- Только попробуйте! - шутливо нахмурился Лей. - Я выдал вам секрет фюрера, а вы мне всего лишь… - Он щелкнул пальцами, подыскивая слово. - В любом случае, вам предстоит помолчать еще несколько минут, за которые, надеюсь, мы все же успеем… кое-что. Прошу, господа, следовать за мной!
Он направился к двери. Геринг, усмехаясь, поднялся; в дверях он подчеркнуто любезно пропустил вперед Геббельса; за ними последовал Риббентроп. Последними вышли Борман и Гесс.
- Вы, что, Мартин, не могли предупредить? - накинулся на него Лей, изображая сердитую озабоченность. - В какое положение вы нас ставите!
- Я сам в таком же, - отвечал Борман, - потому что до сих пор понятия ни о чем не имею. Альберт знает, но молчит.
- Я тоже знаю, - усмехнулся Гесс.
- Да о чем? - не выдержал Геббельс. - Скажет мне, наконец, кто-нибудь, черт подери?!
- В самом деле, господа, - нахмурился Геринг. - Что происходит?
- Только то, что мы все сейчас должны будем поздравить леди с днем рождения, - сказал Гесс. - А почему дамы решили это скрывать до последней минуты, это уж… - Он покрутил в воздухе рукой.
- Пошли в оранжерею, - сказал Лей. - Есть там цветы? - снова обратился он к Борману.
- О, да-а! - кивнул тот. Цветочная оранжерея была его гордостью; к тому же располагалась она неподалеку и соединялась с домом стеклянным коридором.
- А вы еще что-то знаете? - полюбопытствовал Риббентроп, когда оказался рядом с Леем у кустов роз.
Роберт сильно укололся шипом, и Риббентроп предложил ему свой платок.
- День рождения - только повод, - ответил ему Лей, обмотав ладонь. - Фюрер поздравит леди с вступлением в НСДАП. Хорошо бы небольшую речь. Вам, как будущему министру иностранных дел…
Риббентроп весь дернулся.
- Да, это решено. В феврале фюрер подпишет приказ. Поздравляю.
- Благодарю.
- Благодарите Гесса. Он вовремя дал фюреру разумный совет.
К ним сбоку приблизился невозмутимый Борман. Риббентроп даже головы в его сторону не повернул. Мартина, слышавшего часть разговора, это позабавило. О назначении он отлично знал от Гесса, которому сам и посоветовал заранее подготовить будущего министра к предстоящей ему миссии: делать хорошую дипломатическую мину при плохой игре с прямым захватом Австрии.
- Что у вас с рукой? - обратился Борман к Лею. - Если поранились, нужно продезинфицировать. Здесь применяют удобрения в виде распылителей. В том конце есть аптечка. - Он что-то скомандовал служителю, и тот убежал.
- Да бросьте!.. - отмахнулся Лей и, положив на согнутую руку охапку срезанных роз, пошел к выходу.
Мужчины возвратились с цветами за пять минут до появления фюрера. Таким образом, Гитлер застал улыбающихся соратников с букетами роз, поздравляющих Юнити Митфорд, сияющую и счастливую. От прежней гнетущей атмосферы, казалось, не осталось и следа. Энергии и обаяния Лея хватило даже на такой "состав", и все же Гитлер опасался затягивать торжество. Он присоединился к поздравлениям. Затем Лей от имени фюрера и партии вручил Юнити почетный золотой символ и объявил ее членом НСДАП. Риббентроп сымпровизировал краткую, но выразительную речь, назвав Юнити "Жанной д’Арк современной эпохи".
Приятно пораженная, возбужденная Митфорд в ответной речи заявила, что цель ее жизни - добиться союза между "владыкой земли (Германией) и владычицей морей (Британией)" и что эта цель "стоит не одной ее жизни".
Лей, очевидно, все же дал Юнити совет, хотя бы о цвете ее платья. Фиолетовый шелк с играющими на нем бликами от свечей возбудил Гитлера. Его оживленный взгляд казался прикованным к красавице англичанке, как будто нарочно дразнившей его своими взглядами, буквально впивающимися в других мужчин, которые к ней обращались. У дам же энтузиазм заметно поугас. Эльза, Маргарита, Хильда, Магда Геббельс и, конечно, Гретль, осведомленные о характере отношений Гитлера с тихой "бергхофской затворницей", не могли не ощущать совершаемого здесь мучительства, хотя старшая Браун и держалась, как всегда, всему покорной овцой. Однако две уже совершенные ею попытки самоубийства придавали этой покорности зловещий оттенок, неприятный для глаз посвященных.
Эльза первой покинула торжество (по понятным обстоятельствам). С женой ушел Гесс. Проводив ее в спальню, он, возможно, и вернулся бы, но Эльза удержала его. За Гессами удалились Геббельсы; точнее, Магда последовала за Йозефом. Она ведь и приехала к нему, чтобы не оставлять одного, особенно около полуночи - в такой час его биологического расписания, когда он начинал сходить с ума по очередной своей девке. Незаметно исчезла и Ева. Она ушла в свою комнату и рыдала там.
Дольше других задержались Роберт и Маргарита. Гитлер постоянно обращался к Лею с какими-то незначительными вопросами, дразня ревнивого Геринга, а Юнити, в свою очередь, затеяла с Робертом флирт, щекоча самолюбие Адольфа.
Маргарита сидела в углу вместе с Альбертом Борманом, и ей казалось, что они думают примерно одно и то же.
Наконец, Лей сделал ей знак, что они могут уходить, и в спальне она, не сдержавшись, высказала ему, что именно она думала, сидя в углу гостиной.
- Вот поэтому великому человеку и нельзя жениться, - отвечал Лей. - И друзей у него тоже не бывает.
- А по-моему, с женщиной, друзьями, в быту только и проявляется по-настоящему человеческая личность. И вообще, следовало бы сначала договориться о толковании понятия "великий", потому что если оно определяется лишь масштабами совершаемого или планируемого зла, то…
- Ни от чего я так не устаю, как от твоих подростковых сентенций, - раздраженно поморщился Лей. - Гений суетен, но лишь до отправной точки творчества… или деяния, так, что ли, утверждал русский поэт?
- Ты читаешь Пушкина? - поразилась Маргарита.
Он усмехнулся:
- Нет, это у вас с Геббельсом пристрастие к русским авторам, а я просто от тебя защищаюсь. А величие действительно определяется масштабами содеянного, но зла или добра - о толковании этих понятий никто и никогда не договорится.
Он вдруг рассмеялся:
- О, гессовская порода! Во втором часу ночи, в спальне, полураздетая… Но смешна не ты, смешон я! - Он притянул ее к себе за руку, усадив на колени, крепко обнял. - Я думал, что… вот так… смогу удерживать тебя. У меня даже мелькнула мысль попытаться сделать из тебя такую же "бергхофскую затворницу". Фюрер невольно подал мне эту мысль, и я с нею улетал в Париж. Но ты… другая… Знаешь, я в Париже увидел картину - некое фантасмагорическое существо, кошмарное, полное отчаянья, не то летящее, не то нависшее… Словно одно из чудовищ Гойи вырвалось из спящего мозга. "Ангел очага" Максимилиана Эрнста… Я, наверное, просто испугался. Я подумал, что такой "ангел" может вырваться внезапно… оттуда, - он кивнул на уютно тлеющий камин, - и напугать тебя.
В шестом часу утра Маргарита вышла на большой застекленный балкон, с которого всегда, даже ночью, можно было видеть очертания гор. Она не смогла уснуть и, промучившись часа три, решила немного развеяться. Она не сразу заметила сидящую в кресле женщину в серой шубке и большой пуховой шали, а когда увидела ее, было уже поздно тихо удалиться: Магда Геббельс (это была она) молча глядела на нее.
- Грета? И ты не спишь? Посиди со мной.
Маргарита присела в кресло рядом. Только сейчас она заметила, что все лицо Магды мокро от слез.
- А я опять беременна. Хельга, Хильде, Хельмут, Хольде… Господи, зачем только я их рожаю? - Магда тихо засмеялась. - Что делает твой муж? Спит? Мой - тоже… со своей чешкой.
- Ты пьяна? - огорчилась Грета.
- Чуть-чуть… Скажи, отчего ты не рожаешь? Как тебе это удается? Постой… я знаю. Роберт бережет тебя. Чем же ты расстроена?
- Я не рояль… - Маргарита усмехнулась. - Хотя… я расстроенный рояль.
- А Роберт тебя никак не настроит? Понимаю. Но это не похоже на него. Вообще, я должна тебе сказать… - Магда живо повернулась к ней. - Он очень переменился. Он теперь другой человек А прежде… - Она махнула рукой. - И не верь никому, что бы ни болтали! Они ему не могут простить, то есть тебе!
- Может быть, вернемся в дом? - предложила Маргарита.
- Нет… Возьми мою шаль… укутайся. А мне там душно. Нечем дышать. Уеду. И разведусь. Я уже разводилась - ты знаешь. Не потому, что мой Гюнтер был старше меня, а потому, что с ним была скука. Тоска!.. О, какая была ску-ука с ним! А Йозеф ублюдок, сукин сын! Таких засранцев свет еще не видел. Но мне с ним не скучно. Не скуч-но! - Она снова засмеялась. - Прости, я болтаю… Я не очень пьяна. Мне так просто с тобой. Твой брат все-таки моралист, зануда, а ты… ты лучше всех нас. Ты вообще… другая.
Грета все же увела ее, дрожащую от холода, съежившуюся и как будто сделавшуюся меньше ростом, - эту гордую и надменную, никогда не теряющую самообладания и такую недоступную для смертных красавицу Магду, образец матери и супруги. Магда плакала, уверяла, что разведется…
Так они и встретили мутный рассвет, и первые проблески утра невесело легли на усталые лица женщин - тридцатишестилетней Магды Геббельс и приближающейся к своему тридцатилетию Маргариты Гесс.
За завтраком в полдень из дам присутствовали только сестры Браун. Ева, вся в светло-сиреневом, безмятежно улыбалась Адольфу, мучительно стараясь разгадать его настроение. Она уже достаточно его изучила, чтобы определить, - что он, во всяком случае, отнюдь не "на коне". Ева знала, что эту ночь он провел с Юнити.
После завтрака гости разъезжались. Гитлер планировал свой отъезд на завтра, а сегодня принимал одного за другим Геринга, Геббельса, Риббентропа, отпуская их. Лею также была назначена аудиенция, на три часа.
Роберт велел Маргарите разбудить его в девять. Она честно сделала три попытки, а потом сказала себе: "Хватит. Все". В конце концов, надоело! С тридцать третьего года одна и та же история: накануне просит разбудить, доказывает, как ему важно быть где-то вовремя, а результат всегда один - она, промучившись с ним час, два, чуть не плачет, а он спит себе… А после ей же - претензии. Однако в третьем часу она все же вернулась в спальню, дав себе слово, что это в последний раз. Очень "кстати" вспомнился вдруг какой-то английский рассказ в стиле Диккенса, где ребенок зовет свою умирающую мать и та открывает глаза, услыхав этот тихий зов из глубин своего беспамятства.
Маргарита, нервно рассмеявшись, привела в спальню детей и попросила бойкую Анхен позвать отца. Грета не особенно рассчитывала, что из этого что-то выйдет, но когда Анхен тихо произнесла "папа", стоя у самой двери, Роберт внезапно открыл глаза.
- Ты звала меня? - спросил он дочь.
Девочка посмотрела на мать.
- Тебе приснилось, - ответила за нее Маргарита.
- Да… мне приснилось, что она кричит… Ты не кричала, нет?
- Нет, папа.
Анна побежала к нему и влезла на постель.
- Папа, тебе хочется спать, да? Знаешь, что я делаю, чтобы поскорей проснуться? Вот что!
Она ловко сделала на постели "мостик", затем - кувырок.
- Попробуй!
- Хорошо, непременно, - улыбнулся Лей. - Только тут мне места мало.
- Ани, поди ко мне, - позвала дочь Маргарита. - Ты мешаешь папе. Нельзя так вести себя.
Но отец улыбался, и дочь уселась ему на живот.
- А ты что же? Иди к нам! - позвал Роберт сына.
Генрих подошел, застенчиво улыбаясь, и сел на краешек Анна тут же вскочила и, подбежав к матери, потянула ее за руку к постели. Когда Маргарита тоже присела, девочка опять заняла свое место и, довольная, оглядела всех.
- Папа, ты будешь вставать? - спросила она.
- Буду.
- А почему?
- Потому что у меня дела. Меня ждут люди.
- Ты им что-нибудь привезешь?
- М-м… как тебе сказать…
- Папа привезет им много хороших слов, Ани, - отвечала Маргарита. - А теперь слезь и принеси мне папины часы - вон те… Спасибо, детка. - Она положила часы Роберту на живот и вывела детей из спальни.
Когда она вернулась, Лей стоял у окна, видимо обдумывая что-то.
- Фюрер просил тебя быть у него в три, - коротко передала Маргарита.
Он резко повернулся к ней.
- Мне не всегда по силам исполнять твои приказы, Роберт, - сказала она, предупреждая его упрек.
- А высмеивать меня при детях тебе… по силам?! - бросил он. - Или ты думаешь, что они еще ничего не понимают?
Она опустила глаза.
- Если ты и впредь станешь позволять себе подобные вещи, то я буду вынужден отвечать, - продолжал он. - Ты уже приучила меня постоянно от тебя защищаться, но прежде это не касалось детей.
- Извини, я… Больше это не повторится. Мне следует лучше контролировать себя.
Он снова отвернулся к окну. Она минуту стояла, борясь с собой. Так тянуло подойти, обняв сзади, сильно прижаться всем телом, разом ощутив его всего, раздраженного, любимого… Она вдруг заметила, что он потирает правую ладонь, и подошла ближе:
- У тебя что-то с рукой?
- Да сам не пойму. - Он потряс кистью. - Странное ощущение. Как будто эта рука тяжелее той.
- Ты вчера… укололся значком, - вдруг вспомнила Маргарита.
- Чем? - не понял Роберт. - Наверное, просто лежал неудобно. Вот что, Грета. - Он снова резко повернулся. - Если ты вернулась ко мне… - Он помедлил. - Давай, наконец, обвенчаемся. По любому обряду - мне все равно. У тебя в роду все были протестантами, у меня - тоже, так что… - Он смотрел на нее прямо, несколько исподлобья, тем самым "бульдожьим" взглядом, что больше походил на сомкнутые намертво челюсти. - Так что на этот раз я намерен довести дело до конца.
Она невольно улыбнулась. Она столько раз представляла себе их венчание, что даже запомнила все не существующие пока детали: лицо священника, фасон своего подвенечного платья, роспись боковой стены храма, убранство алтаря… Господи!
Раздался телефонный звонок. Рейхсляйтеру вежливо напоминали, что в три его ждет фюрер.
Когда Грета завязывала Роберту галстук, снова позвонили. Звонившему пришлось проявить терпение. Завязывание галстука обычно сопровождалось у них долгим поцелуем. Это происходило всегда, так что однажды, в разгар очередной ссоры, чуткая умненькая Анхен вдруг принялась совать матери в руки галстук отца и просить со слезами: "Мама, завяжи папе галстук, пожалуйста, мама, завяжи!"
Нестерпимое воспоминание, одно из тех, что постоянно алеют в памяти, как свежие рубцы.
Телефон звонил… Лей, одной рукой нащупав трубку, собирался было отшвырнуть ее подальше, но голос в ней его удержал. Звонила Юнити.
Она попросила Лея взять ее в свой самолет, если он летит один.
Через полтора часа, надев летный шлем и бросив перчатки в кабину своего модернизированного МЕ-109, Лей спросил Митфорд, не слишком ли по-английски она покидает Бергхоф?
- Так всем удобней, - отвечала Юнити.
Больше он вопросов не задавал.
Юнити часто летала с Леем и всякий раз, залезая в кабину, не забывала мысленно попрощаться с жизнью. С годами это вошло у нее в привычку; она полюбила эти полеты и уже не могла обходиться без них, как без выбросов в кровь адреналина. Роберт поначалу морщился на ее просьбы, но затем, заставив освоить парашют, перестал отказывать.
- Куда мы? - спросила она после долгого молчания, когда они прошли горные цепи и внизу потянулись однообразно-геометрические фигуры полей.
- Я в Берлин, - ответил Лей.
- Опять трибуны, толпы, заседания… Не наскучило?
Он искоса посмотрел на нее; она тоже повернула голову и поймала его взгляд.
- Роберт, что это за история с Ренатой Мюллер? Расскажи мне.
Он только пожал плечами. Этого еще недоставало!
"История с Ренатой Мюллер", недавно покончившей с собой кинозвездой, была ему известна, так сказать, из первых уст: после ее самоубийства Гитлер сам поведал ее ему и Гессу, наедине.
- Тогда я сама расскажу, - вдруг заявила Юнити. И начала, поспешно, по-американски, глотая слоги и целые слова, словно боясь, что он сразу ее остановит.
Но Лей не остановил. По мере того как она говорила, у него все больше округлялись глаза: все это она могла услышать лишь от самого Адольфа, но… Но неужели он… так… ей это поведал?!
- …и он объяснил ей, что его давит чувство вины за ту… Ангелику. Однажды он ударил ее и не может себе этого простить. Но если бы нашлась женщина, которая наказала бы его, побила, избила до полусмерти, он, может быть… нет, не простил бы себя, но все стало бы уже не так… безнадежно. И он смотрел мне в глаза, смотрел так, точно просил, умолял об освобождении от вины! А я… Я не смогла… его ударить.
- Довольно! - приказал Лей. - Зачем ты мне это рассказала?’
- Чтобы ты помог мне.
- Побить Адольфа?
Она откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. Лей взял фляжку с коньяком, чтобы сделать несколько глотков. Откровенность фюрера с женщинами всегда казалась ему излишней, какой-то болезненной. Гесс был прав, полагая, что чем меньше женщин рядом с Гитлером, тем лучше для дела.
- Ты мне поможешь? - спросила Юнити, тоже протягивая руку за фляжкой. - Это ведь в общих интересах.
- Он всего лишь признался тебе в любви к другой женщине, - поморщился Роберт. - Неужели ты не поняла?
- Если бы он признался в любви к этой… Браун или к Чеховой или… кому-то из живых, я бы все поняла правильно, а так…
- Чего ты от меня-то хочешь? - не выдержал Лей.
Она видела, как ему неприятен этот разговор, но упорно продолжала:
- Ты хорошо знаешь Адольфа. Ты знал и ту… Ангелику. А я знаю, что он очень хотел жениться на ней…
- А тот факт, что я сам шесть лет не могу затащить Грету в мэрию, тебя не смущает?
Юнити пожала плечами:
- Грета исключение… Такое же, как моя сестра Джессика. Она коммунистка.
- Детка, давай на земле продолжим этот разговор, - попросил Роберт. - Если вообще сядем.
- Прекрасно сядем, - кивнула Митфорд. - Так вот, не смущает. А еще я теперь точно знаю, что не просто нравлюсь Адольфу, а очень сильно нравлюсь. Мне только нужно правильно сделать последний шаг. Чему ты усмехаешься?
- Разве?
Он действительно усмехнулся, но как ему представлялось - про себя. Сколько женщин вот так же говорили себе: "Мне только нужно правильно сделать последний шаг…" Как же!
- Но он ведь сам объяснил тебе, что нужно делать: надавать пощечин, швырнуть чем-нибудь или покусать. - Роберт уже откровенно смеялся.
- Я потому и спросила о Ренате. Я хочу знать, что сделала она, - спокойно ответила Юнити.
"…Вообразите себе - я захожу в спальню, а она там, уже голая, ползает по ковру и вопит, чтобы я избил ее, что она умирает от желания быть избитой мною! - возмущенно рассказывал Гитлер, когда они этим летом возвращались поездом из Мюнхена. Но заметив, как они сдерживают улыбки, сердито засопел. - Знал бы - не стал рассказывать.
- Нужно было просто оставить ее там беситься в одиночестве, - заметил ему Гесс. - А ты, конечно, начал с нею деликатничать.
- Пнул два раза в задницу и вышел. А теперь вот жалею. Нужно было… поговорить, успокоить как-то…"