Лей задержался, сказав, что догонит, только перенесет ящики с пластинками в машину Гессов. Рудольф с Эльзой поняли, что он просит их остаться.
- Без объяснений мне все равно не обойтись, а здесь как раз удобно, - сказал он, машинально смахивая перчатками снег с крыла "Мерседеса". - У Гессов ведь врожденная любовь к формулировкам. Но… может быть, тебе все ясно? - Он лишь на мгновенье поднял на Эльзу глаза.
- Роберт, но у вас с Гретой уже бывало… - начала она.
- Бывало, да закончилось. Она больше не вернется ко мне. То есть она, может быть, и вернется, если я… взорву Коричневый дом. Или объявлю по радио, что выхожу из партии и начинаю войну. Или объясню немецкому рабочему классу, что евреев обижать нехорошо. Или застрелюсь на трибуне. Вот тогда она вернется.
Он достал из-за пазухи коньяк, сделал глоток и швырнул пустую бутылку через поваленное ограждение вниз.
- Ты собираешься и дальше здесь пить или все-таки поедем? - предложил Гесс.
- Я не поеду. Я уже внес свой вклад в примирение супругов. С меня достаточно.
- Роберт, Грета сама тебе все это сказала? - тихо спросила Эльза.
Лей усмехнулся:
- Она сказала, что хочет услышать правду. Но я уже давно понял, что для нее правда - ее принципы, а для меня - мои чувства.
- Что же ты ей сказал? - Гесс подошел к нему вплотную. - Что ненавидишь евреев? Что еврей - всегда проблема и всегда - зло? Что из-за еврея ты едва не потерял сына?!
- Роберт! Неужели ты… обвинил ребенка? - не поверила Эльза.
Лей резко вскинул голову. Он почти минуту, прямо и вопросительно, смотрел в глаза Гесса, и Рудольф с трудом выдержал этот взгляд.
Вопрос Эльзы был обращен и к нему.
…Ответ на него - прямой и ясный - лежал в одной из папок, представленных на рассмотрение в "бюро Гесса", как в высшую инстанцию, принимающую решения от имени фюрера.
Леонардо Конти отказался от руководства "программой эвтаназии", получив у фюрера письменное разрешение. Дело передали Филиппу Боулеру, члену имперского Сената культуры и автору книги "Гениальный Наполеон - светящийся след кометы". Боулер подписи фюрера не просил, однако от еврейских детей принципиально отказался, обосновав это тем, что инвалидов и умственно отсталых среди них единицы и не следует "еврейский вопрос" смешивать с медицинской программой. Было ясно, что Боулер просто выговаривает себе право на "чистую медицину", и Гесс наложил резолюцию: "Удовлетворить потребность в материале партией белых мышей и кроликов". Боулер иронию понял и затих.
А папка продолжала лежать в столе. Считая проблему с эвтаназией улаженной, Борман положил в нее другой документ - о "гуманизации процесса":
"…при отделении детей от родителей следует проявлять вежливость и разъяснять, что эта мера временна…
…Матерям следует позволить самим раздеть детей, требуя при этом соблюдения аккуратности. Пример объявлений: "Детские чулочки вкладываются в туфельки и ботиночки детей во избежание их потери. Будьте аккуратны!"
…Детей ведут в "душ", предварительно раздав им игрушки…
…плачущего ребенка следует отвлечь, дав ему сладости и игрушки.
…В любой партии, подлежащей ликвидации, строго соблюдать очередность… дети всегда пропускаются вперед".
"Правильные идеи доводятся фанатиками до самоуничтожения", - вспомнил Гесс Шпенглера, - а эта папка и есть самоуничтожение. У Роберта, похоже, опять сдали нервы. Он как будто показал Грете уголок этой папки. А она ее раскрыла. Она так устроена… Любит формулировки, глядит до конца, до "самоуничтоженья".
…Лей сидел на поваленном столбе огражденья и смотрел вниз. Эльза стояла рядом. Рудольф понял, что прошло какое-то время, на которое он сам словно выключился. Он вернулся в свой "Мерседес". Вскоре к нему села Эльза.
Лей остался сидеть на обочине.
- Он не поедет, - сказала Эльза. - Не нужно его трогать. Он попросил меня объяснить ему кое-что. Может быть, ты поможешь?
- Что? - поморщился Гесс.
- Грета сказала: "Сделай так, чтобы я не возвращалась в Германию. Пока…".
- Он не понял этого "пока"?
- Понял. Но он не знает, что сделать, как поступить.
- В третий раз жениться, - буркнул Гесс. - Господи!
Он включил мотор. Пожалуй, только сейчас, в этих последних словах сестры, дошла до него вся сила ее отчаянья.
В ноябре румынский король Кароль II, совершая поездку по Европе, неофициально посетил Германию. 24 ноября он выразил Гитлеру пожелание "сохранить и углубить хорошие отношения с рейхом", а также готовность активно развивать торговлю и проч.
Само по себе это было неплохо, однако Румыния нужна была Гитлеру только как плацдарм для наступления на Украину. "Поработать" с королем было поручено Герингу. Встреча рейхсмаршала с Каролем II планировалась на 26 ноября.
Геринг находился сейчас в состоянии очередной склоки с Риббентропом, который демонстративно махнул рукой на Англию.
"Этот кретин втянет-таки нас в войну на два фронта, - сказал Геринг Гитлеру. - Я, конечно, поеду в Лейпциг и буду давить на румына, но умоляю вас, мой фюрер, успокойте хотя бы военных! Обещайте им, что "восточный вопрос" будет отложен для тщательной проработки хотя бы на три-четыре года! А лучше - на пять".
Если уж Геринг говорит такое!
- Нужно начать активнее и напрямую работать с англичанами, - продолжал Геринг. - "Челночная дипломатия" исчерпала себя. Я сам готов вылететь в Лондон, в конце концов!!! Что ты молчишь?! - нетерпеливо повернулся он к сидящему тут же Гессу.
Гесс метнул в него сверкнувший взгляд.
- В Лейпциге сейчас твой замечательный Альбрехт Хаусхофер, день как с острова прилетел и, конечно, со свежими новостями. К нему, похоже, направляется посол Гендерсон, - продолжал Геринг. - Может быть…
- Может быть, тебе съездить в Лейпциг? - тоже повернулся к Рудольфу фюрер.
- Какой смысл? - резко ответил Гесс. - Все знают, что я марионетка.
- Руди!
- Не в том суть. Спектакль с Гендерсоном может сыграть Лей.
Гитлер поморщился и махнул рукой:
- После десятидневной пьянки?
- Я, пожалуй, съезжу к нему, - сказал Геринг. - Попробую встряхнуть. Скажу, что его дожидается Альбрехт. На нас он плюет, но Хаусхофер - это да! Это серьезно!
Лей десять дней пил. Как прежде, так и теперь, пить в одиночестве ему не давали. Приезжали то Функ, то Удет, а то и сам рейхсминистр Геринг, замечательно с ним за компанию надравшийся и двое суток потом приходивший в себя.
Но сейчас Геринг приехал сердитый и решительно потребовал от Лея "прекратить". Потрясая именем Альбрехта Хаусхофера, Герман добился-таки от Роберта обещания проспаться к завтрашнему утру и выехать с ним в Лейпциг.
Любопытно, что именно в эти дни Лей окончательно уразумел, что долго и примитивно пить ему становится… скучно. Голова упорно продолжала работать, боль в сердце застряла, как осколок, который некому выдернуть, а от непрекращающихся возлияний еще и принималась пульсировать. Одним словом, легче ему не становилось, наоборот.
За контактами посла Англии Невилла Гендерсона следил молодой коллега Гейдриха Вальтер Шелленберг, только что отлично "отработавший" Генлейна. Благодаря информации Шелленберга, Геринг смог сделать эффектный "открытый ход": пригласил посла в свой поезд для личной беседы и предложил встретиться в Лейпциге с Альбрехтом Хаусхофером, "очень осведомленным человеком".
- А то они только на свою Secret Service молятся, - весело прокомментировал Геринг Лею. - Но каков сэр Невилл! И бровью не повел! "Oh, yes! With great pleasure!" Но все же есть тут маленькая загадка. Отчего это ваш прекрасный Альбрехт застрял в Лейпциге? Проще было бы этому Магомету приехать в Берлин, к горе. Переконспирировали они что-то!
Да, неясность оставалась. Был и откровенно неприятный момент.
- Представь, как чувствуют себя сейчас дома младшие Хаусхоферы, - сказал Лей Герингу уже в поезде, и сам сейчас подумав об этом впервые.
- Эта сволочь отсиживается у себя в Шваненвердене, а нам с тобой расхлебывать, - кивнул Геринг, имея в виду Геббельса.
Лей на это не ответил. Мучительно болела голова. Но ехать нужно было. Под Лейпцигом, сразу на трех заводах, где в основном работали итальянцы, началась забастовка. Макаронникам надоели эрзацы, десятичасовой рабочий день, отсутствие девочек. А забастовка - вещь заразная… И очень хотелось увидеть Альбрехта, на котором словно лежал отсвет от прошедшей полосы жизни длиною в год, - полосы счастья.
Вчера днем Роберт получил телеграмму от Маргариты с кратким сообщением о здоровье детей. Этот драгоценный листок и теперь едет с ним. Клочка бумаги оказалось достаточно, чтобы открыть глаза, вдохнуть воздуху, даже подумать об итальянских забастовщиках.
В поезде Геринг пригласил к себе обедать. Английский посол Невилл Гендерсон был милый человек, занятный собеседник. Возможность спокойно говорить по-английски и французский коньяк благотворно на него подействовали; к тому же оба vis-à-vis ему нравились. "Два самых приятных человека на коричневой верхушке (at the brown top)", - так он отозвался о них своему другу Черчиллю.
Супруга посла тоже была очень мила. Она тонко и твердо руководила своим мужем и британской политикой в Германии. "Спектакль" для Гендерсона игрался для миссис Гендерсон, а кто мог бы сделать это лучше Роберта Лея?
Лей пришел к обеду полусонный и долго молчал, автоматически на все улыбаясь. Эмма Геринг тихо спросила у него о самочувствии, и он пожаловался, что стоит ему только уснуть днем, так непременно снится один и тот же сон - как будто у него с головы срывает ветром шляпу и уносит куда-то. Эмма поинтересовалась у миссис Гендерсон, умеет ли она разгадывать сны, и та отвечала, что умеет и делает это безошибочно. (Информация о пристрастии супруги посла к расшифровке снов поступила от Вальтера Шелленберга.) Лей повторил свой сон; миссис Гендерсон опустила глаза и как будто несколько смутилась.
Содержание сна подсказал Лею один из астрологов Гесса и уверил, что толкование может быть только одно: потребность излить душу, высказаться с предельной откровенностью и т. д. После такого сна удобно играть в искренность, вбивать в голову собеседнику какие-нибудь "сокровенные мысли".
- Ваш сон означает, что вы обладаете избытком… мужской энергии, которую необходимо излить, - наконец произнесла миссис Гендерсон, лукаво поглядывая по сторонам. - Вообще, мужской головной убор - известный символ, а образ уносящегося потока, движения - это своего рода подсознательная потребность самовыражения в наиболее сильной и… естественной из форм.
Слушая ее, Роберт пытался вспомнить имя того "толкователя снов", чтобы при случае отвернуть ему голову. Геринг про себя хохотал, прикидывая, как бы сам стал сейчас выкручиваться. Он уже придумал один словесный переход, но оказалось, что порою все мужчины мыслят одинаково.
Посол сам высказал нужную мысль, сравнив мужчин с государствами, у которых также наблюдается потребность энергетической экспансии, пример чего подает миру Германия. Лей, мысленно свернув шеи всем немецким астрологам, про себя поблагодарил посла, перехватил поводья и пустил колесницу вскачь.
Из телеграммы посла Англии в Германии министру иностранных дел Англии, 9 марта 1939 года:
"<…> По моему мнению, со времени войны мы совершили ошибку, проявив неспособность и нежелание понять подлинную сущность Германии. Как бы неприятно это ни было для нас и для остальной Европы, но стремление Гитлера объединить немцев - будь то австрийцы или судетские немцы - в великой Германии не было низменным. Методы, которыми было осуществлено присоединение в этих двух случаях, вызвали у нас справедливое негодование, но само по себе это присоединение было ни чем иным, как осуществлением стремления, которое никогда не оставляло умы всех германских мыслителей на протяжении веков.
Другой фактор, который мы не сумели учесть, - это то, что за самоуверенностью нацистского режима все еще скрывается комплекс неполноценности и глубоко укоренившаяся нервозная неуверенность. Мы не можем представить себе, сколько выстрадала Германия в результате блокады во время войны и условий Версальского договора. В настоящее время всех немцев больше всего пугает возможность повторения этих страданий, и это в значительной степени оказывает влияние на политику Гитлера.
Гитлер указал в "Майн кампф" совершенно ясно, что "жизненное пространство" для Германии может быть найдено только в экспансии на восток, а экспансия на восток означает, что рано или поздно весьма вероятно столкновение между Германией и Россией. Имея под боком доброжелательную Англию, Германия может сравнительно спокойно предусматривать такую возможность. Но она живет в страхе, что может произойти обратное - война на два фронта, которая как кошмар преследовала еще Бисмарка. Лучший способ установления хороших отношений с Германией - уклоняться от постоянного и раздражающего вмешательства в дела, в которых интересы Англии прямо или существенно не затрагиваются, а также сохранять нейтралитет Англии в случае, если Германия будет занята на востоке.
<…> Мне всегда кажется, что разговоры о стремлении Германии к "мировому господству" все-таки вводят в заблуждение. <…> Возможно, что у некоторых немцев есть такие безумные мысли, но я не верю, что сам Гитлер лелеет такую дикую фантазию. До наполеоновской эры властелин Европы мог стремиться стать властелином мира. Но в XX веке эта концепция устарела".
Прогулки английского посла по торговым павильонам Лейпцига, его встречи с румынским королем под присмотром Геринга и переговоры самого рейхсминистра с Каролем II были внешней, повернутой к миру стороною этой последней недели ноября 1938 года. Но была и внутренняя сторона - информация, привезенная с острова Альбрехтом Хаусхофером, и его встречи с послом, о которых Геринг и Лей знали.
Альбрехт находился сейчас в уникальном положении: ему доверяли по обе стороны Ла-Манша. Однако он не был двойным агентом. Альбрехт работал на Германию и только на нее, тогда еще не отделяя родины от ее политики.
Но и у этой "внутренней стороны" оказалась еще одна, совсем уж скрытая: Альбрехт приехал в Лейпциг, чтобы увидеть Ингу, которая вместе с дипломатической группой, в которую входил и ее отец, сопровождала румынского короля в его поездке по Франции и Германии.
После долгой борьбы с собою, болезненных сомнений и непереносимого хаоса чувств отвергнутого влюбленного Альбрехт решился на отчаянный шаг - сделать девушке еще одно предложение.
Хаусхофер вместе с дипломатами приехал встречать рейхсмаршала и английского посла на Лейпцигском вокзале и испытал сложное чувство, увидев выходящего из вагона вождя ГТФ, к которому, кажется - все до одной, устремились костюмированные девушки из "группы приветствия".
На вокзале Инги не было, но вечером, на приеме, она будет непременно. Альбрехт сердился на себя за пустые мысли, но он дорого бы дал, чтобы Инга сегодня не увидела Роберта.
В это время Лей, мучившийся от головной боли, собирался отдохнуть перед приемом и велел на два часа считать себя покойником. Но об одном визите адъютант ему все-таки доложил.
…Джессика Редсдейл, подруга Маргариты, младшая сестра Юнити Митфорд - "рыжеволосый тайфун", аристократка и коммунистка, так решительно потребовала немедленно пропустить ее к Лею, что многочисленная и искушенная охрана рейхсляйтера растерялась.
Тоненькая, как подросток, нежная синеглазая леди с белой повязкой вокруг головы, прикрывавшей шрам от полученного в Испании ранения, твердым шагом прошла впереди адъютанта в кабинет и, бросив сумочку на ковер, остановилась посередине, нетерпеливо покусывая губы. Ее взгляд, обращенный на вышедшего к ней Лея, показался адъютанту таким недружелюбным, что он помедлил выйти. Но Лей спокойно кивнул ему и улыбнулся гостье.
- Я через полчаса уезжаю, - сразу заявила Джессика. - Я специально приехала, чтобы поставить тебя в известность. Грета едет со мной в Америку.
В ответ она ожидала чего угодно - насмешки, резких слов, его обычной, особенно с нею, язвительности… Но он только молча делал какие-то движения правой рукой, точно пытался нащупать опору. Наконец, дотянувшись пальцами до спинки кресла, кое-как сел в него.
- Ну, здравствуй, Джесси.
- Здравствуй, Роберт. - Джессика снова прикусила губы.
Маргарита умоляла ее говорить с ним осторожно, быть мягче, бережнее. Но Джессика знала себя: если сейчас расслабиться, позволить себе сопереживанье, то все произойдет, как уже происходило в ее поединках с этим человеком: он сумеет разбудить в ней теплое к себе чувство и… победит.
И Джессика заговорила с той же твердостью, с какой вошла:
- Роберт, выслушай. Грета сейчас мертвая и здесь ей не ожить. Ей нужен океан. Он нужен и Генриху. В Штатах мы пробудем год. Это первое. Второе. Я привезла тебе приглашение… - Оторвав от лежащего на столе листка, она написала по-английски: "Henry Ford" и протянула ему. - Очередное, но последнее. Он просил это подчеркнуть. И третье. Я знаю, что ты откажешься. А ты знаешь, как я отношусь ко всему, что вы делаете. Но я тебе обещаю - никогда не пытаться влиять на Генриха и Анну. Это все. Прощай.
Она пошла к двери. Взявшись за ручку, постояла, к нему спиной, подождала. Хотя знала, что ждать нечего.
Заглянувший после ее ухода секретарь увидел, что Лей лежит на ковре совершенно неподвижно; глаза закрыты, руки вытянуты за головой.
Этот прием релаксации показал Лею Рудольф Гесс, часто наблюдавший в детстве, как отдыхают на горячем песке слезшие с верблюдов арабы, после многочасовых переходов по пустыне.
Секретарь на цыпочках отошел от двери.
- В конце концов, у фюрера лопнет с ним терпение, - сказал Геринг на приеме Альбрехту Хаусхоферу. - Неужели он не понимает, что весь мир только и вынюхивает в наших рядах оппозицию?
Да, отсутствие на банкете Лея выглядело подозрительным. Рейхсляйтер просто обязан был здесь появиться. Но для Альбрехта это стало подарком судьбы.
Он с самого начала не собирался назначать Инге никаких свиданий, а предполагал объясниться с ней здесь же, на балу: просто спросить, не переменилось ли что-либо в ее отношении к будущему - его и ее - или не может ли он хотя бы рассчитывать на такую перемену.
Инга держалась с ним по-дружески, разве что несколько сдержанней, чем в год их знакомства. Но тогда ей было всего семнадцать; она была дитя. Альбрехт невольно и с тревогой отметил, как она изменилась и какой взрослой кажется в свои неполные двадцать лет.
Через полчаса начинается бал… Увы, судьба не пожелала сделать Альбрехту почти обещанного подарка.
- Дорогой мой, у меня к вам просьба, - сказал ему озабоченный Геринг. - Не могли бы вы привезти, наконец, этого анархиста? Напомните ему, что Гафенку не может говорить ни со мной, ни с Риббентропом, а переговоры нужно провести се-год-ня!!! Черт бы подрал всех и вся! Завтра кое-что переменится! Одним словом, я не стану вас нагружать ненужной информацией, но очень прошу его привезти. Если он, конечно, еще соображает.