Если бы не рассказ Юнити, Роберт, пожалуй, поверил бы, что все было именно так, но сейчас он внезапно осознал, что Адольф солгал им и что сцена с Митфорд была точным повторением сцены с Ренатой Мюллер, с той только разницей, что Рената, по-видимому, сделала то, на что у английской аристократки не хватило духа: стукнула Адольфа, как он ее об этом просил.
- Чему ты опять? - цепко взглянула Юнити. (На этот раз он вслух и от души расхохотался.) - Она… сделала что-то такое, да?
Юнити попыталась заглянуть ему в глаза:
- Роберт, да?
Лей снова взял фляжку:
- Во всяком случае, чем эти игры закончились, ты знаешь.
- Что же мне делать? - спросила она после получасового молчания.
- Выбросить пустые планы из головы. Хочется опять замуж - выходи. А Адольфа оставь в покое.
- А если я этого не сделаю?
- Пустишь себе пулю в лоб.
Она снова долго молчала. Лицо ее было бледно, губы упрямо сжаты. Весь облик как будто говорил: "Ну, это мы еще посмотрим".
"…Расскажи ей об Ангелике. Правду. Всю", - попросила Маргарита.
Заходя на посадку, Лей вдруг подумал, что нужно было тогда же спросить, а что, собственно говоря, она подразумевает под этой "всей правдой" и то же ли самое, что имел в виду он.
Гитлер прибыл в Берлин на день позже и провел совещание, на котором каждый из посвященных был прямо поставлен перед личной мерой ответственности за готовящийся аншлюс.
Эмоциональное состояние вождей было в эти последние дни осени тридцать седьмого года разным. Гитлер заметно нервничал, то пребывал в задумчивости, то срывался на крик. Гесс оставался в Бергхофе, но все знали, что фюрер звонит ему туда по нескольку раз в день. Гиммлера почти никто не видел. Геббельс развил такую бурную деятельность, что его видели одновременно в двух-трех местах. Самым уверенным выглядел Геринг. Он, как и Гесс, поддерживал фюрера и общий боевой дух. Герман словно набрал воздуху в легкие, да так и ходил, раздувшись от распиравшего его энтузиазма. Он часто потирал руки и улыбался одними губами так, будто говорил: "Ну, скоро приступим, господа!"
Лей в эти дни тоже был круглосуточно занят: он занимался пожиманием рук. В конце недели, посетив Техническое управление Имперского министерства авиации, он пожаловался его главе генералу Эрнсту Удету, что его правая рука стала похожа на клешню рака, которую тот сунул в кипяток. Рука в самом деле выглядела красной и распухшей, и Удет шутки не принял, а посоветовал Лею поскорей показаться врачу.
- Ладно, съезжу к Керстену, - согласился Роберт. - А пока объясни-ка мне, что это за родовые изыскания у тебя тут проводятся? Штрайхер мне жаловался.
- Этот жидоеб уже сунул свой нос? - удивился Удет. - А Герман-то уверен, что все сделал тихо.
- Геринг ничего не умеет делать тихо, - поморщился Лей. - А Мильх чистопородный еврей, у него это на носу написано.
- Ему уже подыскали арийского папашу - барона фон Бира, правда при этом сделали бастардом.
- Послушай, Эрнст, все это чушь, конечно, но два момента я бы учел. Во-первых, Щтрайхер Герингу Мильха не простит. Держу пари на что хочешь. Во-вторых… Эрхард Мильх, будь он хоть трижды еврей, - первоклассный организатор, и тебе, старина, извини, без такого заместителя не обойтись. Однако пример Бормана все же держи в голове.
При упоминании этого последнего имени красивое лицо генерала Удета приняло злобно-брезгливое выражение. Это была одна из тех эффектных гримас, которым знаменитого аса обучили в двадцатых годах в Голливуде, когда он снимался там в лихих боевиках. Но он тут же улыбнулся своей белозубой улыбкой:
- Слушай, а ну их всех, а? Я тебя сто лет не видел. Может… Нет, нет… - Он сделал протестующий жест. - Ты у нас теперь трезвенник! Я не об этом. Съездим на аэродром. Я тебе такую штуку покажу.
- Хочешь сказать, что у тебя Ju-88 уже пикирует? - улыбнулся Роберт.
- Во-первых, пикирует, - обиделся Удет. - Укрепили фюзеляж, установили тормоза…
- А скорость, а высота полета!? А вес? Тонн двенадцать набрал, то есть - в два раза?
- Да погоди, я не о нем. Помнишь, еще покойный Вефер все твердил о четырехмоторном Хе, чтоб бомбить Англию? Так вот, я поставил Хейнкелю задачу, чтобы его 177-й пикировал с углом атаки в шестьдесят градусов, а?! Каково?
Пауза. На лице Лея появилось то же выражение, что и у авиаконструктора Эрнста Хейнкеля, перед которым сумасброд Удет поставил эту заведомо невыполнимую задачу, да еще и в форме приказа. Тридцатитонные "Хейнкели-177" не могли пикировать - это было ясно, как дважды два.
- Основные испытания через полгода, но кое-что я тебе покажу уже сейчас.
Поскольку Лей все еще молчал, Удет схватил трубку и в своей экспрессивной манере позвонил Хуго Шперрле, бывшему командиру легиона "Кондор" - "герою-устрашителю" (автору концепции авианалетов для устрашения), тому самому, кто засыпал маленькую Гернику взрывчаткой, за час превратив городок в кровавое месиво.
Шперрле только что получил чин генерала и находился вместе с фон Рейхенау в особом фаворе у Гитлера, называвшего обоих "моими двумя самыми звероподобными воинами".
Когда Лей и Удет приехали на учебный аэродром в Бабельсберге, генерал Шперрле уже дожидался - двухметровый квадратный детина с пудовой челюстью, наезжавшей на каждого, кто приближался, как танк. "Вот кого следовало бы фюреру захватить с собой на переговоры к впечатлительному Шушнигу, - весело подумал Лей. - Пожалуй, стоит подать идею".
- Послушай, а кто подал идею… меня сюда привезти? - неожиданно спросил он из машины уже вылезшего Удета.
- Герман, а что? Да я и сам собирался, - наивно отвечал тот.
Роберт тоже вылез и пошел к ангарам. Эрнст Удет, это перезрелое дитя, был совершенно безопасен для Геринга в качестве заместителя, поскольку мало о чем задумывался всерьез.
У Лея недавно состоялся секретный разговор с Мильхом и Кессельрингом, командующим третьим авиационным округом, и оба интригана, которых Геринг намеревался сшибить лбами, сошлись в одном: четырехмоторный стратегический бомбардировщик сожрет не только казну ГТФ, но постепенно оставит и все Люфтваффе, что называется, "на бобах". С другой стороны, без такого самолета нечего было и думать о войне, предположим, за Уралом. Разбившийся летом тридцать шестого года Вальтер Вефер, в свое время добросовестно изучивший "Майн Кампф", прекрасно понимал, что не реванш за Версаль нужен фюреру, а "жизненное пространство", то есть Россия. Полторы тысячи миль от ближайшего к границам СССР аэродрома - вот какова должна быть минимальная дальность полета, и Ju-89 (Юнкерс-89) и Do-19 (Дорнье-19) - два прототипа "уральского" четырехмоторного бомбардировщика - были почти закончены, оставалось лишь увеличить скорость… Умнице Веферу почти удалось убедить Геринга и Мильха, не понимавших роли дальней авиации в предстоящей войне, но 3 июня Вефер разбился… И кто теперь так же настойчиво и последовательно станет гнуть ту же линию: сибарит Геринг, интриган Мильх или экс-трюкач Удет?! А он, Роберт Лей, сам летчик, все это ясно понимая, все-таки свел Мильха и Кессельринга, чтобы они договорились, и все усилия Вефера пошли псу под хвост.
Всякий раз впадая в подобное "раздвоение", Роберт начинал как-то тупеть и терять к происходящему интерес. "Нужно было нам в ресторан ехать, а не сюда", - думал он, наблюдая, как из ангара выкатывают Не-177 - махину с четырьмя попарно соединенными передаточным механизмом двигателями, на которые приходилось два винта.
- При минимальной пикировке все это развалится в воздухе к чертям собачьим, - зло сказал он Удету. - А если еще утяжелить эту дуру телесами Шперрле…
- Я сам его подниму, - хвастливо воскликнул Эрнст, но Лей схватил его за плечо:
- Знаешь, иди на хер со своим трюкачеством!
- Я за четыре года испытаний ни одного ребра себе не сломал, а вот кое-кто…
Роберт плюнул.
- Ладно, шучу, - добродушно хмыкнул Удет. - Я вызвал опытный экипаж… Эй, кресло рейхсляйтеру! - крикнул он адъютантам.
Не-177 тяжело, брюхом, пополз по взлетной полосе, медленно, с надрывным ревом поднялся. Роберту показалось, что самолет начал весь ритмично подрагивать, однако тут же понял, что это у него самого так кровь колотится в висках. Самолет шел ровно.
- Все, генерал, сажайте! - сказал он Шперрле, державшему с экипажем связь. - Достаточно!
- Одно пике, щадя нервы рейхсляйтера! - приказал Удет. - Но угол шестьдесят!
Невероятно, но 32 тонны, подобно кораблю, наклонились всей своей тушей, точно их держала океанская волна, и… не развалились, не сорвались в штопор… Не-177 как будто проделал какой-то трюк и, довольно урча, пошел на посадку. Лею ничего не оставалось, как только пожать руки экипажу и широко, во всю свою страшную челюсть улыбающемуся Хуго Шперрле.
- Ты теперь у нас трезвенник - этого я еще не усвоил, но к сведению принял, - сказал Удет, когда они возвращались в Берлин. - А как насчет девочек? А то расслабились бы, по старой памяти, - усмехнулся он на гримасу Роберта. - Я, собственно говоря, потому спросил, что тут слух прошел - у тебя новая любовница. Да какая!
- Нет у меня любовниц. - Лей равнодушно прикрыл глаза.
Удет пожал плечами. Он никогда не пытался понять Роберта - это ему все равно не удалось бы. И дело было не только в разнице интеллектов и образования. Эрнсту порой чудились в друге какие-то бездны, в которые тот и сам не любил заглядывать.
- Ну, как знаешь, - сказал он. - А мне разрядка нужна.
- Значит, все-таки трюк?
- У меня есть оправдание, Роберт, - спокойно отвечал Удет. - Я через раз выполняю его сам.
Лей снова закрыл глаза, а когда открыл их, машина стояла у ворот какого-то особняка. Роберт некоторое время глядел, не узнавая собственного дома. Впрочем, он так редко бывал здесь, что не мудрено было и забыть.
Удет отправился за ним следом, сам позвонил Феликсу Керстену и уехал, только когда тот появился. Роберт из окна видел, как он садился в машину… Хотя Эрнст был всего на шесть лет моложе, для Роберта он так и остался мальчишкой. И вдруг будто бы только сейчас он заметил, как сильно постарел и полинял этот ловелас и весельчак, столь мало подходивший к тому роду деятельности, что в очередной раз подкинула ему вечно подшучивающая над ним судьба, какая неуверенность появилась в его жестах и беспокойство в глазах… Поговорить бы с Герингом, напомнить, что, прикрывая себе тылы честным и добрым малым, он рискует погубить и дело, и малого заодно.
- Ложитесь и рассказывайте что вы чувствуете, - настаивал между тем Керстен. - Только ли нужно снять утомление или еще что-то? Болят ли спина и грудь? После травм прошло слишком мало времени.
- Еще как болят, - пожаловался Роберт, укладываясь (Керстену он всегда жаловался подолгу и от души). - Я никому не говорю, но спина болит постоянно.
- Брандт вам прописал постельный режим на три месяца, а вы… Я через две недели после той аварии услышал вас по радио, думал - запись из больницы, а вы, оказывается, уже в Лейпциге. Нельзя так! Нужно было лежать.
- Да на чем, если все болит?!
- Доктор Морель…
- Вот только о нем не нужно! Будь моя воля, я бы этого шарлатана убрал от фюрера. И посадил.
- Ну, это уж вы чересчур. Расслабьтесь. Здесь болит? А так? Вам нужно лежать, Роберт.
- До завтра с удовольствием.
- Месяц как минимум.
- Хорошо, я подумаю. - Лей не стал возражать. - А пока мне нужен массаж. Я после него отлично сплю.
- А телефоны нельзя отключить? Где бы вы ни появлялись, вокруг вас сразу начинается этот звон.
- Не обращайте внимания. Я только позвоню в Бергхоф и приступим.
Поговорив с Маргаритой, он снова улегся. Правую руку, которая у него продолжала гореть, как ошпаренная, он постарался Керстену не показывать, решив, что завтра просто перейдет на обычное нацистское приветствие и, таким образом, обойдется без рукопожатий.
Феликс Керстен применял какой-то особый тип массажа, стимулируя нервные окончания, и никому своих секретов не раскрывал. Гиммлер, например, без Керстена теперь вообще не мог обходиться. (По местонахождению Феликса можно было безошибочно определить присутствие Хайни.)
Обычно после его манипуляций и крепкого десятичасового сна Лей чувствовал себя отлично в течение нескольких дней, а то и недель. Но поздним утром 24 ноября он проснулся с ознобом и мучительной головной болью, которая постепенно усиливалась.
- Грипп, что ли, начинается, - недоумевал Роберт, завязывая галстук перед зеркалом. К счастью, у него на сегодня было не так уж много дел: плановый прием граждан в штаб-квартире Трудового Фронта, два визита на заводы, вечером заседание финансовой комиссии в министерстве экономики. Секретарь сказал: утром звонил Геринг и велел передать, что он "тоже там будет".
Лей любил бывать в своей штаб-квартире (или "центральном офисе", как его называли сотрудники), интерьеры которого были со вкусом оформлены начальником отдела "Эстетика труда" и любимым (после смерти Трооста) архитектором фюрера Альбертом Шпеером. Шпеер учел пожелания руководителя ГТФ и сделал все основные помещения средних размеров, с широкими окнами и полупрозрачными дверями, которые очень не нравились посещавшим Трудовой Фронт имперским руководителям. Геббельс, например, окрестил эти двери "хитрыми".
Штаб-квартира Трудового Фронта, так же как и офис организации "Сила через радость", были единственными официальными зданиями в Берлине, чьи коридоры и приемные залы были почти сплошь уставлены книжными шкафами, причем без стекол, так что любую книгу можно было легко вынуть. Книги разрешалось не только читать в приемных, но и уносить домой - на срок до трех месяцев. Тот же Геббельс по этому поводу долго иронизировал, пророча, что "все растащат за неделю", и был очень удивлен, узнав, что за год "ушло" безвозвратно меньше двух десятков томов.
У больших окон стояли строем керамические кадки с лимонными деревцами, плодоносящими круглый год: спелые лимоны тоже разрешалось срывать; иногда посетители рвали и уносили недозрелые плодики, однако и в этом случае опустошения не случалось, и деревца всегда стояли с плодами и в цветах.
Сами приемы граждан, в основном рабочих промышленных предприятий, прежде тоже не вызывали у Роберта какого-либо неприятного чувства. Это были простые нужды обычных людей, поверивших, что национал-социализм, наконец, даст им то, чего не дали прочие "измы", и с этой верой приходивших за помощью. Но в последний год все увеличивался поток проблем иного рода, связанных с действием тайной полиции и "расовых законов", а теперь и еще одного закона, о котором вождь Трудового Фронта знал, но старался поменьше думать. Сегодня ему о нем напомнили.
Женщина по фамилии Штольманн, на вид лет тридцати пяти (по анкете ей было двадцать девять) жаловалась, что у нее забрали сына - восьмилетнего умственно отсталого инвалида, при этом пояснив, что "государство теперь само о нем позаботится". Она рассказала, что две семьи, в которых были такие же дети, уже получили из больницы урны с их прахом и уведомления о смерти со странными диагнозами. Женщина старалась говорить спокойно, просто излагать факты, но ее глаза беспорядочно перебегали с предмета на предмет на столе рейхсляйтера. Лей тоже глядел в стол.
- Я немка, арийка, мой муж - тоже. Наша девочка совершенно здорова. Мой муж - активный сторонник движения. Он ариец… - Она запнулась и робко, на мгновение, вскинула глаза. - У нас прекрасная семья. Мужу сорок восемь… Он много лет пил, но теперь почти не пьет, с тех пор как встретил меня. Когда родились двойняшки, девочка оказалась здоровой, а сын… Но он очень хороший мальчик! Сообразительный, послушный! Я с ним занималась… Он уже начал помогать мне по дому… - Она вздрогнула, потому что рейхсляйтер резко встал. Женщина тоже вскочила. Прижав руки к груди, она глядела на него, как на последнюю, на глазах гибнущую надежду. Но Лей сделал ей знак, чтоб села.
- Подождите здесь, фрау.
Он вышел, задыхаясь. От гнева, негодования у него тряслись руки, и он с трудом набрал нужный номер.
- Соедините меня с рейхсфюрером. Да, срочно! - рявкнул он так, что в соседнем кабинете подскочили секретари.
"Гиммлер… Кто же еще?! Конечно, он! Или этот скот с инквизиторскими глазами - Гейдрих… Но за ним - все равно Хайни! Все равно он!" - бормотал Лей.
- Слушаю вас, - послышался дружелюбный голос Генриха Гиммлера.
- Вы решили применить… ко мне ваши методы? Вы всех держите… за таких же идиотов, как ваши… друзья? Вам мало того… что вы всю… нацию опутали… своей… липкой… паутиной… - Лей начал заикаться уже на каждом слове и вынужден был сделать паузу. Ошарашенный Гиммлер тоже молчал.
- Я хочу… знать, кто дал вам… право…
- Роберт, успокойтесь. По-видимому, произошло какое-то недоразумение. Я пока не знаю, какое, но если вы объясните… - спокойно начал Гиммлер.
- Хотите сказать, что это… не вы ее ко мне… подослали?!
- Я к вам никого не посылал, клянусь честью. Я выполнил наш договор, и вы больше не услышите ни одного упрека со стороны рабочих активистов. Мои люди не станут проводить арестов на предприятиях. Но… что же все-таки произошло? Что вас так рассердило?
Лей сел и расстегнул воротник рубашки. Его окатило горячей волной, даже в глазах все сделалось красным. Он понял, что Гиммлер тут ни при чем и что сам он вел себя в высшей степени глупо. "Психопат, истеричка! - злобно обругал он себя. - Идиот… тьфу!"
- Роберт, вы слышите меня? - мягко продолжал Гиммлер. - Вы сейчас чем-то расстроены, я понимаю. Может быть, позже…
- Да, позже. Извините, я сегодня что-то… Видимо, грипп подхватил. Еще раз извините.
Он положил трубку. Немного посидел, чувствуя, как тело все наливается жаром. Голова, впрочем, была ясной, даже болеть почти перестала. Нужно было возвратиться в приемный кабинет и как-то закончить с посетительницей, а он все не мог собраться с мыслями. "Я, конечно, психопат, но и жизнь мне подбрасывает черт знает какие "сюжеты"". Он невольно подумал о младшем сыне… Генрих родился слабым, без конца болеет. Он тоже мог бы… Нет, вздор! - Роберт встал и прошелся у окон. - Мальчик такой умница, развит не по годам, талантлив. Из таких детей вообще вырастают гении. И потом, он мой сын! "Ну и что? - тотчас усмехнулось "alter ego". - А сколько тебе было лет и сколько из них ты пил? Все могло быть… Медицина еще только подбирается к проблеме наследственности, и ты это знаешь".
"Вздор, вздор! - отмахнулся он. - Нужно просто решить вопрос. Эта программа… как они ее там назвали?… "эвтаназии"… должна быть запущена лишь в случае войны. Значит, кто-то поторопился. Кто?.. Стоп, стоп, не время сейчас, да и сил нет, - оборвал он себя опять. - Сейчас просто помочь этой несчастной, остальное - после. Потом".