- Кое-чему следовало бы обучить Еву, - тихо заметил Роберт. - Ты едешь с комиссией или с фюрером?
- Нет, с комиссией едва ли, - ответил Гесс. - Довольно им и Риббентропа.
Лей выпрямился и стал опускать закатанные рукава.
- А ты в Риббентропе не ошибся ли? - отчетливо спросил он Рудольфа. - Этот "фон", по-моему, не все понял.
- Что ты имеешь в виду? - насторожился Гесс, которому тоже показалось, что Риббентроп не то "не понял", не то ловко скрывает главное: фюрер будет выполнять не мюнхенские соглашения, а "годесбергскую программу".
- Я на приеме рассказываю Чаки о будущем автобане Бреслау - Вена, а наш "фон" стоит рядом и смотрит на меня, как индюк на… запонку, - Лей, нагнувшись, поднял упавшую запонку. - С этой комиссией нужно поехать кому-то и настроить инструмент до начала игры, а то даже у Гахи, по-моему, отрастают иллюзии.
- Однако скверно, - вдруг произнес Адольф.
- Смотри, он живой, - улыбнулся Гесс.
- Теперь теплая ванна и обед не из травы, - подмигнул Рудольфу Лей. - Я скажу Линге.
Примерно через час камердинер фюрера Гейнц Линге разыскал Лея в телетайпной и спросил, обедал ли уже сегодня господин доктор. Лей понял, что делами ему сегодня заниматься не дадут.
В начале этого года, начиная перестройку "склада компании по производству мыла", как Гитлер обозвал старое здание дома правительства, в теперешнюю неоклассическую роскошь (целый квартал из зданий), Альберт Шпеер спланировал и несколько уютных интимных помещений в теплых тонах, с мягкой, немного старомодной, но удобной мебелью. В них можно было попасть из "Почетного внутреннего двора", но не "дипломатическим" путем через четыре гигантских мраморных палаты, а сразу, свернув направо. Маршрут пока хорошо изучили немногие: помимо самого архитектора, лишь несколько адъютантов да Линге, который и привел Лея, куда требовалось.
Маленькая круглая столовая-гостиная с глубокими креслами, обхватывающими тело, и хитроумным столом в виде многогранника, из которого в любой момент и на любую длину можно было выдвинуть к себе доску так, чтобы поглощать пищу, откинувшись и даже полулежа в кресле.
Лея с порога встретила улыбка торжествующей Юнити. Она и пригласила к столу присутствующих - фюрера, Гесса с Эльзой и Роберта.
Она же (а кто ж еще?!) и обрядила Адольфа в клетчатую рубашку со множеством молний и пуговиц: фюрер в ней походил на простофилю-ковбоя из легкого вестерна; сама же леди была в соблазнительном декольте.
Когда сели за стол, одно кресло осталось незанятым. Юнити сказала, что прибудет "сюрприз".
- У нас табу на политику. За нарушение, штраф - сто марок, - объяснила она Лею.
Мюнхенское соглашение было ее торжеством. За него и подняли первый тост, превратив "табу на всю политику" лишь в стремительный прыжок Валькирии к заветной цели.
"Да что же тебе еще нужно?! - нетерпеливо и властно вопрошали ее глаза, впиваясь в разгоряченное от сна и шампанского, равнодушное лицо Адольфа. - Твой блеф прикрывали мои друзья в Лондоне! Я часами забалтывала тобою Идена, Черчилля и Ротемира! Я поклялась берлинцам, что моя родина никогда не будет с ними воевать! Ради тебя я умолила Дебору оставаться с этим кретином Мосли! Ради тебя я стала антисемиткой, "товарищем по борьбе" и, отринув прошлое, потеряла всех, кого любила!!! А ты?.. В Бергхофе у тебя сидит эта Браун! В Байройте - Вагнер! В Мюнхене - Лафферт! В Берлине… Кто у тебя в Берлине? Чехова? Троост? Дарановски?.."
Тут Юнити и сама почувствовала, что раздражается уже на пустом месте, тем более что Адольф выглядел сейчас таким мирным и нелепым, что Юнити ограничилась лишь замечанием Эльзе о том, что если бы Венера надела на своего мужа Марса что-нибудь современное, то он сразу сделался бы таким же пошлым, как нынешние войны. Эльза промолчала, зато трое мужчин одновременно повернулись к ней, чтобы ей возразить, но, переглянувшись, снисходительно улыбнулись.
- Видишь ли, детка, - начал после некоторого' молчания Гитлер. - В танках и самолетах пока сидят люди, а к концу века какой-нибудь толстопузый чин станет перемещать их при помощи рычагов на пульте управления. Вот когда наступит пошлость.
- К концу века переменится сознание, - заметила Юнити.
- Переменится лишь техническое оснащение и только. Тот пузатый чин не задумается передвинуть рычажок и стереть целый город одной из тех штук, что нам обещает фундаментальная наука… которую я прямо-таки задушил. -.Гитлер выразительно посмотрел на Лея. Взгляд был веселый.
- По-моему, кто-то платит штраф, - улыбнулся Гесс Юнити.
- На первый раз прощается, - сказал Адольф. - Поговорим о приятном. У меня до сих пор как будто вата в голове. Не хочется думать.
- Если не думать, но о приятном, то предмет очевиден - женщины, - снова улыбнулся Гесс.
- Говорят, принцесса Савойская… - начала Юнити. - Ах, я опять забылась! Какой там у нас штраф?
Она достала из валявшейся на полу сумочки губную помаду и написала ею на салфетке цифру сто. Гитлер на этот демарш только развел руками. В Риме он беседовал с прелестной принцессой, улыбался ей, а дипломаты раздули из этого и впрямь какую-то "политику"! Но он-то тут при чем?!
Фюрера выручил Лей. Он потрогал вилкой выложенный ему Линге на тарелку "объект", сплошь декорированный ароматическими травами и красиво увенчанный розовыми и фиолетовыми листочками с гофрированными краями, и поинтересовался: что это такое?
- Ешьте смело, Роберт, - проворчал Гитлер. - Обыкновенная свиная отбивная.
Лей взял было нож и внезапно расхохотался. Все поглядели на него вопросительно.
- Мне показалось… что это… это… - Роберт с трудом говорил через смех, - …похоже… на Мюнхенский пакт!
Все пятеро посмотрели себе в тарелки, и… маленькая столовая взорвалась от приступа отчаянного торжествующего смеха, за которым последовало еще несколько "взрывов".
Хохотали до слез, до спазмов… Линге прибежал посмотреть, что происходит, и увидел сгибающегося, полузадохнувшегося фюрера с мокрым от слез лицом, хохочущего Гесса (редкое зрелище), держащуюся за грудь леди Юнити, уголком салфетки поймавшую черную слезу, Лея с запрокинутой головой и закушенные губы фрау Гесс. Эльза одна не смеялась. Расхохотавшись вместе со всеми, она подавила в себе эту очевидную истерику, испугавшись за мужа, у которого за пятнадцать лет она ни разу не видела такого приступа.
В эти минуты в дверях появился обещанный "сюрприз" - срочно вызванный Юнити из пригорода Мюнхена.
Маргарита вместе с "ненавязчивыми" сотрудниками министерства пропаганды за две недели посетила почти все лечебницы для умалишенных и инвалидов южной и юго-восточной Германии, собирая работы для предполагаемой выставки. Часто ее сопровождал энергичный Леонардо Конти, фактически уже выполняющий обязанности начальника Имперского здравоохранения. Случайно, в разговоре, Конти сказал Маргарите, что ее поездка оказалась очень своевременной, поскольку большую часть клиник уже начали вывозить в отдаленные районы: в частности, эту, под Мюнхеном, вскоре объединят с двумя другими и вывезут в Польшу.
Рейхсдоктор, казалось, проговорился нечаянно; возможно, просто расслабился - с Маргаритой он мог себе это позволить. И на ее закономерно возникший вопрос он также без особой осторожности сообщил кое-что о "медицинских проектах", причем слово "эвтаназия" было произнесено, а понятие "расширено".
…Сейчас Маргарита стояла в дверях, глядя на закатывающуюся в креслах кампанию. Смех меняет человеческие лица, и в первый момент ей почудилось, что она видит перед собой незнакомцев. Она узнала только Эльзу, сидевшую к ней спиной.
Поздно вечером, вернувшись из театра, куда в завершение дня захотелось поехать фюреру, Маргарита сказала Роберту, что им нужно поговорить. Он собрался было попросить перенести разговор на завтра, но покорно прошел за ней в гостиную, встал у окна и закурил. Поездка по сумасшедшим домам закономерно должна была окончиться для нее вопросительным знаком, и он был к этому готов, решив отвечать спокойно и обстоятельно.
Она подошла совсем близко, но не положила руки ему на плечи, как обычно делала, и не прижалась щекой к груди, а просто смотрела своими зелеными, как у брата, глазами:
- Роберт, скажи мне только одно. Ты… знал об этом?
Он собрался удивиться: о чем? - разыграть непонимание, в конце концов хотя бы выяснить, что ей известно. Но в ее глазах он прочел запрет - тот самый "приказ", о котором он сам и писал ей. И он, сильно затянувшись и выдохнув в потолок дым, резко наклонил голову.
- А Руди?
- Не думаю… Нет!
Она больше ничего не спросила. Еще постояв с ним рядом, повернулась и молча ушла. Он, докурив, снял пиджак и галстук, расстегнул рубашку и пошел в ванную комнату, по пути увидев мельком, как она прошла в спальню, на ходу вынимая из ушей сережки. Через несколько минут она заглянула к нему спросить про ужин. Роберт ответил, что ему не хочется.
Он долго лежал в остывшей воде, вытянувшись и закрыв глаза, чувствуя, как ему трудно дышать и как еще труднее будет подняться.
Когда в постели потянувшись, он привычно положил ей на живот руку, она только судорожно вздохнула. И впервые в жизни он всем зашедшимся от боли телом ощутил "запрет" в себе и, повернувшись на живот, стиснул зубы.
Она не двигалась. И он лежал неподвижно, пережидая нестихающую боль. Первая в его жизни ночь… ожидания женщины.
4-го, днем, родители привезли из Рейхольдсгрюна двойняшек. Старшие Гессы собирались обратно в Александрию: осенью в фатерланде у Фридриха Гесса обострялись хронические болезни, и родители вынуждены были проститься с детьми и внуками до будущей весны.
Двойняшки сразу спросили про поездку к морю, которая была им обещана. Маргарита ответила, что, как только папа проснется, они вместе все обсудят. Дети, довольные, убежали в парк что-то показать Давиду, которого Гессы тоже привезли из Рейхольдсгрюна. Мальчик заметно стеснялся и робел в этом огромном особняке с несчетным, как ему показалось, количеством телефонов, секретарей и охранников.
Вечером ожидался большой правительственный прием в честь подписания Мюнхенских соглашений.
Разбудив Роберта, Маргарита спросила, какой мундир или костюм ему приготовить, и, выслушав что-то невразумительное, пошла одеваться сама. Но с полдороги вернулась…
Через полчаса, уже одевшись и поправляя волосы, она увидела в зеркале его взгляд, совсем не тот, каким он всегда смотрел на нее после их близости, а как будто даже укоряющий.
- Роберт, оттого, что ты станешь сгибаться от боли и злиться на весь мир, ни мне, ни детям лучше не будет.
Сказала, не особенно подбирая слова, то, что в этот момент подумала, и увидела в зеркале, как еще больше потемнели его глаза и болезненно дрогнули губы. Бросив расческу, она села на постель и, наклонившись, поцеловала в глаза.
- Я сама без тебя с ума схожу. Мы с тобой… стоим друг друга.
Утешила.
На прием они приехали с опозданием. Три уже отделанных и полностью готовых к приему гостей зала новой рейхсканцелярии гудели от мужских голосов и переливались бриллиантами дам, которых было сегодня особенно много: не только руководство рейха и послы, но и все приглашенные искупаться в лучах "мюнхенского триумфа" явились с женами.
Сам триумфатор держался скромно, был улыбчив и подчеркнуто внимателен к мелкой дипломатической сошке - посланникам, консулам и торговым представителям второ- и третьестепенных государств.
"Дипломатическое" общение и было сейчас главной партийной "работой" вождей, в которую Лей должен был включиться, что называется, с порога.
Вальтер Функ, порядком уже выпивший, очень обрадовался Лею и, пользуясь их приятельскими отношениями, сразу представил Маргарите сэра Фредерика Лейт-Росса, главного экономического советника английского правительства. Пока любезный англичанин беседовал с прелестной фрау, Функ тихо пожаловался Лею на свои "тридцать три болезни" (Геббельс именно так за глаза Функа и называл) и попросил переговорить с сэром Фредериком о "ну, ты сам знаешь, а то я что-то не того".
Слух о том, что фюрер чрезвычайно доволен тем, как Лей делает "чужую работу", дошел до рейхсляйтеров и министров через наивного судью Буха, и многие не прочь были этим воспользоваться, поскольку лавры от "хорошей работы" все равно доставались им. До иностранцев же доходили другие слухи - о возрастающей близости доктора Лея к фюреру, и сэр Фредерик настроился на вполне конкретные договоренности: о валютном займе (к обещанному по плану "Ван-Зееланда" Лей попросил еще 25 % для закупок на Балканах с тем, чтобы на тамошний рынок снова пошли английские колониальные товары), о срочной поездке в Англию немецкой экономической комиссии, о срочном же создании специального фонда при Банке международных расчетов и т. д.
- Какова главная экономическая проблема Германии на сегодняшний день? - прямо спросил Лейт-Росс. - Помимо валютной?
- Наша проблема обратна вашей, - ответил Лей. - У вас безработица, у нас нехватка рабочих рук. По своей серьезности она перекрывает даже нехватку сырья. Но скоро мы ее решим. Сами. Что же касается сырья и рынков, так не пора ли перейти от слов к делу?
- Безусловно, - согласился сэр Фредерик - Англия чувствует свою вину за то, что этот процесс затянулся. И должен вам заметить, - с особенной любезностью закончил он, - у нас высоко ценят благородную задачу вашего правительства в кратчайший срок повысить уровень жизни немецкого народа и ваш личный вклад в это важное дело.
Пока продолжалась их беседа, в соседнем зале начались танцы, и дамы мягко, но настойчиво принялись извлекать партнеров из "политической скучищи", как кто-то из них назвал мужские разговоры. К сэру Фредерику приблизилась его давняя знакомая, леди Юнити, и попросила уступить ей Роберта.
- Потанцуй со мной, - попросила она Лея, - а то мне весь вечер придется просидеть у стенки. Никто не решится меня пригласить, а ты снимешь табу.
После танца с ней Роберт пошел передохнуть в курительную. Следом за ним туда явился Геббельс и попросил сигарету. Затянувшись, он долго кашлял с непривычки, но продолжал упорно затягиваться. Все заходившие в курительную, полюбовавшись на это зрелище, торопились удалиться.
Зашел Функ, уже совсем пьяный, и, увидев Лея, радостно изумился:
- А ты почему не танцуешь?
- Ноги болят, - поморщился от его вида Роберт.
- Они у тебя здоровые, оттого и болят! - внезапно с такой злобой бросил, выходя, Геббельс, что все невольно посмотрели ему вслед.
- А у меня к тебе еще просьба, - улыбнулся Функ Лею. - Меня так хорошо встречали в Истанбуле, что… поговори с турком. Теперь удачный момент. А то я опять не того что-то.
- Пить надо меньше, - буркнул на это Лей.
Тяжелая болезнь президента Турции Кемаля Мустафы Ататюрка фактически устранила его от руководства страной, и правительство сразу качнулось в сторону дружбы с Германией. Посол Турции только что по-дружески сообщил Функу, что президент при смерти, ему осталось не более месяца. Но Функ оказался к разговору не готов. "Они там, в бергхофском гнездышке, решают что-то, эти ближние, а мне дают только счета подписывать. Вот и пусть…" - злился министр и глотал коньяк.
После беседы с Арпагом, в которой Лей предложил его правительству передать все военные поставки для Дарданелл Германии, Роберт снова собрался покурить. Маргарита танцевала и выглядела веселой, а больше его сейчас ничего по-настоящему не волновало.
Выходя, он еще раз отыскал глазами танцующую Грету. Он слишком хорошо знал это выражение на ее лице со слегка поджатой нижней губой, даже когда она смеялась. Напряжение мышц было ему заметно и выдавало переживаемую ею боль. Он-то хотя бы временно забывался, вдалбливая иностранцам политическую волю фюрера, а каково ей?!
Роберт случайно увидел мелькнувшее в толпе довольное лицо Леонардо Конти и испытал такое острое желание вцепиться ему в глотку, что невольно поднял руки, и бдительный лакей тотчас же подставил ему поднос с бокалами. Роберт машинально взял бокал. К нему, слегка толкнув плечом, шагнул Эрнст Удет, тоже с бокалом:
- У меня созрело намерение надраться, старина. Не могу слышать того, что они болтают. - Он покосился на приближающуюся компанию: Геринга, английского посла Гендерсона, генерала Шперрле и двух молоденьких асов - Вильгельма Бальтазара, прозванного в люфтваффе за благородство "рыцарем Бальтазаром", и сына Муссолини, отважно летавшего над тихой Эфиопией. Теперь он делился впечатлениями. Особенное наслаждение паршивцу доставляло глядеть сверху, как после сброшенной бомбы "кучка людей внизу раскрывается, точно красный бутон". Бальтазар при подобных сравнениях глядел в пол, Удет злился и пил, посол слушал, а Геринг по-отечески усмехался, понимая, что темпераментному итальянцу просто захотелось похвастать своим хладнокровием перед немецкими героями; Гендерсону же полезно послушать.
Несколько дам тоже с интересом прислушивались к этому разговору. Лею почудилось, что он увидел среди них бледно-розовое декольте Маргариты.
Роберт на мгновение так напрягся, что правая рука, отчаянно сдавив зажатый в ней бокал, с хрустом разломила его. Осколки глубоко впились в ладонь, порвав какую-то жилу, и кровь хлынула на пол, смешиваясь с шампанским.
В ладони у Лея застрял большой осколок. Шперрле, ловко выдернув его, туго перетянул запястье Роберта носовым платком, как жгутом, остановив кровь; другим перевязал ладонь. К ним подошла находившаяся в этом же зале Эльза.
- Нужно наложить швы, - сказал Шперрле.
Лей поблагодарил, и они с Эльзой прошли к стоящему у стены дивану. Случившееся казалось Роберту забавной нелепостью: красноватая лужа шампанского на полу выглядела устрашающе, как будто здесь кого-то зарезали.
- Нужно показать врачу… ты слышишь меня, Роберт? - теребила его Эльза. - Позвать Грету?
Внезапно он так побледнел, что она поспешно встала, но почувствовала, как он удержал ее руку.
- Эльза, я теряю ее… Что мне делать?
Эльза медленно села, лихорадочно подыскивая слова.
- Она со мной начинает презирать себя. Гессы с этим не мирятся, - продолжал Лей, не замечая обращенных на него взглядов. - Теперь только уехать с ней мало. Теперь… я должен бороться. А-а, летят, стервятники, - сквозь зубы бросил он, с ненавистью глядя в зал.
К ним быстро шли Карл Брандт и Леонардо Конти.
- Роберт, возьми себя в руки, - жестко приказала Эльза.