Но перемену в Алешке родители не заметили. Не придали они никакого значения тому, что на улицу по вечерам он не стал ходить - все хлопотал по домашности. И в то же время стал рядиться, чёботы из конской кожи сменил на лёгкие чувяки, часто причёсывал чуб…
А как едет в поле с невесткой, так обязательно поёт, то один, то вместе с ней:
Ой, из‑под тучки, с‑под ясного солнца.
Ой, из‑под солнца ветер сповивал.
Ой, вышла девка за новы ворота,
Ой, за ворота парня сподмовлять.
Ой, зайди, зайди, удалой молодчик,
Ой, да молодчик, в гостюшки ко мне.
Ой, сядем, сядем, удалой молодчик,
Ой, сядем, сядем, за дубовый стол.
Ой, выпьем, выпьем, удалой молодчик,
Ой, выпьем, выпьем по рюмке винца.
- Ох и ладно спивают, - говорила атаманша, - голосок к голосу, как колосок к колосу!
А Дашка заметно полнела. К новому году ей уж трудно было скрывать свою полноту. Юбки в поясе не сходились, и она стыдливо призналась свекрови:
- Тяжела я, маменька! Уже вот больше половины.
- Ну и что же, - обрадовалась свекровь. - Думаешь, я не заметила? Внучек нам давно нужен. Василий обрадуется, как придёт домой. К тому времени внучек, пожалуй, и сидеть научится.
- Не загадывайте, маменька! - перебила её Дашка, и слезы подёрнули её светлые глаза.
Чем дальше шло время, тем больше тревожилась Дашка. Песни уж не пела, грустная стала. Как‑то свёкор не утерпел и за обедом спросил её:
- Что‑то ты, невестушка, нос повесила? Али плохо себя чувствуешь? Так скажи, чего тут стыдиться, может, болит что? Так нехай Алешка свезёт вас с матерью в Ставрополь к акушерке. Нехай она там оглядит тебя, полечит.
Красная как рак Дашка низко опустила голову.
- Нет, батенька, ничего не болит. Это вам так показалось.
Алешка тоже покраснел и отвёл глаза в сторону. Но чувствовал он себя счастливым. И в то же время думал: чем это все кончится?
Весной четырнадцатого года вернулся домой Василий Колесников. Жена его только что разродилась мальчиком. Старики ликовали: вот, мол, подарочек служивому.
Приехал Василий без предупреждения. Когда вечером по улице протарахтела тачанка и остановилась у ворот атаманова дома, Дашка первая насторожилась:
- Никак к нам хто‑то?
- Ко мне кого‑то шут принес… - недовольно проговорил атаман. - И повечерять как надо не дадут!
Дашка взяла рогач, заглянула в печь. Собаки утихли. Послышался стук щеколды.
- Ишь, прёт! Прямо в хату лезет! - возмущался атаман.
Дверь открылась. На пороге стоял Василий.
Дашка вздрогнула, руки выпустили рогач, перекинулся чугун, и борщ полился, с загнетки на пол.
Первая радостно вскрикнула мать, бросаясь к сыну:
- Деточка моя! Прибыл с чужой, дальней сторонушки!
Широкоплечий, рослый Василий сбросил тяжёлые сумы с плеч, снял шапку, перекрестился на иконы и мрачно произнёс:
- Чтой‑то я не всех вижу. По дороге слух получил, будто прирост в семье есть?
Мать бросилась в спальню и вынесла новорождённого.
- Вот он! Неделька‑то всего прошла, как народился! Собирались весточку тебе подать, а ты и сам, слава богу, явился.
Она приподняла край пелёнки, раскрыла сонное розовое личико.
- Ты погляди на него, погляди! Весь вылитый в тебя, Колесниковой крови.
Хмуро глядя на ребёнка, Василий прикусил губу. Дашка стояла у печи. Голубые глаза её потемнели, уголки губ опустились.
Атаман, выходя из‑за стола, сказал:
- Возьми, казак, в руки - своё, неворованное!
Василий нерешительно принял ребёнка. Дашка ойкнула и закрыла глаза. Занятые внуком, родители не обратили внимания на её вскрик. Но Алешка, сидевший на лавке, весь напрягся, сжал кулаки и побледнел. Василин метнул жёсткий взгляд на брата. По лицу Алешки понял он, чей ребёнок. Тяжело, с задержкой выдохнул Василий распиравший грудь воздух и с дрожью в голосе произнёс:
- Да! Видать по всему, что нашей, Колесниковой крови. - И к удивлению родителей, как будто совсем некстати прибавил: - Будем считать, что сын мой. Как это в народе говорится: чей бы бычок не скакал, а теля наше! Ну, а теперя - здравствуйте!
Василий по очереди стал целовать отца, мать, сестру, брата. Жену словно не замечал. Потом одаривал: отцу- отрез топкого сукна на чекмень, матери - богатую турецкую шаль, сестре - цветастый шёлковый платок, брату - золотистого каракуля шапку. А жене ничего не Дал.
Он подошёл к Дарье и подчёркнуто торжественно вымолвил:
- Тебе, дорогая жёнушка, Дарья Васильевна, я себя привёз! - И, прижав руку к сердцу, добавил: - Сердце горячее привёз и супружескую любовь. Вот я, получай! Жив, здоров и невредим.
Дашка заплакала. Ей больше ничего не оставалось делать, как кинуться в ноги н удариться лбом о сапоги мужа. . .
Василий поднял её и трижды поцеловал в губы.
Родители радовались: по–старинному сыночек поздоровался - по чину и рангу. А жена‑то, ишь, какая! В ножки мужу бухнулась. Оно и лучше. От поклона голова не отвалится, а мужу - почтение!
У Алешки кружилась голова. Уронил он подарок на пол. Кончилось его ворованное счастье! Обошлось пока без укоров и драки: семейные грехи у порядочных казаков должны быть скрыты от соседей.
По случаю возвращения Василия целую неделю гуляла семья атамана и вся её родня. Идя по улице в гости к тестю, Василий обнял Алешку, громко выводил:
Деньги - дело нажитое,
По ним нечего тужить,
А любовь дело другое,
Ею надо дорожить.
За ними, немного поотстав, гордо несла свою красивую голову Дарья. В голубом атласном одеяле у неё на руках лежал сын Колесниковой крови…
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
После ухода на железную дорогу учитель Кутасов редко бывал в станице. Он знал, что станичное начальство подозрительно поглядывает на него, и не хотел напрасно привлекать к себе внимания.
Но в этот день он шёл навестить своего старого дружка–фельдшера, который сообщил о получении новых интересных книг из столицы.
Длинный, худой, в старых сапогах с просторными голенищами, Кутасов шагал через пустырь, заросший бурьяном, мимо огорода Воробьевых.
Из канавы, окружавшей огород, кто‑то кинул ему под ноги ком влажной земли. Кутасов заглянул в канаву. Там трудился Архип. Он очищал канаву от нанесённой дождями грязи.
Кугасов приподнял за козырёк свою видавшую виды форменную фуражку и крикнул:
- Здорово, Архип! Бог в помощь!
- Бог‑то бог, да сам не будь плох. Здорово! - отозвался Архип, поднимая голову. - А, это вы, господин учитель! Я сразу и не признал вас. Подумал, што это Илюха Бочарников со мною здоровается, - усмехнулся батрак.
- Ну нет, даже голосом я не хотел бы походить на этого Илюху. - Учитель присел на корточки. - Трудишься?
- Не потопаешь, не полопаешь!
- Это как сказать, - покачал головой Кутасов. - Я вот знаю другую поговорку: "Кто не трудится - не должен есть!" А у тебя как будто наоборот получается. Ты и топаешь, да не лопаешь, все хозяин съедает. Тебя на объедках держит.
Архип вылез из канавы и присел рядом с Кутасовым.
- Может, оно и так, да не совсем. По–моему, кто много работает, всегда крепко спит, а кто обжирается, тот больше во сне животом мучается, а то и совсем не может заснуть.
- Это смотря кто. Только вот я не знаю, на кого ты намекаешь?
- Да хотя бы на своего хозяина, - подмигнул Архип в сторону двора, где вышагивал Карпуха Воробьев. - Как полночь, так, глядишь, он ползёт куда‑то. И черт его знает какие‑то мешки перевозит по ночам. То хлеб чужой припрёт с сыновьями и в одонья снопы прячут, то из лесу притянут чужие дрова. Так что завидовать богачам, пожалуй, и не надо. Беспокойная у них жизня - жадность их грызёт.
Учитель протянул Архипу железную коробку с папиросами.
- Значит, перекур? - Архип вытащил свой кисет и предложил Кутасову самосада:
- Наше покрепче!
Душистый запах махорки пахнул на Кутасова. Он взял щепоть из кисета, стал крутить цигарку.
- Давно куришь? - спросил он у Архипа.
- Нет, недавно. С тоски задымил.
- Хм! В такие‑то годы, а уж от тоски!
- Тут годы ни при чём. Жизня так сложилась…
- Э нет! Распускать себя нельзя. Настоящий человек не должен падать духом. Возьми таких людей, как… Ну, словом, тех, кто борется за счастье обездоленных… Есть такие люди и в Сибири на каторге, и в тюрьмах. В жутких условиях пребывают, а жизнь у этих людей кипучая… Ты слыхал о таких?
- Краем уха. Может, вы из них будете?
Кутасов ничего не ответил. Они молчали, медленно затягиваясь дымом, думая каждый о своём.
Архипу давно не по душе была жизнь у Воробьевых. Мало того, что работал с зари до зари. Скопидом Карпуха скряжничал в еде. На обед подавался постный борщ-брандохлыст, узвар из сушёных груш–дичек да кисляк из снятого молока. По воскресеньям к этому меню прибавлялись или оладьи, или сваренная в борще старая курица. Карпуха сам делил курицу между членами семьи: себе и сыну Семке, как старшим, отламывал по ноге. Жене доставалась гузка. Невестке и дочери - подкрылки. Серега с жадностью впивался зубами в голову птицы. Детвора с дракой расхватывала потроха. Ободранной "кобылкой" довольствовался батрак.
Между тем перед каждым праздником Карпуха со своей рябой и некрасивой женой, которую на улице звали не иначе как Воробьиха, возил в Ставрополь или Армавир фуры, гружённые кадушками с сыром, кругами масла и курдючного жира, живой и битой птицей и даже печёным хлебом. Карпуха копил деньгу.
С первых же дней своего житья у Воробьевых Архип заметил, что хозяева, несмотря на своё богатство, нечисты на руку. Тащили они к себе во двор всё, что на глаза попадало. В одонках Воробьевых то и дело попадались снопы, связанные шпагатом, хотя сноповязалки в их хозяйстве не было. По ночам отец и сыновья притаскива ли откуда‑то мешки с яблоками, картошкой, арбузами.
Вот из‑за этого и произошёл у Архипа с хозяином резкий разговор. Не захотел батрак помогать в воровстве. А раз так, то, значит, он Карпухе не с руки.
Рассчитался Архип. Ушел работать на чугунку в ремонтную бригаду, где десятником был Кутасов.
Соседи посмеивались над Карпухой. Один из них как-то даже сказал ему:
- Это батрак сбежал от твоего каймака. Закормил ты его дюже. Чуть ноги парень не вытянул.
- Что сами едим, тем и его кормили! - обиделся Карпуха.
Архип снял себе маленькую хатёнку на задворках у одного из козюлинских казаков. Яшка–гармонист, на все руки мастер, пришёл переложить ему печку.
- Ой, и отгрохаю же я тебе печку! Новую. Заместо лежанки примост сделаю. Пустишь ночевать, как загуляюсь?
- Вместе гулять‑то будем - вместе и спать, чего там! - согласился Архип.
- Надо тебе, Архип, жену. У нас в Хамселовке есть прямо‑таки раскрасавицы. Хоть сейчас женись.
- Ну что же, я непрочь, только сначала у тебя, Яшка, погуляем на свадьбе, потом ты у меня.
- Ишь ты какой хитрый! - скалил белые зубы Яшка. - Мне фершал обещал ногу выправить. Значит, до службы жениться не буду. Зачем жену оставлять солдаткой? Избалуется тут с вашим братом холостяком!
- Ну, тогда вместе женимся… Говорят, война скоро будет. Забреют нам лоб, а там с пулей и обвенчают…
- Нет, Архип, умирать не хочу. К тому же негож я для войны, хромаю. И в таком разе к фершалу не пойду. Я, брат, у казаков лишние десятинки земли отнимать собираюсь. Вот о чём думаю. Если согласен, беру в компанию, идёт?
- Что и спрашивать, согласен‑то согласен… Интересы‑то у нас одни, только на лишние десятинки у казаков рассчитывать нет смысла. Вот у нас на Орловщине, ты поглядел бы, какие помещичьи усадьбы. Да в одной ли Орловщине? По всей России! Мне вот в ремонтной бригаде рассказывали, что самый большой у нас помещик - это сам царь Николай.
- Эх, высоко хватаешь, Архип Алексеевич! Царь…
Царь есть царь. И Россией он по закону владеет! Самодержавен он!
- А то как же! Ты, Яшка, большой политикан, видать! Я тебе советую бросить печи класть да шею потереть в рабочих. Иди к нам на чугунку. Там тебе мозги прояснят. Есть среди мастеровых умные люди. Говорят: "Мы всё равно вышибем с трона Николашку. Как возьмёмся всем скопом, понатужимся, объединимся все и добьёмся своего!" С народом нашим горы можно свернуть, не то что Николашку!
Яшка поднял глаза и с удивлением проговорил:
- А ты осмелел, Архип, как на чугунку пошёл!
Вскоре к Архипу с Орловщины приехала мать. Она поселилась вместе с сыном. Тесная хатёнка как‑то сразу повеселела, стала уютной. Теперь к Архипу частенько заходили новые друзья. Собирались будто поиграть в карты. А на самом деле читали тайные книжки, которые Архип приносил от Кутасова.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
У холодного родника под косогором остановились два человека: Трофим Овчаров - станичный плотник и Яшка–гармонист. Припав лицом к воде и упираясь руками о землю, они пили прямо из родника. Первым от воды оторвался Трофим Овчаров. Он приподнялся и, глядя на Яшку, рассмеялся:
- Ты, Яков, тянешь воду, как тот желтобрюх лягушку!
Яшка, дурачась, забулькал и начал пускать пузыри, потом приподнялся и, вытирая губы рубахой, проговорил:
- Глякось через луг, дядя Трош, узнаешь, чья хата маячит?
Было уже совсем темно. В подслеповатом оконце Архиповой хаты мигало красноватое пламя каганца.
На мгновение огонёк будто угас. Но это было не так. Просто его заслонила чья‑то широкая спина. Окно снова засветилось.
Трофим стал гадать.
- Али кто вышел из хаты и постоял у окна? Али кто в окно подглядывает?
- Может, и так, - озабоченно ответил Яшка. И добавил: - Что‑то наш гость опаздывает.
Он чиркнул спичкой. Внизу на дороге тоже сверкнул огонёк. Яшка обрадованно окликнул:
- Вот он, лёгок на помине!.. Свои, свои! Не сумлевайся!
К роднику подошёл высокий человек в поддёвке.
- Здорово, господин учитель! - проговорил Яшка.
- Был учитель, да весь вышел! - засмеялся Кутасов. - Не учитель я теперь, а пролетарий…
Когда они подошли к кладке через речку, окошко вновь заслонила чья‑то тень. Яшка потянул за поддёвку Кутасова. Все трое присели за иссохшими будяками.
- Не иначе как кто‑то подглядывает! Я тихонько перелезу по кладке, разведаю, кого там черти носят! - Яшка быстро переполз кладку и скрылся в бурьянах у плетня. Он разглядел: Илюха Бочарников припал к окну, смотрит, что происходит в хате. Давно заприметил он, что у Архипа собираются люди. Не иначе как "политическая гарнизация".
Илюха видел, как, забравшись с ногами на примост у печки, какой‑то незнакомый ему человек играет на гитаре.
На печи мать Архипа. Лежит, глядит…
Прислонясь спиной к притолоке, стоит Архип, слушает гитару.
Незнакомец вдруг увидел Илюху. Он ударил по струнам и скороговоркой протарахтел:
- Эй, пляши, пляши! Кто‑то в окно поглядывает… - - И задул каганец.
А Архип рванул дверь хаты, выскочил в темноту.
Илюха метнулся от окна, перескочил через плетень и, зацепившись за подставленную Яшкой ногу, покатился по сухим, колючим будякам в воду.
Выбравшись из болота, Илюха кое‑как дошкандыбал до своей хаты. Лицо у него распухло и покраснело от ссадин. Целую неделю он не выходил на улицу. И все это время придумывал, как отомстить.
А друзья Архипа в его хатёнке уже не собирались. Свои тайные собрания они перенесли на Лысую гору, в старый карьер, откуда брали камень.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
В 1914 году, ещё с весны, прошёл по станице слух о надвигающейся войне. Говорили, что царь Николай не поделил что‑то с немецким усачом - Вильгельмом. А на Кавказе, на турецкой границе, участились нападения на русских.
Вернувшийся оттуда Василий Колесников говорил, что турки шпионов засылают на нашу сторону. Сколько их переловили, а они все лезут. Армяне–христиане, живущие возле Карса и Ардагана, говорили, что турки хотят захватить эти земли.
Казаки чесали затылки: опять, значит, турок наседает! Нехай попробует! Не впервой!
И как раз в это время в станице случилось происшествие, всех взволновавшее.. Уже несколько лет жили в Ново–Троицкой пять дагестанцев. Они держали небольшую мастерскую. Шили шапки, бурки, черкески. В мастерской всегда курился очаг с небольшими мехами. Тут отливали серебряные с чернью наборы для поясов и газыри для черкесок. Среди дагестанцев был мальчонка- красавец писаный - румяный, черноглазый, с длинными ресницами. Этого мальчика дагестанцы любили и баловали, но часто, как заметили соседи, они посылали его куда‑то поездом. Удивлялись люди: такого маленького посылают одного! Сметливый, видно, азиат! Бывало, что к ним в станицу приезжали откуда‑то горцы. Привозили тонкие шерстяные ткани для башлыков, каракулевые шкурки для шапок. А что увозили они в своих сумах и небольших деревянных ящичках - о том никто не знал.
Участковый начальник Марченко с некоторых пор стал любопытствовать: куда и что увозят горцы из станицы? Как‑то он вызвал к себе Илюху Бочарникова, который любил совать свой нос во все дела и мечтал о должности казначея.
- Здравия желаю! - вытянулся Илюха перед участковым начальником, преданными глазами глядя на него.
- Здорово, казак! - ответил участковый. И усмехнулся: - Ну как, брат, зажила уже морда после того, как ты носом будяки корчевал?
Лицо Илюхи передёрнулось. Он закусил тонкие губы.
- Напрасно смеётесь, ваше благородие! Чует моя душа, что этот самый хамсел - крамольник.
- Ну, это ещё доказать требуется. Какой же он крамольник, ежели, как ты сам говоришь, гитару слушал. Пускай себе тренькают. Вреда от этого нет. А ведь я хочу тебе поручить другое дело. Выполнишь - в обиде не останешься. Последи‑ка ты за этими кумыками… Знаешь, о ком я говорю?
- Енто, которые папахи шьют да газыри отливают?
- Вот–вот! Посмотреть требуется, что это они из станицы отправляют!
Бочарников прищурил глаза.
- Это насчёт ящичков‑то? Станица вся говорит…
- Говорят‑то говорят, а знать‑то никто ничего не знает. А у тебя шох хороший. Надеюсь, не промажешь.
- Будет сполнено!
С тех пор Илья Бочарников повадился ходить в мастерскую дагестанцев. Вроде от нечего делать то поможет раздувать огонь, то учится накладывать чернь на серебро. Приметил он, что два дагестанца днём отсыпаются. Значит, по ночам работают, смекнул Илюха, Как‑то утром, придя необычно рано в мастерскую, Илюха увидел на земляном полу два обронённых винтовочных патрона. Раздувая мехи, Илюха носком сапога придвинул патроны к себе. Незаметно завладел находкой. Вечером атаман и участковый начальник рассматривали патроны. Установили, что старые стреляные гильзы обжаты и перезаряжены.
После этого Илья Бочарников несколько ночей просидел в бурьянах за хатой дагестанцев. И сидел не напрасно: увидел, как чужаки подрядили извозчика до станции, погрузили на линейку хурджины и уехали.
Участковый начальник прижал извозчика и установил, что дагестанцы ездят на станцию каждую пятницу и Щедро расплачиваются за эти поездки.
Егорлык был только полустанком, но всегда бурлил народом. Вокруг маленького вокзала из красного кирпича толпились амбары и лабазы хлебных торговцев.