали рослые, крепкие юноши, все, как на подбор, светловолосые, синеглазые - солдаты германской центурии преторианской гвардии, приставленные охранять Агриппину, так как лишь им она доверяла. Рядом с этими великанами низкорослые латинские солдаты казались жалкими карликами.
Она шествовала торжественно и величаво в сопровождении Палланта. Ненавистные ей сенаторы и полководцы невольно склоняли перед ней голову. Они видели в Агриппине бывшую императрицу, которая не так давно на триумфальной колеснице, почитаемая, как богиня, неслась на Капитолий.
За столом она заняла самое почетное место. Возлегший возле нее Паллант шепнул ей на ухо, что Британик тоже зван к обеду. Агриппина просветлела, обрадовалась, что будет не одна среди приверженцев императора. Лишь на Британика могла она опереться в борьбе с сыном, чье растущее честолюбие тщетно пыталась умерить. Нерон высоко вознесся, и направлял его Сенека.
Октавия и Британик прибыли с эскортом солдат. Британика подвели к Агриппине.
В столовую легкой походкой вошел Нерон и возлег возле Октавии. От его чисто выбритого лица исходил аромат духов. С завитыми волосами, в белой тоге он выглядел франтом. Приставив шлифованное стеклышко к плохо видящему левому глазу, оглядел он гостей.
Император искал Британика и сначала от волнения не находил его. Наконец, несколько раз обведя взглядом стол, увидел брата напротив себя, рядом с Агриппиной. Сердце Нерона отчаянно забилось. Ему не верилось, что тот так близко. Можно было проследить за каждым его жестом.
Британик держался отчужденно. Коротко остриженный, темноволосый, с маленькой, удивительно маленькой головкой, он казался почти неприметным среди разряженных придворных. Обменявшись с ними вежливыми словами, он словно перестал замечать собравшихся вокруг людей; только на сестре с любовью отдыхал его взгляд.
Император взглянул на Зодика. Тот возлежал в конце стола возле Фанния в окружении захудалых поэтов. Зодик кивнул, что все в порядке.
По столовой пробегали слуги в белых туниках с белыми полотняными кушаками, - подавали закуски.
Нерон ел жадно, с волчьим аппетитом. Быстро наверстал упущенное за последние месяцы воздержания; забыв о диете, насытился закусками. Наглотался свежих устриц, отведал редьки, спаржи и маслин. Объелся страусовыми мозгами, своим любимым блюдом.
- Почему не ешь? - спросил он Британика. - Надеюсь, ты не болен. Выглядишь неплохо. Понемногу приходишь в себя.
Октавия и Агриппина наблюдали за императором, одна встревоженно, другая сурово.
- Кушай, брат, поэту надо хорошо питаться. Только боги живут амброзией.
На дальнем конце стола хохотали бездарные стихоплеты. Агриппина подняла маленькую, толстую, желтую, как масло, руку. И воцарилась тишина.
- Ты не любишь анчоусы? - продолжал Нерон подшучивать над Британиком. - А кровяную колбасу, горячую, с гвоздикой? Могу порекомендовать тебе. Придает голосу силу.
- У него голос достаточно сильный, - сказала Агриппина.
- Знаю, - согласился Нерон, - но нет в нем огня.
- Больше теплоты, чем огня, - уточнила она.
- Поэтому надо есть мясо, - растерянно и смущенно заметил Нерон. - Угорь не годится.
Он попросил хлеба, чтобы вытереть им жирные пальцы. Ему подали на блюде ломтики хлеба с золотистой коркой. Поваренок пурпурной метелочкой стряхнул с покрывала крошки.
- Где Сенека? - спросила Агриппина, всегда ревниво следившая за своим главным противником.
- Он принес извинения, - обернувшись к матери, пояснил император. - Наш великий моралист болен, его мучает ревматизм. К тому же утомлен. Закончил драму. Вчера прислал ее мне.
- Тебе понравилось? - поинтересовался Фанний, уписывая за обе щеки.
- В обычной его манере, - сказал Нерон. - Много общих мест и пафоса. Не самая большая его удача. Ведь он уже стар. Исписался.
- А как называется драма? - чтобы принять участие в разговоре, спросила Октавия.
- "Фиест".
- А-а, - пронесся шумок среди поэтов.
- Знаешь, императрица, кто был этот знатный человек? - обратился Нерон к Октавии.
- Нет.
- Если позволишь, расскажу тебе. Тантал его дед. От него ведет он свой род.
- Тантал приготовил жаркое из собственного сына, - прибавил Фанний.
- Да, - сердито подтвердил император.
- Он что, знаменитый повар? - спросил Зодик.
- Разумеется. Ну, а внук оказался достоин деда, - холодно продолжал Нерон. - Неужели не знаешь мифа? Сначала Фиест душит своего брата. - И тут он посмотрел на Британика.
Британик в этот момент был красив, очень красив. Его жгучие черные глаза горели усталым притушенным огнем. Простодушно, спокойно, заранее зная развязку, слушал он рассказ императора. Скучал, как видно.
- Это всего лишь миф, - вставила Агриппина.
- Но какой миф! - Нерон вытер рот, запачканный розовым соусом, придававшим козлятине пряный вкус. - Козлятину люблю больше, чем сваренного в молоке каплуна. Соль, пожалуйста.
Он посолил козлиную ножку и, взяв ее в руки, продолжал: