* * *
В Златополе Игнат Владимирович также хотел создать подпольную группу, но оттуда пришлось поспешно уехать из-за непредвиденного обстоятельства…
В село добрались поздно вечером. Сильный ветер гнал по улице колючий снег, наметал сугробы, в которых и так уже утопали маленькие деревянные домишки.
Петя Нечаев остановил лошадь у чьей-то ограды, спросил:
- Где ночевать будем, Игнат Владимирович?
- Где-то надо, - ответил Громов и, выскочив из кошевы, осмотрелся.
На улице - ни души, в домах не светится ни одного огонька. Но вот совсем рядом заскрипел снег, и появилась женщина, закутанная в шаль, с ведром воды в руке.
- Хозяюшка, - остановил её Громов, - переночевать не пустишь?
Она потопталась на месте в нерешительности и ответила на неправильном украинском языке:
- Та, ей-богу, не знаю. Чиловика дома не мае.
Игнат Владимирович ей в тон:
- Вот и гарно. Веселее будет.
Она махнула рукой.
- Та заизжайте вон у ту хату.
Женщина пошла вперёд, открыла ворота и дождалась, когда кошёвка въехала во двор. Петя быстро отпряг лошадь, поставил её в сарай и, подбросив сена, вошёл в избу вслед за Громовым.
Изба небольшая, из двух комнат, но чистенькая и опрятная. На стене висят два портрета каких-то бородатых мужчин в генеральских мундирах, божница полна икон, на полочках - салфетки, расшитые по-украински красными петухами.
Хозяйка вскипятила самовар, пригласила:
- Це, кажу, садитесь. Змерзли.
Громов с Нечаевым уселись за стол и с наслаждением, после нескольких часов, проведённых на морозе, стали пить чай. Хозяйка молча с любопытством посматривала то на того, то на другого. Такого богатого и необыкновенного человека, как Громов, она у себя в доме видела впервые. А что он необыкновенный, это уж так: вон и костюм на нём бархатный, и на глазах какие-то стёклышки, и бородка по-городскому клинышком подстрижена.
- А це, кажу, - сказала она на коней, - если я вас спытаю, обижаться не будете?
- Нет, зачем же обижаться, - ответил Игнат Владимирович.
- Кажуть, царя убили. То верно?
- Убили. В Екатеринбурге .
- Ох ты, господи! - воскликнула хозяйка. - Как же мы без царя жить будемо. Кто же мужиками править станет? Не-ет, без царя не можно…
- Управятся и без него, - улыбнулся Громов, а хозяйке показалась, что эта улыбка страдальческая.
- Управлялись. А теперь не справились - новую класть поставили.
Громов пытался объяснить, почему это так случилось, но хозяйка его не слушала, печально посматривала на него большими, ясными глазами.
Игнат Владимирович чувствовал, что ей хочется ещё что-то спросить, но она никак не может насмелиться. Наконец она переборола робость и сказала:
- А це, кажу, ще раз спытаю, обижаться не будете?
- Спытай.
- А не вы царь будете?
Игнат Владимирович поперхнулся чаем и рассердился:
- Да говорю же тебе, что его расстреляли.
- Нет, вы надо мной насмехаетесь. Не можно его расстрелять, - упрямо твердила хозяйка. - Мабуть, вы царь.
Громов про себя подумал: "Надо уезжать, а то разболтает по селу, что у ней царь живёт, как бы неприятности не нажить", - и сказал Пете:
- Запрягай, поедем.
Нечаев сходил во двор, запряг лошадь и доложил:
- Готово, Евдоким Семеныч.
Громов стал одеваться, а хозяйка уговаривала:
- Кажу, обиделись на меня. Не ездите, змерзните. Буря-то какая…
- Нет, нельзя, - заметил Игнат Владимирович. - Спасибо за чай.
Они быстро распрощались с хозяйкой и уехали.
7. Любовь поневоле. Встреча с Ефимом Мамонтовым
Зима была на исходе - стоял февраль 1919 года. Однако ещё неистовствовали метели, и морозы не сдавали. Побывав во многих деревнях, а также в Семипалатинске, Славгороде и Рубцовке, Громов с Нечаевым приехали в село Обиенное (Селиверстово), где, как им сообщили, действует не то партизанский отряд, не то большая подпольная группа. В Семипалатинске и Славгороде они связались с подпольными организациями, а в Рубцовке установить связь не удалось. Явочная квартира провалилась, а её хозяин "Николай Беспалов" арестован колчаковцами и расстрелян.
В Обиенном жил сослуживец Громова по армии Василий Иванович Тырин. Игнат Владимирович знал, что он эсер, однако решил остановиться именно у него: меньше будет подозрений.
У первого повстречавшегося крестьянина спросил:
- Не подскажете, где Тырин живёт?
Крестьянин показал на новый крестовый дом, выделявшийся резной отделкой среди старых, покосившихся избушек.
- Вон тот домина, с петухами. А самого-то его в лавке сейчас можно найтить… Торгует…
Громов заколебался: уж что-то больно разбогател Тырин, как бы не сказалась его кулацкая натура, а то по старой дружбе и выдаст колчаковской милиции. Однако решил: будь что будет, пока не у кого пристанища искать.
Подъехали к лавочке. Хозяина в ней не оказалось - торговала дочка.
Когда Громов с Нечаевым поднялись по высокому крыльцу и вошли в дом, Тырин сидел за столом и стучал костяшками счётов, видно, прикидывал барыши. Был ом плотный, кряжистый, с кругленьким лицом, на котором выделялись глубокие чёрные глаза и бородка клинышком (раньше бороду он не носил). Рядом с ним - толстая, заплывшая жиром жена. Наваливаясь грудью на стол, она то и дело мусолила во рту карандаш и что-то записывала на листе бумаги. Губы у неё были синие, как у покойника.
- Мир да совет! - поприветствовал Громов.
- Здравствуй! - недовольно поднял голову Тырин и вдруг, узнав Игната Владимировича, воскликнул: - Товарищ Мамонов!..
Громов засмеялся.
- Коротка же у тебя память, Василий Иванович. Давно ли встречались, а уж и не узнал. Помнишь - разговор по поводу поставки мыла. Уваров моя фамилия, Евдоким Семёнович…
Тырин понял.
- Как же, вспомнил, вспомнил. Это в Славгороде-то, - подтвердил он и, словно извиняясь, добавил: - У купца память, как у девки, не долга. Кого обманешь, того сразу же и забываешь.
- Обманываешь? - усмехнулся Игнат Владимирович.
- Бывает…
Тырин отправил жену ставить самовар, чтобы без свидетеля узнать, что такому неожиданному гостю надо.
Громов не замедлил сообщить.
- Нельзя ли у тебя дня три пожить? Знают, что ты эсер, подозрений не будет.
Тырин поморщился, однако ответил дружелюбно:
- Что ж, живи. Сослуживца грех на улицу выгонять.
- Не выдашь?
- Можешь быть спокойным.
- А случайно не знаешь, что тут за подпольная группа работает?
Тырин поколебался, но всё-таки сказал:
- Мамонтова из Кобани. Они где-то в сростках Касмалинского и Барнаульского боров базируются. Можно узнать через Юрова или Шумейко. Только поймать этих мужиков трудно. Бывают дома, но когда - одна тёмная ноченька знает.
- Спасибо, Василий Иванович, за сведения! - от души поблагодарил Громов. - Хоть ты и эсер, а, видно, совесть ещё не потерял.
Тырин неловко улыбнулся.
- От нашей партии толку мало стало, вот я и ударился по торговой линии. И спокойней, и барышей больше…
* * *
Вечером у Тырина собрались гости. Народ всё степенный, зажиточный - местная знать. Среди приглашённых оказалась молодая, лет тридцати, вдова Матрёна Якимовна из кулацкой семьи Курчиных. Она красива: лицо полное, румяное, голубые глаза задумчивые, чёрные волосы собраны в косу и уложены на голове венком. Одета кокетливо, сразу видно - хочет нравиться мужчинам.
Хозяйка, несмотря на свою грузность и неповоротливость, сумела развернуться, и стол ломился от разных закусок. Не было недостатка и в самогонке.
Когда все уселись, Тырин представил Громова.
- Наш дорогой гость, Евдоким Семеныч Уваров. Владелец мыловаренно-парфюмерных заводов. Бежал от красных из Борисоглебска. Всю его семью красные - будь они трижды прокляты! - расстреляли.
Собравшиеся сочувствовали Игнату Владимировичу, громко выражали надежду на скорую гибель большевиков. Матрёна Якимовна, сидящая рядом с Громовым, притворно всхлипнула. Утешая Игната Владимировича, она проговорила:
- Ох, жизнь!.. Так-то вот и идёт шиворот-навыворот. Вы уж очень-то не расстраивайтесь, Евдоким Семеныч, не переживайте. Всё уладится к лучшему. Мужчина вы видный, состоятельный, всяк к вам будет расположение иметь. У вас ещё всё впереди. А за горе ваше красным отплатят…
Тырин предложил выпить за здоровье уважаемого Евдокима Семёновича.
Все потянулись рюмками к Громову. На душе у Игната Владимировича было противно, однако он старался держать себя в соответствии с положением человека, обиженного судьбой. Он поочерёдно дотрагивался слегка своей рюмкой до рюмок тыринских гостей и под мелодичный звон хрусталя скорбно говорил:
- Спасибо!.. Спасибо за сочувствие!
Все выпили. Выпил и Игнат Владимирович. Только Матрёна Якимовна отставила самогонку в сторону, потом, взглянув на Громова, сказала:
- И со мной выпейте, Евдоким Семеныч.
- Вы опоздали. Я уже опорожнил.
Матрёна Якимовна наполнила рюмку Игната Владимировича, игриво проговорила:
- А вы уважьте меня, бедную вдову, свет Евдоким Семёнович. Я только с вами хочу выпить. С вами, и ни с кем больше.
Громов, нехотя подчинился её просьбе.
Вскоре провозгласили тост за здоровье хозяина и хозяйки, затем за здоровье гостей, и за столом поплыл хмельной говор.
- Какая-то сумятица в жизни пошла. Не поймёшь, что к чему…
- А всё потому, что мужичья власть. Свобо-о-да!
- Земство нам ближе, потому оно понятнее.
- Новой власти помогать надо. Бить смутьянов…
- Господь бог терпел и нас призывал к смирению…
Игнат Владимирович не принимал участия в разговоре, делая вид, что увлечён едой, ковыряясь вилкой в рябчике, нашпигованном свиным салом. Молчала и Матрёна Якимовна. После двух выпитых рюмок самогона она разомлела и, положив голову на пухлую ладонь, косила чуть хмельными глазами на Громова. Затем с какой-то дерзкой решимостью она вплотную подвинулась к нему и вполголоса проговорила:
- А вы душка, Евдоким Семёнович. Да-а. Знаете ли какой вы мужчина!.. Я вас обожаю… Позвольте, я вас буду называть по-свойски, как близкого, на ты?
- Называй, - буркнул Игнат Владимирович, отодвигаясь от вдовы.
- А мы с тобой, Евдоша, и в самом деле близки, - снова подвинулась к Громову Матрёна Якимовна и положила маленькую ручку на его руку. - Увидела тебя, узнала о твоём горе и поняла - одна у нас судьба. Одна… Был у меня муж, я его не любила, не-ет, жалела. Ох, как я его жалела!.. Потом ушёл он в четырнадцатом году на войну и пропал без вести. Осталась вдовой. В мои-то годы - эх, Евдоша! Вот и у тебя семья погибла… Давай выпьем, Евдоша, а? Выпьем за потерянное…
Она налила самогонки. Чокнувшись, выпила. Игнат Владимирович пить не стал, вылез из-за стола и уселся на диван. Матрёна Якимовна обиженно поджала влажные губы.
Вяло пожевав пельмень, она тоже вылезла из-за стола, подсела к Игнату Владимировичу и, вздыхая, спросила:
- Скучно, Евдоким Семёнович? Мне тоже скучно. И вечеринка… и гости скучные. Собирался из Семипалатинска приехать мой кум, капитан Трифонов, да почему-то не приехал. И дядюшка что-то задержался. Вот это весельчаки. Всё бы колесом пошло. Им и порассказать есть о чём…
- А кто ваш дядюшка? - поинтересовался Игнат Владимирович.
- Дядюшка-то? - оживилась Матрёна Якимовна. - О-о, дядюшка у меня голова. Контрразведкой руководит в Бутырской. Я вас познакомлю с ним. Обязательно. Он будет рад.
"Попал в компанию! - подумал Громов. - Этак и глазом моргнуть не успеешь, как скрутят. Хотя… может, и обойдётся. В своём-то дому и сор не виден".
- Дядюшка у меня влиятельный, - продолжала Матрёна Якимовна. - Он всё может: и казнить, и миловать Он этим самым… большевикам спуску не даёт. Он их… и за нас, и за вас, и за всех обиженных…
- Да, да… - поддакивал Игнат Владимирович, стараясь скрыть накипающую в сердце злость.
- При старой-то власти мы самыми уважаемыми людьми были, а советская со всеми сравняла. Со всеми… Нет, даже не сравняла - ниже других сделала. А теперь… теперь Курчины снова людьми стали, - Матрёна Якимовна горделиво вздёрнула отяжелевшую от самогона голову. Несколько минут сидела, закрыв глаза, затем через силу разомкнула веки и улыбнулась Игнату Владимировичу.
- А ты хороший. Славный… Душка! - стараясь вложить в слова нежность, проговорила она. - Ты и дядюшке понравишься.
Матрёна Якимовна прижалась к Игнату Владимировичу и, поглаживая его то по плечу, то по руке, влюблённо заглядывая в глаза, шептала:
- Ты приходи ко мне завтра… Придёшь?.. Я всё… Ох, как мы проведём с тобой вечер! Без этих… - она указала взглядом в сторону пьяных гостей. - У меня и настоечка имеется. А может, сегодня… Евдоша?! Не пожалеешь..
Ладно. Приду, - пообещал Игнат Владимирович, чтобы отвязаться от назойливой вдовы.
- Я буду ждать. И думать о тебе всё время буду, как влюблённая девчонка. Уж если мне кто в душу западёт, так я сама сгорю и его гореть заставлю, Евдоша! Уж я такая…
Крепко подвыпившие гости нестройно тянули тоскливую песню:
Вот девушка юная чайкой прелестной
Над озером тихо, спокойно нала,
А в душу вошёл ей чужой безызвестный.
Она ему сердце своё отдала…
* * *
Через три дня, как было и условлено с Тыриным, Громов ушёл от него и поселился у сапожника Коростылева. Сапожник не любил колчаковцев, но для подпольной работы не годился: частенько выпивал и на язык был слаб. Зато сын его Листофор ненавидел "Верховного правителя" и всех, кто служил ему или прислуживал. Через него-то Игнат Владимирович и установил связь с дедушкой Филиппом, руководящим подпольной группой на мельнице, и поручил следить: не появятся ли в деревне Юров или Шумейко из отряда Мамонтова.
Шли дни, недели, а связь с Мамонтовым не налаживалась. За это время Громов побывал всё же в доме у Матрёны Якимовны. Не дождавшись его прихода, она сама заявилась к нему и чуть ли не силой утащила к себе.
Весь вечер вдова угощала Игната Владимировича клюквенной настойкой, была весела, болтлива и до приторности ласкова. Громов почувствовал, что она не на шутку влюблена и что все старанья её направлены к одному: расположить его к себе. Он сделал вид, что поддаётся её чарам, расспрашивал о дядюшке, пытался выведать, не знает ли она, через своего родственника чего-нибудь о делах контрразведки, о подпольных группах и организациях, которыми контрразведка занимается. Матрёна Якимовна рассказывала об этом неохотно, старалась повернуть разговор на личную, интимную тему.
Громов был у вдовы ещё несколько раз, но так ничего интересного и не узнал - и тогда решил больше к ней не ходить. А Матрёна Якимовна надеялась, что заводчик запутается в расставленных ею сетях и рано или поздно на ней женится.