В Москву полк Адашева прибыл погожей порой затянувшегося "бабьего лета". На Ходынское поле ратники приехали в полдень. Тут распоряжались дьяки Разрядного приказа. Они или отправляли ратников домой, или оставляли их в людских "общих житиях" до новой отправки куда-либо по военной надобности. Даниила встретил дьяк Разрядного приказа, давний его знакомый Мефодий.
- С благополучным тебя возвращением, батюшка-воевода, - сказал с поклоном Мефодий.
- Здравствуй, почтенный. Я сейчас домой поспешу, а ты пока с моими тысяцкими разберись, что к чему. Вот Степан Лыков, вот ведомый тебе Иван Пономарь.
- Разберусь, голубчик. Только тебе надо поспешить в Разрядный, к батюшке Михаилу Ивановичу. Так он просил, потому как дело неотложное.
- Домой рвусь, Мефодий, домой! Ты понимаешь это?
- Понимаю, болезный. Да не пускают тебя, родимый: горе неизбывное на Сивцевом Вражке тебя ждёт.
- Батюшка?!
- Он, родимый, преставился. Царствие ему небесное...
- Ну вот, ну вот, - растерянно повторял Даниил, - да как же он меня не дождался!
Мефодий достал из кармана плоскую глиняную баклагу с пробкой, открыл её, глотнул и подал Даниилу.
- Погаси пыл, сердешный, погаси. Легче будет. Тебе ещё много ноне страдать. - Мефодий заставил Даниила выпить хлебной водки.
Даниил выпил, и изрядно. Отдал баклагу Мефодию.
- Когда случилось наше горюшко, почтенный?
- Как раз в те дни, когда ты с ордой бился. Твои-то воины пришли через неделю, как предали земле твоего батюшку.
- А где упокоили его?
- Как воеводу, в Донском монастыре. И всё с почестями великими. Князья, бояре, воеводы приходили отдать долг. А на панихиде в Благовещенском соборе сам царь-батюшка побывал. И слово сказал: "Долгую жизнь прожил Фёдор Григорьевич, прежде чем достиг высоты почестей и стал боярином. И был он человеком больших способностей, настойчивым и прямодушным". Тебе гордиться батюшкой надо.
- Спасибо, почтенный Мефодий, - утирая набежавшие слёзы, ответил Даниил.
Не знал он одного: что цена царской любви к Фёдору Григорьевичу Адашеву ломаного гроша не стоила. "Можно сказать с уверенностью, что только своевременная смерть спасла его от печальной судьбы сыновей", - читаем мы в "Русском библиографическом словаре".
Мефодий же продолжал утешать Даниила:
- А отходя, твой батюшка принял монашество, как подобает большому воеводе. Дали ему имя Арсений. - И забыв, что надо принимать полк, Мефодий усадил Адашева в новую карету и отбыл с ним в Разрядный приказ.
Иван Пономарь и Степан Лыков слышали, как дьяк Мефодий поведал Даниилу о смерти отца, и, когда он уехал с Мефодием, долго стояли, печальные и удручённые горем своего побратима. Им было отчего впасть в уныние. Иван осиротел, когда ему и пяти лет не было. Отец погиб в сече с поляками под Смоленском, матушка в тот же год скончалась от скоротечной горячки. А у Степана отец был уведён в татарский полон, там и сгинул. Молча они прошли к берегу Москвы-реки, сели на траву и окунулись в раздумья. Однако их огневые натуры не могли долго пребывать в унынии. Степан встал.
- Идём-ка, Ванюша, посмотрим, как наших ратников на постой устраивают, не то воткнут в собачьи конуры.
Они отправились к длинному ряду огромных рубленых строений, которые назывались казармами. Старожилы Ходынского поля могли бы поведать историю этих помещений с неведомым русскому языку названием "казармы". Они были построены здесь во времена великого князя Ивана Третьего Васильевича, и строили их для работных людей архитекторы Аристотель Фиораванти и Пьетро Антонио Солари, которые руководили работами по возведению стен и соборов Кремля. Они и слово "казарма" привезли на Русь.
Но ни Ивана, ни Степана эти казармы не интересовали. Оба они рвались домой, к своим ненаглядным семеюшкам. А Степан ещё и к тому, чего не видел. Ждал его в люльке маленький голубоглазый Федяшка, которого принесла ему искусная Саломея. Терпение побратимов испытывалось до сумерек. Даниил вернулся с дьяком Мефодием, и вид у воеводы был уже не такой удручённый.
- Заждались? Ну простите. Небось, одной ногой уже дома.
- Угадал, воевода. Только мы уж и дома побывали, и с семеюшками намиловались. А теперь хоть снова в поход...
- Ох и язык у тебя, Степан. Вот и накликал себе на беду, - откликнулся Даниил.
Той порой Мефодий куда-то отлучился, а вскоре вернулся и позвал всех в казарму.
- Вы, поди, голодные, аки волки. Идёмте в наши приказные хоромы, там и трапеза нас ждёт.
Никто не отказался от приглашения. Мефодий привёл их в небольшую камору внутри огромной казармы, и они увидели накрытый стол. Тут было всё, чтобы утолить голод и жажду нагулявших голод молодцов. Дьяк Мефодий был не чванлив и прост. Он налил всем хлебной водки и предложил выпить за русское воинство.
- Дошли до Москвы слухи, как вы бились с ордынцами один против пяти. Честь и хвала вам.
- Ордынцев было двенадцать тысяч, а нас - две. Выходит, здесь ошиблись, - засмеялся Степан.
- И во благо вам же, воеводы. Потому как Ивану и Степану даруется городское дворянство, и отныне вы служилые на жалованье.
- Вот за это спасибо, почтенный Мефодий. А то всё в нахлебниках да в примаках, - опять сбалагурил Степан.
И постепенно за столом стало оживлённее. Иван взялся рассказывать Мефодию, как они привели дырявую крепость в божий вид и как положили карнизы, придуманные Даниилом.
- Не будь их, нам бы не сидеть тут. Как пить дать...
Однако пространный рассказ о мценском стоянии прервал Даниил:
- Вот что, други. Поскольку вы теперь служилые люди и вас уже воеводами величают, послушайте, что я скажу. Благословил меня ноне князь Михаил Иванович на новый поход. Степан как в воду глядел. Так спрашиваю вас: пойдёте ли со мной?
Степан был немного хмелен и отделался шуткой:
- Так ведь дозволения надо спросить у домашнего воеводы.
- Вот и спросишь сегодня ночью, как гладить будешь, - отшутился и Даниил.
- Э-э, брат воевода, мне одной ноченьки мало. И тебе, поди, мало, Ванюша?
- Вовсе мало. Скоро два года, как не видел семеюшку и сынка.
- Ну, а ты что скажешь, почтенный Мефодий? Ежели мы им по месяцу отвалим от щедрости нашей?
- Дак оно так и получится. Месяц у вас на семейную житуху, - ответил Мефодий. - В конце сентября вам и выступать. Даниилу Фёдоровичу уже ведомо. Поведёт он передовой полк.
- Ого, ну как тут в Москве усидеть! - воскликнул Степан.
- Трудный, однако, будет этот поход, братцы, и может надолго затянуться, - начал речь Даниил. - Ливонскую войну, которую вынужден начать царь-батюшка, нам навязывают, нас толкают в неё. Русь во все времена до монголо-татарского нашествия вольно дышала на западе и на севере морским воздухом. Но вот нам перехватили там горло, лишили выхода к Балтийскому морю. А ведь к нам ещё при князе святом Владимире вольно приплывали суда шведских и норвежских викингов. Вот и пойдём мы за то Балтийское море сражаться. Война справедливая и потому нужная, и поднимется на неё вся Русь. И не только Русь... - Даниил замолчал, выпил немного, закусывать стал.
- А кто ещё с нами пойдёт? Ведь передовой полк - это пять тысяч...
- Верно. Да в том и трудности. Сказано мне, что я должен получить рать многоязыкую. Как с нею идти в сечи, ума не приложу.
Захмелевший дьяк Мефодий изрёк:
- Правду скажи своим тысяцким: пойдут с вами черемисы, татары, мордва и чуваши. Вот какое славное войско вам доверяют!
- А тех, что во Мценске стояли с нами на стенах, - их куда? - спросил Иван.
- Отвоевал я их у батюшки-князя. Так и сказал, что без своих не пойду. Разве что ратником пошлёте...
- Так нам с тобой, воевода, ещё рано "караул" кричать. Мы их за милую душу научим воевать, - отозвался Степан.
Даниил улыбнулся. Ему было приятно видеть возле себя этих отважных воинов. С ними он давно не ведал страха, на них мог положиться, как на каменную стену.
- Всё так и будет, други. А теперь давайте по коням и домой. Да вот что, Ваня: сбегай до кибитки и принеси самую лучшую саблю в богатых ножнах.
- Бегу и не спрашиваю, зачем.
Кибитки стояли близ казармы. В них было добро, добытое в сечах. Даниил ещё не знал, как распорядиться им, но был убеждён, что все, кто вернулся из Мценска, имели на него право. Счёл он, что в добытом есть доля и для подарков. Такой подарок и хотел сделать Даниил Мефодию. Да было за что, потому как дьяк всегда был справедлив к Адашевым. Пономарь принёс саблю, которая принадлежала самому князю Губенчи. Рукоять её сверкала золотом, драгоценными камнями, ножны украшала золотая вязь. Вручая саблю, Даниил сказал:
- Ты, почтенный Мефодий, дьяк и не выходишь впритык на врага, но ты радеешь достойно за русское воинство. И от нас тебе этот подарок - сабля самого ногайского князя Губенчи. Ты о нём слышал многажды.
- Спасибо, воевода Адашев. И вам, тысяцкие, спасибо. Это для меня большая честь.
Дел на нынешний день на Ходынском поле ни у кого не было, и потому Даниил и его побратимы отправились по домам. По пути Степан попросил у Даниила позволения навестить его завтра.
- Нам бы с Иваном поклониться твоей матушке и побывать на могиле твоего батюшки.
- Приходите с семеюшками в полдень. Мы побываем в Донском и посидим за трапезой.
Но эта встреча друзей на другой день не состоялась. Вечером пришёл со службы Алексей и сказал после того, как обнялись и о батюшке слова печали выразили:
- Данилушка, завтра нам с тобой в Коломенское надо с утра ехать.
- Ноя хотел побывать на могиле у батюшки и ко мне придут побратимы.
- Ты пошли Захара, пусть скажет, что встретитесь через два дня, в субботу. А по-другому и не получится.
- Но для чего ехать в Коломенское?
- Царь-батюшка зовёт, Данилушка. Не повелевает, а зовёт. Видеть тебя, героя, хочет. Он три раза встречался с Губенчи, и тот столько о тебе рассказал! А похвала врага - это что-то значит.
- За что же он меня хвалил? Ведь я его крепко поколотил.
- Странно, согласен. Но вот именно за это и хвалил. Разбил, говорит, мою орду, а сам и горсти воинов не потерял. Он, говорит Губенчи, у тебя, государь, доблестный воевода.
- Алёша, а ты не можешь меня избавить от этой встречи? Боюсь я похвалы даже из уст царя. И ничего там, во Мценске, особенного не показал. Лишь добросовестно делал своё дело.
- Для чего ты мне всё это говоришь? Ведь я знаю тебя. ТЫ и после казанской войны прятался от похвалы, а я-то видел, как ты там воевал. Отругает меня царь, ежели без тебя приеду. - И Алексей грустно добавил: - Пожалей хоть меня, братец.
- Ладно, Алёша, уговорил. Только пусть государь не ждёт от меня песнопения.
- Да и не нужно. Рассказывай всё, как было. Я лишь об одном тебя хочу спросить. И царь о том спросит. Как ты догадался поохотиться за княжичем и пленить его?
- Господи, да всё просто получилось. Пошли мои лазутчики - наши борисоглебские охотники со Степаном, - нашли княжича и взяли. Вот и всё.
- Да не верю я тебе, не верю, Данилка! Так просто такие вещи не происходят. Понимаешь, у царя теперь появился козырь отколоть Большую Ногайскую орду от Крымского ханства. Ведь этот Губенчи - брат кагана Большой орды Исмаила. Сейчас уже царь думает слать послов в Ногайскую орду вести переговоры о добровольной присяге русскому царю. И всё так и будет, потому как у нас ещё и Чаудал, племянник кагана. Вот и выходит, что государственной важности дело свершил.
- Пусть будет по-твоему, Алёша. Но ты мне другое скажи: зачем сейчас набирают в нашу рать мордву, удмуртов, черемисов, Чебоксар? И как они станут воевать? Это значит, камень к ногам русских воинов привязывают.
- Не беспокойся, Данилушка, они станут воевать. Такие воеводы, как князь Андрей Курбский, Юрий Репнин, ну и ты, кого угодно воевать научат. Но дело не только в этом. - Алексей задумался. Будучи государственным мужем, он хотел найти для брата простой и ясный ответ. И нашёл его: - Понимаешь, дорогой братец, десятилетиями наша русская земля нищает мужчинами. В ней тысячи деревень, где по одному здоровому мужику на десять дворов. Да и в городе то же. Вымрет скоро Русь, потому как бабам рожать не от кого. А у тех народов, которые ты перечёл, по пятнадцать мужиков на десять баб. Так почему бы им не повоевать за наши и свои интересы? - Алексей перекрестился. - Господи, прости меня за непутёвые речи.
- Чего ж тут непутёвого? Ты верно сказал, а я вот до того не додумался. Верно, оскудела наша земля мужиками, по-моему, надо воевать не числом, а уменьем.
- Вот и я о том же, - Алексей обрадовался и стал тискать Даниила. - О Господи, да ты словно дубовый кряж. Ладно, иди к своей Глаше: заждалась.
- Ты-то как с Настей?
- Да потеплело у нас. Пелена с моих глаз спала. Видел один цветок, а другой вот он, рядом, и яркий.
- Я рад за тебя, Алёша. То-то смотрю, Настёна как маков цвет ноне.
- Ладно, пошли на покой. Завтра нам с рассветом в путь.
Братья разошлись, и, несмотря на тяжесть утраты отца, на душе у Даниила посветлело. Жизнь продолжалась и не так уж плохо, ежели есть такие друзья, такой брат, такая Глаша...
Под утро, ещё задолго до рассвета, Даниил проснулся от некоего беспокойства. Стал перебирать события минувшего дня и понял: там случилось то, что лишило его сна и покоя. Он встречается сегодня с царём, с человеком, близ которого пробыл пять лет. Как ему теперь повести себя, чтобы обговорить с государем запросто все назревшие боли? Вот первая боль - забота о воинах, что остались в Мценске. Ведь обещал же, что поможет закрепить за ними землю, а исполнит ли своё слово? Потому как с давней поры знал, что молодой царь, словно двуликий янус: начнёт ласкать - и тут же коварство учинит. Вторая боль тоже мучительна. Когда хоронили ордынских воинов, собрали у них всё оружие: сабли, луки, стрелы, копья, щиты и даже ножи. Луки и стрелы Даниил распорядился оставить в Мценске да и другое оружие, которое воины сами добыли, отдал им. Остальное привёз в Москву. Думал он по справедливости о нём так, что нужно его раздать своим воинам. Но ведь ратникам нужды в нём нет, разве что продать лишнее. Вот державе и нужно продать его, рассуждал Даниил, а выручку поделить среди воинов. Тогда по правде всё и будет. Да будет ли? Не считает ли царь просто: "Все вы мои рабы, потому и имущество моё"? Ох как боялся Даниил услышать подобные слова! Они, словно острый нож, могли полоснуть его по душе, и не стерпит он боли. Третья боль привнесена из будущего. Вот уйдёт он через месяц в Ливонскую землю - как для него станут складываться военные будни? Этого Даниил не знал, но он знал определённо, что ступит на вражескую землю с полком, в котором половина жаждущих прибирать к рукам добро мирного люда. Все эти удмурты, мордва, черемисы и другие научились у своего соседа, казанца, считать своим то, что им не принадлежит, но доступно взять силой. Какую власть даст ему государь над ратниками, чтобы заставить их достойно называть себя воинами Русского государства?
Жутковато стало Даниилу от нахлынувших забот, и он постарался хотя бы на миг забыть о них, уткнулся в тёплое плечо Глаши, обнял её, сонную, и она потянулась к нему. И все заботы у Даниила улетучились, потому что наступили минуты забвения.
В Коломенское Даниил и Алексей прискакали как раз к тому времени, когда царь уже помолился в храме и подписывал государственные бумаги, привезённые чуть свет из приказов. Алексей оставил Даниила в приёмном покое, сам отправился в Ореховый зал, где царь любил проводить время. Здесь было уютно, пылал в камине огонь, на ковре лежали две белые сибирские лайки, красивые и нежные. Как только Алексей появился, они подошли к нему, чтобы он их погладил.
- Где твой братец? - спросил царь, отодвинув бумаги.
- Он здесь, рядом, государь-батюшка.
- Вот и привёл бы сразу. Раньше так и хаживали.
Алексей поклонился и вернулся к Даниилу.
- Идём, братец, похоже, что царь нынче благодушен.
Даниил вошёл следом за Алексеем в покой, застыл в низком поклоне.
- Здравствуй, царь-батюшка всея Руси, казанский, астраханский и многие другие земли.
- Здравствуй, Данила. Экий ты стал. Был стряпчий, постельничий, а ноне - воевода.
- Радею по службе, царь-батюшка.
Братья стояли перед царём, и не было ничего, где бы можно было сесть. Всего лишь одно кресло на весь зал. И сделано это было с умыслом, чтобы никто при царе не смог сесть. Даниилу стал понятен царский нрав: даже убелённым сединами, мудрым мужам здесь не было почести, что уж говорить о таких, как он. И Даниилу не захотелось рассказывать царю о том, как бились за Мценск. Тот напомнил о себе:
- Вот-вот. А иного от тебя и не услышишь. Ну, рассказывай, как воевал в Мценске.
- Так я, государь-батюшка, всё в отписке изложил. А сказать по правде, так мы их просто били, ордынцев тех.
- Ну а как ты пленил ногайского княжича? Раз-два - и взяли? - Царь улыбнулся, но улыбка была недоброй.
- Так и было, - ответил Даниил.
Алексей вышел из себя:
- Ты, Даниил, поведай подробно царю-батюшке, как готовил Мценск к обороне. Это важно всем на будущее.
Даниил посмотрел на брата и понял, что Алексей предупреждает его: не валяй, дескать, дурака. Это и самому Даниилу было не по душе, тем более что перед прозорливым государем прикидываться дурачком было опасно. И по поводу "всем на будущее" Алексей хорошо заметил. Что ж, решил Даниил, если это важно для Руси, пусть слушает государь. И Даниил повёл рассказ с самого начала. Рассказывая о том, как обживались в крепости, как укрепляли стены, строили карнизы, он подошёл к стене возле камина и облокотился на неё. Это стало опорой Даниила, которая поддерживала его дух. Он говорил свободно и с жаром, но по его речи выходило, что всё это - заслуги верных ему людей: Лыкова, Пономаря, Жолобова и многих других. Имена так и сыпались из уст Даниила. Рассказав о двухдневной сече, о том, как татары и ногайцы "клином" хотели пробить брешь в рядах защитников, о пленении князя Губенчи и многом другом, Даниил незаметно перевёл речь на то, о чём настойчиво размышлял ночью.
- Вот ты, государь-батюшка, спрашивал, как я воевал Мешинский городок. Там всё получилось искромётно. Мы пошли на приступ, когда ещё и рассвет не наступил. К тому же таранили его, словно молотом били. На ста саженях мы пустили две тысячи воинов. Кто может устоять? Вот мы и взяли городок без особых усилий. Но там мы захватили много оружия, и оно осталось в руках воинов: ведь это они его добыли. Однако и о державе нельзя забывать, ей тоже из добытого что-то принадлежит. Но отобрать у воинов безденежно я не могу и не имею власти. Как тут быть, государь-батюшка? Может, выкупить это оружие у воинов за полцены?
- Разумно. Только почему-то всё добытое оружие сквозь пальцы просачивается, а в державную казну не попадает!