На следующий день мы поднялись засветло. Похожий на маленький домик паланкин взяли на плечи сразу же восемь здоровенных рабов, и мы тронулись в обратный путь. И вновь замелькали лекари, в воздухе запахло давно надоевшими мазями и притираниями. Опять Ирод скрипел зубами от боли, стонал не в силах заснуть с тем, чтобы хотя бы на время ослабить страдание. Впрочем, теперь он торопился из последних своих человеческих или божественных сил. Успеть добраться до Иерусалима, изменить завещание, водрузить царскую диадему на голову старшему сыну Архелаю, а не Антипе, как он еще размышлял перед тем, как отправиться на воды. Именно Архелаю, с тем, чтобы Антипа был при нем тетрархом. И то верно, не хватало еще, чтобы Архелай обиделся, и наподдал младшему братцу. Ведь Архелай, он такой – родного брата к кресту приколотит, если что не по нем, а Антипа – он смирный, он стерпит, смирится, и отдаст в конечном итоге Иудею.
Когда мы проезжали мимо какой-то деревеньки, Ирода вдруг отвлек от дум заливистый девичий смех.
– Они смеются, я тут страдаю, а они смеются! – Рассеянно он развел руками. В этот момент Ирод разрезал себе яблоко на узкие ломтики, лакомясь спелым фруктом, как это любил делать.
– Жизнь продолжается, – рассеянно ответил я, угощаясь спелой виноградиной. Ирод не любил есть один, и на время его поездки к купальням, я находился при нем неотлучно.
– Представляю, как они будут смеяться, когда меня не станет. Архелай ведь пожиже меня будет. Не сможет держать этот народец, как держал его я. Пойдет вольница, послабления, опять возьмут верх фарисеи или ессеи, или, даже не знаю кто. Я уйду, и ни кто не заплачет! Вот что меня печалит. Они так и не поняли, и не скоро поймут, сколько я для них сделал. Нет же! Они будут смеяться, как эта чумазая простолюдинка! Смеяться и отмечать мою годовщину, как торжество! Сделают ежегодный праздник избавления от деспота! – Говоря это, Ирод распалялся все больше и больше. Его лицо сделалось красным, гнойные язвы на нем набухли, так что мне вдруг показалось, что еще немного, и они лопнут все сразу, извергая мерзкий зеленоватый гной вперемешку с кровью.
– Они будут отмечать мою годовщину, как торжество с танцами, песнями и подарками, будут раздавать угощения на улице, махать украшенными бантами пальмовыми ветками и бросать цветы! Они будут поздравлять друг друга с очередной годовщиной избавления от жестокого тирана, от чудовища держащего в своих когтях несчастную Иудею. Гады!
Мне показалось, что Ирод вот-вот заплачет, но он отвернулся лишь на мгновение, тут же вновь уставившись на меня полными гнева глазами и готовыми лопнуть гнойниками.
– Они устроят праздник, а ведь могут справить и тризну?! Как ты считаешь Квинт? Смекаешь, о чем я говорю, или старость окончательно замутила тебе разум. Эй! Начальника стражи и самого быстрого гонца сюда. Живо!
Услышав его вдруг окрепший сильный и властный голос, штора закрывающая вход в паланкин дернулась, и в дверях показалась красноватая рожа нынешнего начальника караула Тиграна.
– Снаряди гонца. Мы отправим приказ в Иерусалим. Приказ моим сыновьям. Чтобы они немедленно собрали самых именитых и знаменитых, самых уважаемых жителей Иудеи, докуда только успеют добраться. Я же хоть и поспешаю, но делаю это с достоинством и оглядкой на мои раны, а значит, они обернутся куда быстрее. Пусть соберут дорогих гостей в одном из дворцов, сами решат куда. И пусть Саломея и Алекса проследят за тем, чтобы им было удобно.
– Дела идут. – Он подмигнул мне. Я пожал плечами, и вытащив из-за пояса уже привычную мне чернильницу и перо, принялся составлять приказ. В тот день ненадолго у Ирода улучшилось настроение, так что мы относительно спокойно погрузились на корабль.
Глава 44
Получив наше сообщение о возвращении, на пристани уже толпились встречающие, среди которых на высоком настиле под тентом я приметил Саломею, величественно восседающую на кресле, в то время как слуги обмахивали ее разноцветными веерами. Должно быть вблизи это выглядело завораживающе. Когда же корабль причалил и царя вынесли на берег, Саломея тот час бросилась навстречу, норовя припасть к ногам брата, чего он естественно не мог ей позволить.
– Позаботилась ли ты о моих гостях? – нежно глядя на сестру, почти пропал Ирод.
– Хорошо, – Саломея оправила съехавший на бок платок. – Все как ты велел. Будет праздник?
– Праздник?.. – он обернулся ко мне, сокрушенно покачивая головой. – Праздник… у них одни только праздники на уме. Не праздник – похороны. Царские похороны, которые ни кому не дозволено превращать в праздник. – С притворной строгостью он погрозил сестре пальцем, и тот час она припала губами к его руке, умоляя простить ее непонимание.
– Тебя-то я прощаю. Я понимаю, что на целом свете, ты одна любишь меня. Только ты… только… а они, – он гневно обвел глазами радостные толпы. – Они ждут, не дождутся, когда я подохну. Скажут, старый орел окочурился, а ну пинать его! Вырывать золотые перья, насмехаться над его памятью!
– Никто не посмеет насмехаться! – Не сдержалась Саломея.
– Посмеют. Жизнь, как говорит мой ученый друг Квинт Публий, продолжается, и он прав. Только я не хочу сестренка, чтобы после всего того, что я сделал для этого проклятого царства, кто-то смел радоваться моей гибели. Ты поможешь мне? Ты обещаешь сделать роскошную тризну по своему старшему брату? По брату, который любил тебя, не смотря ни на что?!
Саломея порывисто кивнула, не зная, что и сказать.
– Тогда я спокоен. Тогда все просто, все ясно как день. – Ирод вновь обвел собравшихся счастливым, но не предвещавшим ничего хорошего, взором. Его взгляд помутился, а лицо сделалось серым, должно быть в этот момент он ощущал ни с чем не сравнимую боль. – Я прошу. Нет, я приказываю тебе, сестра моя, чтобы после того, как я умру, ты, и твой муж Алекса отправились к моим "гостям", – слово "гостям" он произнес, точно выплевывал вишневую косточку, – и приказали солдатам порубить их всех на мелкие куски. Таким образом, в каждой уважаемой семье царства будет траур, и они невольно будут скорбеть вместе с тобой. Когда я умру, а пока запри их ипподроме
И в этот, и на следующий год, и пока жива память о близких. Они будут плакать о них, поминая меня. Да будет так. Я сказал!
Произнеся это, Ирод потерял сознание. Обессиленного царя вновь уложили в паланкин и понесли в сторону Иерусалима.
Глава 45
Моя тайная супруга Саломея была рядом. Береника, вызванная особым приказом Ирода, находилась подле матери, либо со своими детьми, ожидая, когда дед призовет их к своему ложу, дабы проститься, традиционно благословив семью, отдав последние распоряжения. Мои сыновья Антипатр и Фазаель еще до отбытия царя на воды были отправлены матерью в ее тетрархию, Антипатр в Ямнию и Азот, а Фазаель в Фазаелиду, дабы составить представление о состоянии отошедших им земель и имеющихся на них укрепленных городов-крепостей и селений. Они должны были с рук на руки принять хозяйство, дабы составить подробный отчет относительно нужд подвластного им теперь народа, характера помощи и денежных вложение, а так же выяснить состояние казны и составить рекомендации по распределению денежных средств или иных благ.
Саломея была рядом, все мои дети и внуки живы и здоровы, а я, вот ведь подарок богов, на старости лет, я все еще был потребен Ироду, а значит, меня ни кто не гнал, и я мог проводить все свободное от общения и ухода за царем время со своей семьей. Но вместо этого я почти круглосуточно торчал у Ирода, стараясь под каким-нибудь предлогом остаться в его покоях на ночлег, и изумляя своей верностью и преданностью дворцовых слуг и членов царской семьи.
Я ждал смерти Ирода, его слез и отчаяния. Его предсмертного страха и слабости пред лицом неминуемой смерти. Да, последние дни избранника богов были воистину страшными. И мне доставляло удовольствие промывать его незаживающие раны не брезгую вонью, гноем и даже червями.
Я смаковал его боль и сам его ужасающий вид, думая о том, как должно быть, радуется в царстве Сатурна, или куда помещает души умерших ее, неведомый мне бог, Абаль. Я мечтал, чтобы приговоривший мою возлюбленную к невозможной жизни, отнявшей у нее рассудок злодей, ползал бы передо мной на коленях, умоляя о быстрой смерти, а я бы лишь отсрочивал приговор, потчуя его лекарствами и уговаривая потерпеть хотя бы еще немного.
Но, на горе мне, все это время Ирод держался на удивление стойко, что наводило на мысль, что он может, поправ законы своего бога, уйти из жизни, по-римскому обычаю, покончив с собой.
Этого нельзя было допустить, так как подобный уход был несравнимо легким рядом с медленным гниением всего его тела. Кроме того, он все еще не казнил своего первенца. Не принес Антипатра на алтарь моему богу, не стал в третий раз сыноубийцей.
Письмо императора было уже давно получено, его текст наизусть знали все, включая мальчишек – разносчиков воды, меж тем Ирод медлил!..
Опасаясь, что царь может обмануть меня в моих ожиданиях и перерезать себе горло ночью, когда я буду спать, или во время отлучки по делу, и велел вынести из царской опочивальне все, что хотя бы теоретически он мог использовать в качестве режущего или колющего оружия.
По-хорошему следовало, конечно, выбросить еще и тяжелые чаши для фруктов и напитков, так как в отчаяние, он вполне мог разбить себе ими голову, но получилось только заменить их на легкие глиняные.
Кроме того, я подольстился к племяннику Ирода Ахиабу – сыну того самого Ахиаба с которым я служил в Акре, который на правах члена семьи находился подле царя, следить, дабы тот не удавился шнуром от балдахина, или не предпринял попытки выброситься из окна.
Желая подтолкнуть царя к принятию мер в отношении его первенца, я несколько раз приводил к его постели внуков, которые невольно начинали причитать, взирая на нарывы и раны своего деда.
– Что ждет этих невинных детей, если Антипатр вдруг вырвется на свободу?! – Произносил я, как бы сам себе. С годами люди нередко приобретают опасную привычку высказывать обуреваемые их мысли вслух. Пред Иродом я с успехом разыгрывал выжившего из ума старца.
– Бедные детки!
Зная, насколько остро царь переживает семейные дела, можно догадаться, какую боль он при этом испытывал. Я же продолжал свою изысканно-жестокую пытку, растягивая несчастного Ирода между страхом перед, способным на любые коварства и подлости Антипатром, и ужасом, перед мыслью, что ему вновь предстоит обагрить руки в крови собственного ребенка!
Это было замечательно!
– В городе ходят слухи, будто бы Дорида собирает верные ей идумейские семьи, дабы пробиться во дворец и вызволить Антипатра из темницы. (Из соображений безопасности и желая все держать под контролем, Ирод поместил ожидающего окончательного приговора сына в подвальную тюрьму крепости, где жил в этот момент сам).
Ирод не мог поднять руку на собственного ребенка, все еще казнясь смертями Александра и Аристобула. Он со страхом думал о том, что рано или поздно ему придется оказаться перед лицом неминуемого выбора и тогда…
Формально император признал Антипатра достойным смертной казни, тем ни менее в своем письме, он отмечал особо, что Ирод волен поступить с сыном, как посчитает нужным. Август заранее соглашался с его выбором, готовый заменить казнь ссылкой. То есть, он признавал вину, но принципиально не брал на свою совесть смерть чужого ребенка. Ирод же был слишком слаб, для принятия столь тяжелого решения.
Этого-то я и боялся. Впрочем, царь преподнес мне роскошный подарок, повелев собрать и удерживать насильно на ипподроме уважаемых граждан Иудеи, коих приказал Саломеи казнить, едва он перестанет дышать. Замечательный вариант прославиться в веках не благородными делами гения своего, а неслыханным злодеянием!
Впрочем, я не очень-то верил, что родственники Ирода решатся на такое дело, после смерти царя, когда уже ни что не станет угрожать им за ослушание. А значит, их следовало как-то подтолкнуть к этому решению еще при его жизни.
Не зная, как наилучшим образом поступить, дабы не подвести под удар Саломею и Алексу, которые отвечали за пленников, я сел было, сочинять поддельный приказ Ирода, когда за моей спиной неожиданно оказалась Саломея. Когда ей это нужно, "черная жрица" умеет подкрадываться так незаметно, что даже "Черный паук" ничего не прочухает.
– Он все-таки решился на это?! – Глаза Саломеи расширились от ужаса, грудь то поднималась, то опускалась. Все еще красивая, Саломея в старости сделалась властной и прекрасной госпожой, с тонкими острыми чертами лица, узкими запястьями и золотом обильно перемешенным с серебром роскошных волос.
– Неужели он отважился на такую жестокость?! Я сейчас же пойду к брату, пусть он отдаст сей безумный приказ, смотря мне в глаза! – Выпалила она и уже хотела развернуться к выходу, когда я был вынужден схватить ее за запястье и усадить рядом с собой.
– Не отдавал он такого приказа, но отдаст. Рано или поздно отдаст, любовь моя. А потом умрет, наконец. Оставив на наших шеях зверя Антипатра. Ты ведь сама пострадала от него, родная. Знаешь, что за чудище таится в подвалах. А ведь он его убивать как раз и не собирается. Уже император ему черным по белому написал, мол, согласен на смертную казнь, а он не смеет. После Хасмонеев не может еще раз на такое решиться. Так пусть же вой подымится по всей Иудеи, пусть он сообразит, что еще чуть-чуть, и дворец его снесут родственники убиенных. Тогда быть может согласиться избавить нас от злобного чудовища.
– Но нельзя ли каким-нибудь иным способом рассчитаться с моим племянничком? Не смертями же заложников? Бог не попустит такого злодеяния! Мы не избавимся от Антипатра, мы все умрем вместо этого!
– До Антипатра не добраться даже мне. Даже самый лучший из "тайных дел мастеров" не успеет примчаться из Рима в Иудею, дабы исполнить этот заказ. Не успеет, потому что твой брат ни сегодня, завтра помрет. Да если бы был хотя бы крохотный шанс, неужели ты думаешь, что я не воспользовался бы им. Нанял стражника, чтобы тот зарезал или придушил змееныша. Все впустую. А так, внезапная казнь заложников, бунт, Ирод велит придушить змееныша, а там, глядишь и сам того. Умрет, потому что его богатырское сердце не выдержит еще одной скорби.
– Ты хочешь, чтобы Ирод умер?! – Саломея залилась слезами.
– Да и на что ему жизнь? Разве сладко гнить заживо, наблюдая, как твоей плотью лакомятся черви?
– Может он и страшно болен, может его боль и нестерпима. Только болезни все по грехам. А видно на нем их ой как много набралось. Так что его страдания – его же искупление. Умрет раньше времени, потом век всего в аду не искупит. Это же понимать надо! А быть может, спасем его именем невинных людей, так боженька на небе ему это и зачтет, как за доброе дело. Ведь он же – брат мой, не злодей. Как ни крути.
– Про грехи я не знаю, про искупление тоже, только для нас он опасен, пока жив, опасен. Ты что же сама не понимаешь, что Ироду сам бог не указ, он уже двоих сыновей казнил, захочет, и тебя и меня казнит. Утопит Иудею в крови, а сам будет на крови той на лодке плавать. Пусть будет царем Архелай, пусть Антипа или Филипп, если ему опять приспичит менять завещание. Но только не Антипатр. Потому как в его наследничках, слава богам, кишка тонка нас всех извести. Умрет Ирод, умрет первенец его, и спокойная жизнь начнется. Тебе тетрархия отписана. Сядем там свой век доживать, или на сыновей оставим, а сами, куда подальше отсюда.
– А пускай казнит! Пусть с живой кожу сдирает. Потому как он царь. А доброе дело сделать за Ирода, я как младшая сестра обязана. Век буду Богу молиться, поклоны класть. И птиц в клетке томящихся на волю отпущу. Вместе с Алексой и отпустим, не взыщи. Как-нибудь отмолим душу грешную. Мне и самой не так-то много осталось, не хочу, чтобы дети детей наших потом говорили, будто бы Саломея дочь Антипатра, сестра царя Ирода свои руки и ноги в крови невинных омыла. Будто была пособницей дьявола. Пойду и выпущу на волю. А ты, – она погрозила в мою сторону унизанным драгоценными перстнями перстом, – ты только посмей фальшивую писульку, какую еще сочинить. Брата моего посмертной славы лишить, убийцей кровожадным сделать! Сама о тебе донесу. Все Ироду про нас как перед богом расскажу. Во всех грехах покаюсь. Пусть казнит он меня – беспомощную старуху. Пусть гневается, только я все одно их выпущу! – С этими словами она покинула меня.
Ну и ладно. Кто интересно откроет ей запертых узников. Кто сумеет смастерить письмо, подделав царскую подпись. А с Саломеей я после разберусь, по-хорошему конечно. Как я еще мог разбираться с собственной, пусть даже и тайной женой.
В этот момент, занятый своими мыслями, о том, как бы поискуснее сплести очередную ловушку для Ирода, чтобы тот, наконец, расправился с Антипатром, я совершенно забыл, что Алекса такой же "тайных дел мастер", как и я. Что Береника, Антипатр и Фазаель обучались у меня, и умеют уже, наверное, не меньше, а может быть и больше, нежели их старик. В общем, я недооценил собственной семьи, и вскоре был посрамлен за это.
Неожиданно дворец огласился криками и плачем. По коридорам метались слуги и стража. Перепуганные придворные, виночерпии, постельничие, няньки с детьми и без, родственники царя. Вся эта толпа летела к одной единственной цели, к царским покоям, дабы узнать, что там происходит.
В секунды дворец наполнился перепуганными людьми, которые, по обычаю, громко рыдали, стенали, рвали на себе одежду и волосы.
Крик, шум, вой. Расталкивая иродовых домочадцев, я добрался до спальни царя одним из первых. Вроде как сбил с ног какую-то женщину, толкнул толстобрюхого щеголя, чуть не раздавил, вдруг выползшее на дорогу дитя. Двери в царские покои были заперты, и должно быть следовало хотя бы постучаться. Но толпа сзади напирала. В последнее мгновение я успел подхватить с узорчатого пола, уцелевшего дитенка, и тут же нас почти что приперли к дверям, так что те раскрылись внутрь, а мы, те кто оказался впереди, влетели в покои царя иудеев.
Удача, Ирод был жив, я сразу понял это по его вздрагивающей на софе спине. Должно быть, он лежал лицом в подушки и горестно рыдал. Рядом с ним встревоженный и счастливый возвышался царев племянник Ахиаб со смехотворно маленьким фруктовым ножичком, который он тут же безропотно вручил подоспевшей стражи, давая какие-то объяснения. Из-за раскричавшегося ребенка на руках, я не слышал, что он говорит, и это было досадно. Я приблизился, на ходу передавая кому-то малыша.
Завидев меня, по-дурацки улыбаясь Ахиаб бросился на встречу, обнимая меня за шею, и прилюдно называя истинным царским спасителем.
А я только и мог, что по-дурацки хлопать глазами, не понимая, что произошло.