К полуночи в крытый лёгкий возок была запряжена пара резвых коней. Митяй сел за возницу. Чаудала и Арада спрятали в возок связанными по рукам и ногам, с кляпами во рту. За возком встали Семён, Кирьян, Васюк. Впереди - Ипат. Оставалось ждать, когда откроются ворота и конные воины помчатся прорубать "дверь" в стане врага. Но случилась непредвиденная задержка. Уже в темноте ночи Иван Пономарь поднялся на стену у восточных ворот. Степан разыскал его там.
- Пошли, Ваня, вниз. Воевода поручает тебе сделать вылазку из северных ворот.
- Подожди, Стёпа. Послушай, что у ногаев происходит.
Степан по-охотничьи долго вслушивался в звуки ночи, в то, что совершалось в стане врага. Там шло необычайное шевеление, будто малые кабанчики сбивались в кучу и хрюкали, спасаясь от холода, который проникал в логово. "Много там, слишком много ногаев, и все тянутся к северным воротам, - подумал Степан. - Да и то сказать, князь у них не дурак: счёл же, что для вылазки нам удобнее всего открывать северные ворота".
- Пошли к воеводе. Надо всё переиначить, пока не поздно.
Нашли его тысяцкие у северных ворот.
- Ты уж прости, воевода, что долго ждать заставили, - сказал Степан. - Вот мы с Иваном считаем, что через эти ворота нынче нельзя уходить.
- Почему? - спросил Даниил.
- Там ногаи ждут нас, сбиваются в кучи, - ответил Степан.
- И где же лучше теперь пробиваться?
- А через южные ворота. Ордынцам и в голову не придёт, что мы туда пойдём. И лес там близко. А как до леса доведём Ипата, ногаям его уже не достать. Так я пошёл туда, на стену, а ты уж разверни Ивана.
Как и в прошлый раз, вылазка началась тихо, неторопливо. Распахнулись южные ворота, и три сотни конных воинов выехали за них. В строю были и упряжка с возком, и пятеро гонцов. Двести сажен до становища прошли благополучно. Но потом раздались крики в стане врага, дозорные обнаружили приближение русских. Тут уж Пономарь с гиком, со свистом повёл своих воинов "прорубать дверь". Но на этот раз пришлось туго. Ратники наткнулись на ряд кибиток, поставленных поперёк пути как ограда становища. Пока пробили в них брешь, пока хлынули в неё, всё южное становище задвигалось. Но пешие ордынцы не воины, они не страшны конному русичу. Их разметали, и конники вырвались к лесу. Ещё двести, сто сажен, и вот он - лес. Путь гонцам открыт. Как только Ипат, Кирьян и их спутники скрылись в лесу, Пономарь развернул свои сотни к крепости и тем же путём повёл обратно. Ордынцы, похоже, не пришли в себя, не предполагали, что русские вернутся, и не оказали сопротивления. Они стреляли из луков, и кто-то из воинов был ранен, у кого-то подбили коня. Но вот и размётанные кибитки, за ними - чистое поле. Вот уже и распахнутые крепостные ворота.
Когда вернулся Пономарь, Даниил вздохнул с облегчением. Он был уверен, что охотникам Степана ничто не помешает добраться до стольного града и доставить свою добычу по назначению на царский двор, побывать на Сивцевом Вражке. Остаток ночи Даниил спал. Навалившаяся за сутки усталость дала себя знать. Но сон его был коротким. Едва взошло солнце, как Захар разбудил Даниила:
- Батюшка-воевода, там тысяцкий Степан тебя добивается.
- Ох уж этот ночной филин, - посетовал Даниил, но, зная, что Степан зря беспокоить не будет, поднялся и, выйдя из каморы, сказал ему: - И сам глаз не сомкнул, и людям покоя не даёшь. - Обнял его. - Ну, говори, какая беда, радивый.
- Беда не беда, а новость неприятная. Выпустил я в ночь за восточные ворота Колюху с Фадеем посмотреть, что делается у ордынцев, прошли они до южных ворот...
- И что же увидели? - нетерпеливо спросил Даниил.
- Совсем немного. Пришла к ногаям подмога. А сколько их, не ведаю.
- Да, худо, брат. Татарские воины опасны для нас. Ногаи среди них, как барсуки среди волков.
- Я тоже так думаю. И знаешь, воевода, пойдут они на приступ все на восточной стороне. Там все сбились.
- Это уж как пить дать, на восточной. Что ж, где наша не пропадала, будем биться с татарами. Видимо, прошёл мимо нашей засады гонец Губенчи.
- Они хитры на выдумку. Попытаются сорвать карнизы крюками на верёвках, коней впрягут.
- А вот этого мы им не позволим. Бердыши на стену поднимем, верёвки рубить будем, - заметил Даниил и тут же сказал Захару: - Зови Пономаря.
Вскоре в крепости всё пришло в движение. И ко времени. Как и предполагал Степан, ордынцы стягивали все силы к восточным воротам, где стояла тысяча Пономаря. Даниил распорядился взять три пушки у Степана и поставить их на второй ярус у ворот. Теперь их было восемь, и у каждой по пятнадцать ядер и зарядов. Даниил понимал, что этого мало, и велел стрелять расчётливо, лишь по большому скоплению врага.
А в стане ордынцев после словесной перепалки двух князей власть в свои руки взял князь Епанчи из Засеки. Он сумел-таки скрыться из Казанского края и ушёл служить крымскому хану Девлет-Гирею. Хан поставил Епанчу во главе двух тысяч воинов, и он пришёл с ними на Русь. Орда Девлет-Гирея вновь осадила Тулу, но пока её стояние было безуспешным. А два приступа, которые совершила орда, туляки отбили, и Девлет-Гирей послал князя Епанчу к князю Губенчи с одним повелением: как можно скорее взять или сжечь Мценск и идти к Туле.
Подъезжая к Мценску, князь Епанча предполагал, что Губенчи бездействует. Стоит его подтолкнуть, как он пошлёт две тысячи своих воинов вместе с воинами Губенчи, и крепость падёт. То, что узнал Епанча, прибыв на место, привело его в ярость. Он ругался: "Вечно вы, раскосые, за чужие спины прячетесь". Губенчи огрызался: "Иди, щёлкни зубами и, может, раскусишь орешек, да смотри, не подавись". Завершив перепалку, два князя решили идти на приступ сообща всеми силами, но на малом пространстве. Чуть поднялось солнце, как Губенчи послал нукеров с появлением снять с осады с трёх сторон крепости половину воинов и привести их к восточным воротам. В роще близ них сосредоточилось больше семи тысяч воинов.
Это скопление было замечено в крепости. Пушечным ядрам было посильно долететь до рощи и прорубить в ней "просеки". Даниил распорядился открыть из пушек со второго яруса башни огонь по скоплению воинов в роще. И прозвучало четыре пушечных выстрела. Едва они достигли вражеского стана, как там поняли, насколько губителен для них пушечный обстрел, и опушка рощи опустела, лишь на земле остались убитые люди и кони.
Однако князь Епанча не дрогнул. Он считал, что пришло время "погулять" его воинам. Из рощи вылетело до полусотни всадников, они помчались к стене. Выстрелы из пищалей, стрелы, пущенные из бойниц, не остановили их, они подскакали к самой стене, забросили на карниз крюки на верёвках, притороченных к сёдлам, зацепились за жерди и рванулись обратно. Но защитники были уже наготове и в то мгновение, когда верёвки натянулись, точными ударами бердышей и даже сабель перерубили их. А из бойниц снизу в спины всадникам полетели пули и стрелы, и почти половина их не доскакала до рощи.
Епанча оставался спокоен. Ожёгшись на одной уловке, он придумал другую. Была срублена мощная сосна. Её положили на три повозки, и полусотня воинов, теперь уже ногайцев, покатила этот таран под прикрытием щитов к воротам. Но сажен за сорок ворота распахнулись, прогремели три выстрела из пушек, и от плотной толпы ногайцев только головы полетели. На дороге остались лишь повозки и мощный ствол сосны.
Сейчас князю Епанчи было над чем задуматься. Он вспомнил наконец-то, что с русскими воинами встречался уже не раз и бился, сидя в Мешинском городке, но ни разу не выигрывал у них схватки. И тут у Епанчи пробудилась такая же ярость, которая день назад толкнула на безрассудные действия князя Губенчи. Епанча подъехал к ногайцу и сказал:
- Мы пойдём с тобой вместе на приступ. Ты и я впереди войска. Мы сломим гяуров силой и упорством.
- Иди. Я не пойду. За меня это сделают мои воины, - ответил Губенчи.
- Тебе самому надо быть простым воином, а не князем. С десятью тысячами не одолеешь какую-то тысячу гяуров. Сейчас же шли своих воинов с лестницами к стене, и мы идём следом!
На Губенчи вдруг нахлынуло безразличие. Он подумал, что не всё ли равно, как умереть: в честном ли бою или позорно, от руки жестокого хана. И он выбрал первое. Была подана команда идти на приступ. Тысячи ордынцев прихлынули к опушке рощи. И вот уже первые сотни с лестницами в руках ринулись к стенам крепости.
Ордынцев было так много и они двигались такой плотной стеной, что Даниил не мог себе позволить упустить сей случай и не расстрелять врагов из всех видов оружия в упор. И он отдал команду стрелять из пушек, пищалей, луков со всех уровней. Однако врагов, казалось, не убывало, а, наоборот, становилось всё больше. Из рощи подходили всё новые и новые сотни, и все они шли на пространстве в двести сажен. Было отчего дрогнуть русским воинам. Но нет, они стояли твердо, и на этих двухстах саженях на стене от ратников было тесно. А перед ними стояли десятские, сотские, тысяцкие и даже сам воевода.
Вот уже ордынцы вскинули лестницы, полезли наверх, и вскоре первые головы возникли над карнизом. И, как оказалось, впереди шли более ловкие и проворные в ратном деле крымские татары. Многие из них каким-то чудом выбрались на карниз и уже готовы были захватить настил. Но тут вступили в сечу воины Даниила. Словно дав врагу слабину, чтобы он почувствовал запах победы и потерял голову, русские ратники ополчились на него всей своей мощью. Пошли в ход мечи, сабли, бердыши, жерди, рогатины, камни. Лестницы опрокидывались рогатинами, выскочившие на карниз сбивались жердями, бердышами. Выбравшихся на настил тоже побили и их тела сбросили на головы нападающих.
Но враг продолжал наседать. Вновь поднимались лестницы, лезли по ним воины, некоторым опять удавалось взобраться на карниз, они метали ножи и доставали ратников. Но дальше у ордынцев дело не шло. Там, где они вдруг возникали на стене, тут же появлялись Иван Пономарь или Степан Лыков, и ордынцы исчезали со стены. У русских ратников схлынула горячность, рождённая первыми минутами сражения, они стали действовать более расчётливо, думали о защите и били наверняка.
Однако картина боя ещё долго не менялась. Татары и ногайцы лезли на стены с упорством обречённых. С таким же упорством, но уверовав в победу их били русские. И князь Епанча, следивший за сражением пока издали, подумал, что ничего подобного он в своей жизни не видел. Он не знал, что любая безумная сила перед лицом разумной отступает, терпит поражение.
Ярость ослепила князя Епанчу, терпение его лопнуло. Собрав вокруг себя полусотню и окружив ими князя Губенчи, он сказал:
- Идём, князь, на стены. Нам другого пути нет. Или почётная смерть в бою, или позорная от руки властелина.
Князь Губенчи подумал в этот миг вкупе с князем Епанчой и, ни слова не говоря, помчался к крепости, увлекая за собой своих нукеров. Перед двумя князьями, словно по мановению волшебной палочки, очистилось пространство до стен крепости, и они увидели ряд свободных лестниц, а над ними напряжённые лица русских воинов. Соскочив с коней, Губенчи и Епанча подбежали к лестницам. Они пустили вперёд по несколько нукеров и стали подниматься за ними.
За действиями двух князей наблюдали Даниил и Иван. Они встали против лестниц, по которым взбирались князья, и ждали их. Вот появились два нукера, и ратники по знаку Даниила сбили их с карниза. Ещё двух ждала та же участь. В это время выбрались на карниз Епанча и Губенчи, и им позволили приблизиться к стене. Но на том игра с огнём и закончилась. Появившиеся следом за Губенчи и Епанчой нукеры были расчётливо сбиты, лестницы на всём пространстве стены отброшены. Лишь чудом два нукера уцелели и подоспели к своим князьям. Два воина и два князя остались на стене одни против десятков воинов. Но ближе всего к ним были воевода Даниил и тысяцкий Иван. Епанча закричал:
- Я тебя помню по Казани! Помню! Получи же своё! - И он бросился на Даниила. В тот же миг рядом с Епанчой встал его нукер, похоже, опытный боец.
Даниил оказался в затруднительном положении, но сзади к нему пробился Степан и, остановившись бок о бок, крикнул:
- Воевода, так нельзя рисковать!
Он кинулся на нукера. Натиск Степана был так стремителен, а удары так сильны и молниеносны, что нукер и не заметил, как вышибли из его рук саблю, и Степан пронзил его в грудь.
А Даниил той порой отбивал удары Епанчи, и бой у них шёл ровно. Епанча не знал, что у Даниила есть в запасе неотразимые удары. Сабля Адашева, отбив новый удар врага, как-то очень быстро вонзилась Епанче в живот, и тот рухнул на настил.
И тут все услышали громовой голос Пономаря. Он поступил, как Степан: выбил из рук нукера мечом саблю и ударил его своим оружием по голове. Потом в мгновение ока повернулся к Губенчи ударил и его плашмя мечом, оглушил, и Губенчи упал. Но на этом богатырь не кончил своего дела: он положил меч на настил, схватил Губенчи двумя руками, поднял и выбросил во двор крепости.
- Полежи там. Ещё пригодишься нам в Москве! - крикнул Пономарь.
Вдруг ратники заметили, что на карниз уже никто из крымцев и ногайцев не лезет, - все они толпами бегут от крепости. Даниил закричал:
- Огонь по врагу! Огонь!
И сколько было на стене стрельцов и лучников, все они начали стрелять по убегающим врагам.
В этот переломный момент сражения Даниил принял единственное и верное решение: поднять в седло весь полк и сбить с рубежа всех ордынцев, которые ещё оставались в видимости от восточных ворот. Он позвал Ивана и Степана и приказал им:
- Оставьте на стенах по две сотни воинов, всех остальных в седло! И гнать, гнать всех татар и ногайцев, если они ещё сами не догадались убежать!
К вечеру на многие версты от Мценска не было ни одного ордынца. Только тысячи их трупов устилали землю. Возвращаясь из погони за отступающими ордынцами, ратники Адашева нашли множество брошенных кибиток, повозок, и во многих из них оказался корм для воинов. Там было пшено, сыр, вяленая баранина, лук, чеснок - всё, что брали с собой в набеги степные кочевники.
А на другой день после сражения Даниил поднял всех ратников и горожан на важное работное дело. Он вывел их из крепости, и все стали копать ямы и сбрасывать в них трупы ордынцев, лошадей. Даниил знал, что, не прими он такие меры, может нахлынуть чума, которая страшнее любого сражения. Перед тем как начать работы, Даниил сказал, что всё ценное, всё оружие будет собственностью того, кто добудет его в труде. И воины, горожане сделали невероятное: они убрали за два дня тысячи трупов. В эти дни всюду горели костры, дабы добрым духом смолянок очистить воздух, уже пропитанный смрадом.
В эти же дни в крепости захоронили павших воинов. Их было значительно больше, чем после первого приступа ордынцев. Вновь были выкопаны братские могилы, вновь священник Пимен отслужил панихиду по усопшим. Но жизнь постепенно входила в мирное русло.
Вскоре из Москвы вернулись пятеро охотников во главе с Ипатом. Они удачно довезли добычу до Разрядного приказа, отдали отписку Даниила князю Михаилу Воротынскому и передали княжича и нукера. Воротынский поблагодарил охотников, выпил с ними хмельного, попотчевал обедом и всё хвалил Адашева. Он же отправил с Ипатом подьячего Фадея с царским жалованьем всем служилым полка. Ипат попросил Воротынского:
- Ты бы, батюшка-князь, послал с нами кого-либо до Адашевых, поклон передать от Даниила Фёдоровича да ночлег получить там.
Воротынский, не глядя Ипату в глаза, ответил:
- Времени у вас нет по ночлегам ходить, служилые. В приказе есть покой - вот там и ночлег вам будет. А утром на зорьке в обратный путь.
Ипат всё подробно пересказал Даниилу, что было с ними в Москве. Даниил выслушал молча, не перебивая. Но сердце подсказало ему, почему князь Воротынский не пустил Ипата и его сотоварищей на Сивцев Вражек. Там, в палатах умирал батюшка Даниила, и князь не хотел нанести ему неутихаемую боль утраты. Знал князь, что в таком случае воевода и голову потерять может. Всё было сделано князем Михаилом во благо Даниилу, и потому он не обиделся на князя. Выслушав Ипата, он готов был вскочить на коня и умчать в Москву.
И пришло для Даниила Адашева время мирного воеводства в Мценске.
В "Русском библиографическом словаре" написано так: "В июле 1556 года Данила Адашев был ещё во Мценске, а в октябре шёл уже в Ливонию воеводою передового полка, а с ним казанские люди из Казани и из Свияги, и из Чебоксари, и черемисы, и новокрещены".
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
ПРОЩАНИЕ
Как оказалось на поверку, Даниилу нелегко было уехать из Мценска, где он простоял на воеводстве больше года. Его удерживали воины, с которыми он защищал крепость от врага. Ещё в Борисоглебском было сказано им полусотне ратников, что они, послужив в Мценске, могут получить там землю во владение, построить дома и зажить семьями. Большинство из этой полусотни почувствовали извечную тягу к земле, и, когда прогнали от города ногайцев и татар, тяга вспыхнула с новой силой. Воины просили воеводу Адашева сдержать своё слово, проявить к ним милость и помочь обзавестись землёй. К борисоглебским присоединились многие другие ратники из тех краёв, где земля была не родимой матушкой, а жадной мачехой: не кормила она землепашца, как он ни старался на ней трудиться. Говорили о своей нужде ратники чуть ли не со слезами на глазах. И как же Даниил мог отвернуться от них, не порадеть, тем более что земля вокруг Мценска пустовала на многие версты вокруг!
Даниил понимал ратников. Хотя им и было сказано, что они могут получить землю, но дело это было хлопотное и требовало терпения. Имелось у Даниила одно преимущество: он являлся в Мценске воеводой и единоличной властью над всем населением города. И, помня наказ Разрядного приказа оставить в городе после летнего несения береговой службы гарнизон, он решил своей властью наделить землёй тех, кто оставался служить. Вскоре на свободном полевом пространстве вокруг Мценска, близ лесной чащи и реки Снежеть начали обживаться двадцать три ратника-домохозяина, неимущих мужиков Борисоглебского и деревень, входящих в вотчину боярина Фёдора Адашева. Поднимались избы и в других облюбованных местах около Мценска. А всего набралось сто двадцать семь будущих домохозяев. Волею воеводы Даниил разрешил воинам брать лес на возведение домов, изб, хозяйственных построек. За всё это они должны были защищать Мценск и земли вокруг него от нашествия врагов. Понимал Даниил, что это громко сказано: "защищать от врагов", - но в том и другом случае это были уже ратные служилые люди. И если близ Мценска их осядет двести или триста человек, то при нужде они будут сведены в сотни, а там, с ратниками из других мест, и в полки. Так или иначе, но, наделив землёй ратников, кои к нему обратились, Даниил мог с чистой совестью отправляться в Москву.
Когда в сентябре пятьдесят шестого года в Мценск прискакал гонец и передал волю Разрядного приказа явиться в Москву, то Даниил покидал крепость со спокойной душой. С ним уходили поредевший полк и его побратимы Иван и Степан. Воеводой в Мценске оставался Григорий Жолобов, "сын Пушечников", честный и трудолюбивый служилый.