- Нет? - белое полотно колыхнулось, брат Ломбардо, видимо, усмехнулся. - Ты не прост, хотя и стараешься. Где тебя изувечили?
- Был пожар…
- Не хочешь ответить. В конце концов, не мое дело. Меня интересует другое - зачем ты выдал себя за прокаженного? Я давно за тобой присматриваю.
Анаэль не имел никакой убедительной версии, поэтому предпочел молчать.
- Ну же? - в голосе маски проявилось раздражение. - Ответь. - Было так тихо, что слышался треск горевшего в светильнике масла. - Скажешь, вправду подумал, будто тебя прихватила наша болезнь?
- Да, я так решил, - разлепил сухие губы Анаэль.
- Но ты же не мог не знать, что в лепрозории не выживают. Почему ты не захотел побыть на свободе, притворяясь здоровым?
- Мне опротивела жизнь, - заявил Анаэль.
- Зачем же ты перед тем пытался бежать из монастыря? При господине де Шастеле тебе было неплохо.
- Опротивела ваша тюрьма, - рискнул сказать Анаэль, снова уверяясь, что ему все равно конец.
Белая маска снова всколыхнулась.
- А, ты свободолюбив! Не сумев обрести полную свободу, решил пренебречь частичной?
- Читаешь в моей душе, - огрызнулся Анаэль в преддверии виселицы.
- Напрасно показываешь клыки. Ты мог бы начать совсем новую жизнь, если…
Анаэль снова вспомнил и Агаддин, и ночную беседу в капелле.
Тем временем брат Ломбардо туманно сказал:
- Наш орден несколько необычен. Мы не воинственны и работаем не за деньги. Наш орден Святого Лазаря объединяет людей с благородным сердцем, не обязательно благородного происхождения. И, если хочешь знать, организован он знатными итальянцами, но принимает к себе христиан любой нации… Однако ты словно не понимаешь…
- Нет, я слова понимаю, но, Господь свидетель, я никак не могу уловить общий смысл, - сказал Анаэль, продолжая игру.
- Смысл? Ты ведешь себя странно. Взятый с плантации раб не бросает теплого места ради призраков свободы. Человек с рабским сердцем никогда не пойдет в тюрьму-лепрозорий по доброй воле.
Нам нужны сильные духом сподвижники. Рыцари ордена Святого Лазаря не обладают земными благами, не совершают великих воинских подвигов. Ты это понял?
- Боюсь, и теперь… Ты хочешь, чтобы я стал…
- Именно. Можешь стать рыцарем. Не рыцарем вообще, для чего все же требуется хоть капля голубой крови в жилах, но рыцарем ордена Святого Лазаря.
- А если не соглашусь?
Брат Ломбарде ответил не сразу. Он был разочарован.
- Если не согласишься, отправишься на свою вшивую подстилку.
Анаэль попробовал двинуть плечами, он их уже не чувствовал. Шею ломило. А предложения брата Ломбарде казались очередной ловушкой. Интуиция подсказывала Анаэлю, что, если он согласится надеть черный плащ с красным крестом, он тем самым покончит со своим будущим. Лучше - сарай тюремного лепрозория.
- Я не согласен, - произнес он угрюмо.
- Хорошо, - быстро сказал брат Ломбардо, как будто не удивясь, что само по себе было весьма удивительно. - Иди, дикарь.
С этими словами Ломбардо откинул ткань со своего лица, и Анаэль увидел округлую, слегка улыбающуюся, не тронутую болезнью физиономию. В руке у брата Ломбардо нарисовался кинжал.
- Повернись-ка ко мне спиной.
Он не вонзил Анаэлю кинжал под лопатку, а лишь перерезал веревки и подтолкнул его к выходу из комнаты.
Там Анаэль попал в руки тех же молчаливых стражей. Его вывели из простого собора в утро. Звучал колокол, и к собору брели монахи. Стражники препроводили Анаэля к главным воротам. Там стояли четыре оседланные лошади, рядом топталось несколько рыцарей, экипированных в путешествия по неспокойным дорогам Святой земли. Стражники подвели Анаэля к ним. Один спросил, дернув носом:
- Чем от тебя разит?
- Проказой, - ответил за Анаэля стражник.
Рыцарь сказал бывшему прокаженному:
- Поскачешь на рыжем коне. К нам не приближайся. У седла мешок с едой.
- Кто вы? - спросил Анаэль.
Рыцарь приблизил железную рукавицу к его лицу и брезгливо сказал:
- Если бы не было мне противно, я бы вбил твой вопрос тебе в глотку.
Анаэль повернулся к указанной лошади, попытался перекинуть повод, а руки не слушались.
К чему же теперь готовиться?
Его спутники были в седлах, не оглядываясь, они поскакали к воротам. Их уже отворяли сонные стражники. Кое-как Анаэль влез на рыжего коня, дернул повод, животное рысью пошло на дорогу.
У надвратной башней вкопаны были две свежие виселицы. В одной петле висел надсмотрщик Сибр, в другой - колыхался лекарь.
Глава XII. Ночная серенада
Перед каждым ночлегом спутники связывали Анаэля. Во время очередной процедуры Анаэль рассмотрел на пальце одного из них перстень с печаткой, изображавшей двух всадников на одном коне. Точно такой был у господина де Шастеле. Возможно, перстень свидетельствовал о том, что обладатель его имеет отношение к ордену тамплиеров. Если сопровождающие его рыцари, подумал Анаэль, служат ордену Храма, все становилось значительно интереснее.
Господа рыцари обращались к нему нечасто и с бранью. Нетрудно было понять, что путешествуют они вместе с ним не по своей воле и, если бы не какие-то обстоятельства, с удовольствием вздернули бы его на первом суку. На привалах Анаэль получал косые взгляды и обглоданные кости. Они ехали по густозассленным землям, по возможности объезжая стороной деревни и постоялые дворы.
Вспоминая казненных у въезда в монастырь, Анаэль думал о том, что, возможно, с ними расправился кто-то, кто знает, кого Анаэль мог встретить в "нижних пещерах", и не желал такой встречи. Но почему тогда не прикончили Анаэля - носителя тайны?
Когда человек ввергнут в такую неопределенность, в нем нарастает желание вырваться. И Анаэль решил убежать. На этот раз - наверняка. Он присматривался к своим спутникам, изучал их привычки, проверил узлы веревок, какими они его вязали, и их чуткость во сне. Рыцари были во всем добросовестны…
На исходе четвертого дня путешествия они разжились вином в одиноко стоявшей усадьбе. Ее хозяин, старый хромой сириец, увидев ворвавшихся к нему вооруженных людей, решил было, что это - грабители… В конце концов он, причитая, вынес христовым воинам два больших кувшина вина и козий сыр. Рыцари прихватили к сему упитанного барана.
Пиршество устроили, едва отъехав на три полета стрелы, у ручья, за которым стеной стоял виноградник. Шпалеры его поднимались на холм к полуразрушенной башне. Все это скрыла черная теплая ночь.
Анаэль устроился, как обычно, в сторонке. Ему бросили сыр. Пламя костра выхватывало из темноты бородатые лица рыцарей, занятых разделкой барана.
Воины опьянели быстро и сильно. В перерыве между кувшинами они связали Анаэля кое-как. Он слегка напряг мышцы, когда его оплетали веревками, но захмелевшие тамплиеры этого не заметили. Когда он расслабил мышцы, веревки несколько ослабли.
За вторым кувшином они запели канцоны, чего им, монахам, делать не полагалось. Когда зазвучала сирвента Бертрана де Варна в честь его дамы, Мауэт де Монтаньян, Анаэль попытался ослабить узы.
Они лишь на первый взгляд были затянуты кое-как. Рыцари дело знали. Обливаясь потом, ломая ногти, Анаэль трудился изо всех сил, стараясь притом не шуметь. Но сочинение неизвестного ему трубадура оказалось почти бесконечным. Когда оставшийся наедине с сирвентой певец добрался к ее последним словам -
Ты, Пагиоль, на лету
Схватив суть жгучих речей,
Спеши к Да-и-Нет, мотив
В дороге не позабыв, -
пленник освободился от уз.
Гуляки были уже "хороши". Они не могли уже петь и рассорились, призывая деву Марию.
Анаэль отполз к ручью и перебрался через него. Цепляясь за корневища лоз винограда, косясь на луну, поднимавшуюся из-за холма, Анаэль побежал наверх к башенке между шпалерами винограда и на бегу обсыхал, опасаясь получить в спину пущенную из арбалета стрелу.
Когда виноградник кончился, Анаэль остановился и обернулся, чтобы проверить, нет ли погони. Но кто-то набросил ему на шею кожаную петлю, и сверкнуло у горла лезвие ножа.
- Молчи, - услышал он шепот.
Анаэль и не думал сопротивляться, не видя напавших.
Его подхватили под локти и потащили по склону вверх. Скоро он очутился в подвале со сводчатым потолком, возле костра, горевшего на полу. Его поставили на колени перед сидевшим на камне бритым человеком средних лет. Он был одет в козлиную безрукавку мехом наружу, под ней - голое тело, а в ухе - серьга по моде пиратов. Он ухмылялся.
- Где вы нашли это чудище? - спросил он. Анаэль был похож на лесного дьявола - в грязных лохмотьях, мокрый и бородатый, с жуткими шрамами на физиономии.
- Выскочил из виноградника, - просипел кто-то.
- От кого ты бежал?
Анаэль молчал, лихорадочно соображал, кто эти люди. Разбойники? Или кто? Явно не мусульмане, не христиане.
- Будешь молчать, - сказал краснорожий главарь по-арабски, - мы подвесим тебя на крюке над огнем… Кто ты?
- Я - красильщик, - поторопился вымолвить Анаэль. - И отец мой - красильщик в Бефсане.
Это было первое, что пришло в голову, но, вероятно, не лучшее…
- Что у тебя с лицом? Твой отец размешивал твоей башкой краску?
Разбойники, если они разбойники, захохотали.
- Ты угадал. Красильное дело такое… Я обгорел.
- Ладно, плевать. Так от кого ты бежал?
- Отец послал меня с образцами в Тивериаду. Вооруженные люди на лошадях…
- Поймали тебя на дороге?..
- Ты угадал! - Анаэль изобразил удивление. - Я не успел отпрыгнуть в кусты.
- Куда они едут?
- Не знаю, они не сказали.
- Где они?
- За виноградником у ручья разложили костер.
- Как это ты удрал?
- Они пьют вино и ничего не соображают.
Среди разбойников произошло движение.
- Если ты нас обманул, - сказал главарь в козлиной безрукавке и пожевал толстыми губами, - если там ждет засада, мы тебя просто прирежем. А если не врешь, я подумаю, что с тобой делать, красильщик.
Вожак рассмеялся, он был весельчак. После выяснилось, что он - известный разбойник.
Анаэля связали и бросили в сторонке на какую-то шкуру. Там, в относительном одиночестве и в полумраке, он наконец пораскинул мозгами. Несколько разбойников ушли из подвала с оружием. Если они и не найдут рыцарей, то хоть увидят остывающее кострище. А что будет дальше?..
Размышления Анаэля были недолги. Вернувшиеся разбойники кричали, перебивая друг друга, по-арабски, по-арамейски и на испорченной латыни о том, что нашли становище рыцарей и прирезали их во сне. Это дело тут же отпраздновали винопитием, плясками и восторженным воем.
Анаэля не трогали, и он уснул как убитый.
Утром его разбудил Весельчак Анри. Приложив толстый палец к губам, сделал знак следовать за ним. Округа была залита белым туманом. Восток набух светом восходившего солнца. На западе воздымалась гора Гелауй.
- Там, - сказал Анри, указывая на север, - твой родной город. Мы скоро пойдем туда.
- Зачем? - спросил Анаэль.
Весельчак усмехнулся.
- Узнаешь. Ты нужен мне, понял?
- Готов служить, если сумею.
- Еще бы. Меня зовут Весельчак Анри. Слыхал обо мне?..
Анаэль пожал плечами.
- Ну так учти, красильщик. Комтуры всех городов побережья, от Тира до Аскалона, мечтают меня поймать и объявили награду за мою голову. Я их осчастливил: ушел от них сюда. Пусть копят денежки до моего возвращения. Ты - здешний, и очень мне кстати.
- Я покажу, что знаю, - сказал Анаэль, - не только Бефсан, но и Анахараф, и Безен. Я знаю тайные калитки в крепостных стенах, знаю, где испражняются стражники…
Весельчак Анри кивал, а услышав об отхожих местах стражников, усмехнулся. Ему понравилась тирада пленника.
- Как тебя звать? - спросил он.
- Анаэль.
- Ты иудей? Перс?.. Может быть, армянин?.. Сириец?
- Мне известно, что мать была дейлемитка, а отец - с севера, из Халеба. Но я - христианин. Меня окрестил латинский священник.
Весельчак Анри достал из кармана кожаных штанов перстень с тамплиерской печаткой.
- Ты знаешь, что это?
- Я видел такой у одного из рыцарей, которые захватили меня.
- Я спрашиваю, знаешь ли ты, что это такое?
- Нет, - Анаэль решительно отклонился.
Анри спрятал перстень.
- Так вот, сын дейлемитки, я рад, что ты попал в мои лапы около своего дома и знаешь все потайные калитки. Но важнее другое: поблизости твой отец и… кто еще?
- Две сестры, - тихо ответил Анаэль, - мать умерла.
- Это значит, что ты нас не выдашь. Пока они живы.
Глава XIII. Сестры
Единокровные сестры Сибилла и Изабелла, дочери иерусалимского короля, не походили одна на другую. Старшая на полтора года Сибилла ничем не блистала и выглядела бесцветной. Изабелла - не то. Она была энергична, неукротима, порой казалась даже свирепой, притом - государственного ума.
Изабелла склонна была помыкать старшей сестрицей, при случае тормошила ее и норовила втянуть в авантюры. Сибилла пряталась от нее, вздыхала, молилась и иногда лила слезы.
Когда расстались, Изабелла с небольшим, но пышным двором отбыла в Яффу, Сибилла же поселилась в полумонастырском заведении под Иерусалимом по дороге к Вифлеему. Чинный порядок этого заведения соответствовал ее нраву. Она подолгу сидела в саду с жасмином и розами, не пропускала церковные службы, а появление нового духовника ее обрадовало. Обходительный и говорливый иоаннит отец Савари поддержал увлечение Сибиллы книгами отцов церкви. Он живо и целомудренно их комментировал. И не пытался использовать свое влияние на нее. Она с детства знала, что ей, возможно, придется царствовать как старшей дочери короля. И сторонилась людей, заискивающих перед ней с очевидным прицелом на будущие выгоды и блага. Политика ее не интересовала. Ее привлекала роль мученицы за веру, например, святой Агнессы. Она развивала эту тему в беседах с отцом Савари о женах-мирроносицах и о ранах Христовых, разрывавших сердца Марфы и Марии. Он давал ей выплакаться, молился вместе с нею. Он никуда не спешил, не настаивал ни на чем и готов был ей растолковывать любое слово Святого Писания в сто первый раз.
Поскольку Сибилла не знала, куда ее ведут, она считала, что ее беседы с отцом Савари - всего лишь богоугодное времяпрепровождение. И вот однажды августовским утром говорливый иоаннит мог поздравить себя с тем, что основная часть пути - от оплакивания ран Христовых до признания прав ордена госпитальеров на ведущее положение в Святой земле принцессой проделана. Она согласилась посетить госпиталь Святого Иоанна в Иерусалиме, этот монумент моральной мощи ордена, самую знаменитую и, может быть, самую большую больницу в мире.
- Она потрясена увиденным, - сказал отец Савари графу д’Амьену.
Достигнув решающего влияния на короля, великий провизор не без основания считал, что сегодняшний день ордена госпитальеров в некоторой степени обеспечен и надлежит беспокоиться о дне завтрашнем.
- За один этот день она пролила слез больше, чем за все время нашего общения, - самодовольно сказал отец Савари.
- Слезы - самая мелкая монета в кассе женской души, Савари.
- Только не у такой, как принцесса Сибилла, мессир. Не представляю себе соблазна, который собьет ее с пути истинного.
- Ну-ну, - сказал д’Амьен.
- К тому же я рядом с ней пять дней в неделю.
- Ваш дар известен, - кивнул великий провизор, - но дела, в которые замешана женщина, оценивать лучше по результатам.
Проповедник не стал спорить и почтительно облобызал руку великого провизора.
Ни один, ни другой не знали, что по возвращении в свою келью принцесса Сибилла нашла у себя на подушке некое письмо.
Совсем по-другому жила Изабелла в Яффе.
Она устроилась по-королевски. Каждое утро к ее выходу являлись десятки рыцарей, последовавших за нею из столицы. В Иерусалиме Бодуэн IV как-то сразу всем опостылел своими болезнями, затворничеством и скупостью. За последние четыре года он всего несколько раз появлялся перед подданными и со своими детьми виделся мельком. Его поведение порождало разные слухи. Но всем наскучило обсуждать, лихорадило короля накануне или у него желудок расстроен.
Дворяне, особенно молодые и бесшабашные, в Яффе при молодой принцессе жили довольно весело. Но обитатели Яффы не радовались. Сотня рыцарей с оруженосцами, слугами, лошадьми, как саранча на пшеничное поле, обрушилась на этот город. Вольные художники и мелкие авантюристы собрались в Яффу со всего побережья, от Газы до Аккры.
Сэкономив на Сибилле, Бодуэн выделил Изабелле приличное содержание, но только сама принцесса и ее мажордом, фантастически ей преданный эльзасец Данже, знали, до какой степени ей не хватает средств на увеселения.
Рано поутру, когда развеселая братия укладывалась спать, в городе и во дворце поселялась тишина.
Изабелла просматривала бумаги.
- Это что такое, Данже? Опять?! Тысяча двести бизантов?
- Да, Ваше высочество, - покашливая, отвечал сухой, как жердь, мажордом. - С учетом пени и налога.
- И каков же налог?
- Две пятых, Ваше высочество. В месяц.
- Почему же две пятых? Они сошли с ума!
- Они говорят, что брать с вас меньше они стесняются, боятся обидеть, Ваше высочество.
Изабелла встала из-за антиохийского столика, заваленного бумагами, и швырнула бумагу в камин.
- Что еще?
- Портовый пристав жалуется, что барон де Овернье зарубил на пристани лошадь кипрского купца.
- Чем ему не понравилась лошадь?
- Думаю, Ваше высочество, барон не попал по всаднику.
Изабелла усмехнулась, обнажив ровные зубы.
- Велите де Овернье заплатить за лошадь.
- Смею заметить, Ваше высочество, такие представления принято отвергать.
- Если бы барон зарубил купца, а тот случайно находился бы при оружии, в этом можно было бы разглядеть что-то рыцарское. Лошадь же - имущество. Достойно ли де Овернье покушаться на имущество какого-то купца? Простив барону, мы тем самым признаем, что он ведет себя неблагородно, не по-рыцарски.
Мажордом соображал в чем дело и соглашался.
- Вот именно. Я не желаю огорчать де Овернье и разрешаю ему заплатить за лошадь.
- Понятно, - кивнул Данже, - этот купец ошалеет от неожиданной милости.
- И впредь я повелеваю такие дела решать таким образом. И растолкуй всем, кто способен что-то понимать, смысл моего решения. Что касается Кипра…
Эльзасец не дал госпоже договорить:
- Кипр молчит.
- Это, наконец, странно. Гюи Лузиньян не показался мне молчуном.
Мажордом собрал пергаменты и направился к выходу. Остановился.
- Насколько я понял, у иудеев мы больше не одалживаемся. Две пятых!.. Тамплиеры дают деньги под десятую долю, и неограниченно…
Изабелла бросила взгляд на камин.
- Нет, Данже, ты не прав. Занимать придется у иудеев, даже если они потребуют больше двух пятых.
Лицо мажордома превратилось в вопросительный знак.
- Иудеям можно не отдавать, а тамплиерам - придется в любом случае.
В бело-красную залу дворца Великого магистра Рено Шатильонский вошел в ярости. В помещении находилось два человека - сам граф де Торрож и брат Гийом.