Ярослав был озадачен. И доброта его рассеялась, в груди вспыхнул гнев. Смирившись с отъездом послов в Корсунь, он не хотел мириться с желанием дочери. Как же так, счел он, ему хотелось видеть ее, может быть, последние месяцы близ себя, а тут, на тебе, умчит по прихоти на край земли, навстречу непредсказуемым опасностям. Но и отказать после данного слова не мог. Не хотел он на склоне лет, чтобы между ним и Анной пробежала черная кошка. Однако же спросил:
- Обо всем ли ты подумала, дочь моя, рискуя совершить опасное путешествие?
- Да, батюшка, я о много помыслила. И прежде всего о том, что с вами мне больно расставаться перед долгой разлукой. Знаю я и то, что в зимнюю степь опасно идти. Но если ты снарядишь со мной тысячу воинов, все будет хорошо.
- Одно хорошо, что о нас с матушкой подумала. Прочее все плохо. Хотя печенеги и ушли в Черноморье, к Дунаю, на зимние стойбища, они коварные и могут появиться.
- Но у нас с ними замирение.
- Было и тогда, когда на Киев хлынули. То и тебе памятно. Да и в Корсуни вас не встретят с распростертыми объятиями. Сама знаешь о наших отношениях с Византией. Там не забыли мой безрассудный поход.
- Однако, батюшка, наши гости все равно пойдут.
- В том-то и беда. - Ярослав тяжело вздохнул и, как скупец, поплакался: - Господи, скоро вовсе без ратников останусь. Варяжская дружина с Елизаветой в Новгород ушла, Владимир с дружиной ятвягов вразумляет, с тобой тьму войска отправлю. А у меня что останется?
Анна знала, что батюшка прибедняется. У великого князя в Вышгороде и в Любече зимовало не меньше шести тысяч воинов. В Киеве почти столько же. Стояли ратники в Чернигове и в Белгороде. Напомнить бы о том отцу. Но сказала Анна о другом:
- Батюшка, Бог нас помилует, и нынешняя зима будет мирной.
- Тоже мне, вторая вещунья нашлась, - проворчал великий князь. - Спросила бы лучше у товарки, как ваш поход сложится.
- Пожалуй, спрошу, батюшка.
Ярослав сдался. И, зная, что тысяча воинов не сумеет защитить послов от печенежских разбойничьих ватаг, расщедрился на две тысячи.
- Иди, досужая, позови тысяцких Ингварда и Творимирича.
- Бегу, батюшка, - отозвалась Анна и умчалась за воеводами.
Первым предстал перед великим князем молодой воевода Ингвард. Он был одногодком Анны, сильный, рослый воин. В его голубых глазах отражалась чистая душа, способная не пожалеть живота за други своя. Ярослав сказал ему немного:
- Велю тебе с воинами сопровождать послов в Корсунь и обратно. В сечи не ввязывайся, но спуску не давай, коль силу покажут.
- Так и будет, князь-батюшка.
- Но пуще глаза береги свою ровесницу, коя идет с Настеной туда.
Ингвард покраснел, но ответил достойно:
- Живота не пощажу, но княжну Анну в обиду не дам.
- Того и жду от тебя.
Пришел и Творимирич. Он был значительно старше Ингварда, бывалый воин. Ему Ярослав наказал другое:
- В Корсуни будь осторожен. Сие - Византия. Помнишь, поди, минувшее. Воинов в строгости держи, чтобы вином не совратили.
- Все понял, князь-батюшка. Вот только ежели греки вольничать будут над нами, тогда как?
- Тут уж постойте за себя. Честь свою берегите. Да возвращайтесь без потерь.
На княжеском подворье начались сборы в дальний поход. Воины Ярослава знали, что им нужно взять с собой, дабы кони были сыты и сами не отощали, - дело привычное. И вскоре переметные сумы были наполнены и увязаны. Французские послы тоже оказались способными к дальним дорогам. И был уже намечен день отправления в путь. Но за день до отъезда у княжны Анны в опочивальне случилось то, что могло изменить ход событий. Ранним утром, когда княжна еще нежилась в постели, к ней пришла Настена и, присев на край ложа, сказала:
- Родимая, не принимай близко к сердцу то, в чем откроюсь.
Анна впервые услышала от Настены подобное и насторожилась:
- О чем ты?
- Пришел час нашего расставания, княжна-матушка. С болью рву нити, связывающие нас, а по-другому не могу.
- Полно, товарка! Как можешь говорить о том?! - испугалась Анна. - Ты для меня больше, чем сестра.
- То ведаю, но и ты давно знаешь, что я люблю Анастаса и хочу быть при нем семеюшкой. Зовет он меня завтра в храм совершить обряд. Потом к родителям на проживание уйдем.
Сердце княжны зашлось от неведомой ей ранее боли, и она в отчаянии крикнула:
- Ты не должна оставить меня! Не должна! Да ведь нас Божья сила до исхода повязала!
- Но так угодно моей судьбе, чтобы я пошла тебе наперекор, - стояла на своем Настена. - И жить мне отныне в доме Анастаса. Гнездо вить вместе будем.
- Да полно, Настенушка! Зачем ты хочешь осиротить меня? - снова крикнула Анна со слезами на глазах, поднявшись на ложе на колени. - Живите с Анастасом при мне, покои вам будут. После во Францию вместе поедем. - И Анна протянула к Настене руки. Но та отшатнулась.
- Тщетны твои уговоры, княжна-матушка. Настена не может пойти на попятную, коль сказала.
- Зачем казнишь? За что?! - опять крикнула Анна. - Я же не против твоего замужества! - И Анна, упав на постель, зарыдала.
- Успокойся. Зачем рвешь себе душу? - как-то отрешенно и спокойно произнесла Настена.
Однако это спокойствие ее удивило. Откуда оно, что с ней происходит? Настена знала, что Анна вправе негодовать. Больше десяти лет они жили душа в душу и были неразлучны, словом не обидев друг друга. К тому же сама Настена называла себя нитью судьбы Анны. И вот теперь в одночасье, жестоко, бездумно, она рвала эту нить. Что с нею случилось, Настена не понимала. И супружество тут было вовсе ни при чем. Ее никто не приневоливал жить с родителями Анастаса. Настена не сознавала, что с нею. Знала же, что можно стать семеюшкой Анастаса, но не покидать Анну, но какая-то нечистая сила все сильнее толкала ее на смертный грех, на предательство чистой души. Где эта сила, в чьем образе пришла, что неотвратимо толкает в некую прорву? Из души вырывался крик. Ей хотелось позвать Анну на помощь: "Помоги мне, помоги!" Но перед глазами замелькал какой-то иной образ, нечто страшное из кошмарных снов.
Рыдания Анны разрывали Настене сердце. Она заметалась по опочивальне, распахнула окно, словно хотела выпрыгнуть из него. Но нет, разум повелевал ей искать ту злую силу, коя одолевала ее. И она обшарила глазами углы, заглянула под ложе. И если бы кто-нибудь увидел ее, то подумал бы, что она лишилась ума. Но Анна продолжала рыдать, и никто безумия Настены не видел. Она металась все сильнее и была словно одержимая. Но разум властвовал в ней. "Господи, милосердный, помоги! Если не избавлюсь от наваждения, всему конец! Всему конец! Да мне и свет немил будет!" - звенело в голове Настены, бегущей к двери опочивальни.
И вдруг у самой двери на скамье она увидела медный кувшин и таз, которых ранее никто в опочивальню не приносил. Настена метнулась к кувшину, схватила его - он был с водой - и вылила содержимое в таз. Вода оказалась темной, она волновалась, ходила рябью. Некая злая сила колыхала рябь все сильнее. И от воды послышался знакомый Настене с детства скрипучий голос: "Час торжества моего пришел. Утони же в этой воде!" И столько власти было в резких словах, столько силы вложила в них девяностолетняя прабабка Настены Гирда, что правнучку, словно хворостинку, согнуло в поясе и бросило ее лицо в таз с водой. И не было у Настены сил сопротивляться. Она обмякла, а захлебнувшись, окаменела, и дух ее готов был покинуть плоть.
Но божественные силы спасли Настену. В этот миг княжна Анна подняла голову, увидела, как погибает Настена, птицей слетела с ложа, в мгновение ока оказалась рядом с несчастной и с силой вырвала из-под Настены таз. Вода расплескалась по полу, и Анна увидела уползающую под ложе гадюку. Княжна швырнула в нее таз. Он со звоном упал, встал на ребро, прокатился полукольцом и накрыл гадюку. Анна бесстрашно наступила ногой на таз, да так и замерла, не зная, что делать дальше.
Той порой Настена словно бы проснулась от кошмарного сна. Все еще согнувшись, она со стоном избавилась от воды и выпрямилась. Бледная, но с горящими зелеными глазами, она подошла к Анне, опустилась рядом на пол, освободила таз от ноги Анны, отстранила ее подальше, потом взяла таз за край, откинула его и мгновенно схватила гадюку близ головы. Вскочив на ноги, она метнулась к кувшину и опустила в него гадюку. Увидев лежащий на скамье рушник, обвязала им горловину кувшина. Опустившись на скамью, она долго сидела обессилевшая, с пустыми глазами. Но движение в ней было. Из глубины памяти поднялся черный лик прабабки Гирды, и Настена вспомнила проклятие, какое та наложила на трехлетнюю правнучку в день ее крещения. Гирда была язычницей, жила в лесу, говорили, что на исходе дней превратилась в змею.
- Анна, помоги мне, - тихо сказала Настена.
- Что с тобой, родимая? - Анна подошла к Настене, присела рядом. - Какая нечисть на тебя навалилась?
Настена промолчала. Потом тихо попросила:
- Оденься. Сходим в мыльню и сожжем это. - Она показала на кувшин. - Зло прошлого.
Вскоре они покинули терем. Настена спрятала кувшин под полу заячьей шубки. В мыльне холопы топили печи: баня всегда была готова для жаждущих помыться. Анна и Настена вошли в просторный предбанник, княжна выпроводила из него истопников, закрыла на засов дверь. Настена подошла к печи и бросила кувшин в огонь. Пламя охватило его, и спустя несколько мгновений из горловины кувшина вырвались клубы черного дыма. Они покружили под сводами печи и вылетели в трубу. А кувшин сам по себе подкатился к устью печи.
- Вот и все. Исчадье адово сгинуло в огне, - произнесла Настена и устало откинулась к стене.
- Но откуда взялись кувшин с гадюкой, таз? - спросила княжна Анна. - Того не может быть, чтобы принес кто-то из наших.
- Подожди, голубушка, все поведаю.
- Бедная, какой ужас ты пережила, - посочувствовала Анна.
Настена взяла кочергу, достала из печи кувшин, перевернула его, постукала по донышку. На каменной плите, что лежала близ печи, Анна увидела горку золы. Настена отломила от метлы прутик и разгребла золу. Под нею лежал золотой перстень со сверкающим сапфиром. Надев перстень на прутик, Настена подняла его.
- Какой он красивый, - отозвалась Анна.
- Сей перстень носила моя матушка. В тот день, когда меня крестили, в наш дом пришла Гирда. Проклиная свою внучку за то, что она изменила вере отцов и богу Перуну, Гирда схватила матушку за руку и сильно дернула. С тем и ушла. Исчез и этот перстень, хранитель матушкиной судьбы. Через месяц моя родимая угасла. А батюшка вскоре взял новую семеюшку и ушел с нею в Тмутаракань строить храм.
Рассказывая, Настена плакала. Анна утирала ей ладонями слезы и прижимала к себе.
- Я ничего не могла понять, будто и не ты пришла в опочивальню. И прости, что накричала на тебя, - повинилась Анна.
- Ты, княжна, спасла мне жизнь, и впредь я раба твоя на все времена. - Настена горько улыбнулась. - В твоей я власти отныне.
- Не смей так говорить! Ты моя сестра, и больше. - Анна сняла с прутика перстень и надела его Настене на безымянный палец правой руки. - Да хранит тебя от всех напастей сей волшебный сапфир.
Перстень придал Настене сил, поднял дух. Она освободилась от родового проклятия, потерла камешек и легко вздохнула.
- И еще раз спасибо тебе, княжна, что надела мне перстень.
Настена не сказала, что сей перстень дает ей новую силу творить добро. Она обняла Анну, они встали и покинули баню.
В тот же день в храме Святого Илии священники венчали Анастаса и Анастасию. За посаженого отца был у них воевода Ингвард, а за мать - княжна Анна. Свой медовый месяц молодожены провели в походе. Анастас встал во главе личной сотни гридней княжны Анны, а Настена оставалась при княжне товаркой. Бержерон нарек ее по-своему - фавориткой.
Глава одиннадцатая. Мощи святого Климента
Поход в Корсунь французов и русичей длился больше трех недель. Он прошел благополучно. Лишь близ Крарийского перевоза через Днепр гридням Анастаса и сотне воинов Ингварда пришлось прогнать ватажку печенегов-разбойников, которые всегда охотились на перевозе за купцами. Сразу за Крарийским перевозом начинались бескрайние степи, в которых вольничали малые орды печенегов. Они уходили до Кавказских гор и там нападали на селения касогов и ясов. На южные земли Руси печенеги в эти годы не делали набегов. С Русью был мирный договор, и печенежские князья, зная, как жестоко Ярослав может наказать за нарушение мира, запретили своим племенным вождям вторгаться в пределы Киевской державы. Но в степях, где печенеги хозяйничали более двух столетий, они могли себе позволить напасть на русичей и тем более на путников, незнакомых им по обличьям, одеждам и военным доспехам. И путешественники увидели большие конные ватаги печенегов уже на третий день пути после переправы через Днепр. Они подолгу маячили на окоеме и как бы сопровождали русичей. Иногда воеводы Ингвард или Творимирич посылали сотню воинов прогнать печенегов, ежели те подходили близко. Тогда печенеги скрывались в степи. А на десятый день пути они вовсе исчезла из вида, и путешествие шло без помех.
Наконец степи остались позади, и путники вошли на Крымский перешеек, омываемый гнилыми водами. Они спешили его миновать, чтобы вновь выйти на степной простор, но уже Таврической земли. Путешествие проходило скучно, монотонно, и все с облегчением вздохнули с приближением Таврических гор. Повеселели и Анна с Настеной. Иногда княжна с личной сотней воинов, ведомых Анастасом, вырывалась далеко вперед. Но каждый раз ее порывы подвергались осуждению со стороны епископа Готье и каноника-канцлера Анри. Он разговаривал с Анной по-французски и с трепетом.
- Принцесса Анна, дочь моя, ты должна беречь себя. За тобой - корона Франции.
- Не волнуйтесь, святой отец Анри. Ежели мне доведется надеть корону, то постараюсь не потерять ее.
Как и Бержерон, духовный отец короля пришелся Анне по душе за добрый нрав, за ум. Княжна заметила, что для всех французов в походе он был за отца-наставника.
Корсунь встретила нежданных гостей настороженно. Грозная крепость показалась им мрачной. С крепостной стены пришельцам было приказано отвести воинов за пределы посадов.
- Именем наместника императора Миндовга повелеваем всем воинам уйти из вида крепости! - так прокричал французским посланцам начальник воинов гарнизона Херсонеса, Полиен-многохвальный.
И только после того, как воины ушли, греки открыли ворота и впустили в город лишь четверых французов и троих русичей. Воина Анастаса впустили только по просьбе Анастасии. Она сказала грекам, что ее муж потомок корсуньского священника Анастаса, который крестил великого князя Руси Владимира. Предание о том крещении хранилось в Корсуни свято.
Еще по просьбе княжны Анны в город позволили въехать повозкам, на коих великий князь Ярослав прислал грекам подарки: ценные меха, рыбий зуб, воск. А принимая от воеводы Ингварда повозки, Анна наказала ему:
- Далеко с воинами не уходите, сразу же за посадами и остановитесь. К воротам же поставьте доглядчиков.
- Так и будет, матушка-княжна, - ответил Ингвард.
В крепости воины Полиена-многохвального окружили вошедших и повели на площадь к дворцу наместника Миндовга. Неведомо, как все произошло бы дальше, но благодаря Анастасу, внуку именитого корсунянина, и благодаря дочери Ярослава Мудрого наместник императора в Корсуни вельможа Миндовг и экзарх таврической православной церкви Петр приняли и выслушали французских послов.
Всех их привели во дворец Миндовга. Им отвели комнаты, дали отдохнуть, затем пригласили к обеду. В просторном зале были накрыты столы. Здесь Анна преподнесла Миндовгу и Петру меха соболей, бобров, белок, моржовую кость.
- Примите, славный наместник Миндовг и экзарх церкви Петр, подарки от великого князя всея Руси Ярослава Мудрого. Он чтит греческий народ и великую Византию искренне, - сказала Анна.
Миндовг остался доволен подарками, и речь его стала мягче:
- Мы тоже преклоняемся перед молодым и сильным русским народом. И у нас помнят великого князя Владимира, принявшего крещение на нашей земле.
А после трапезы епископ Готье попросил княжну Анну изложить наместнику и экзарху суть их путешествия в Корсунь.
Анна свободно говорила по-гречески, потому как еще в школе при соборе Святого Илии изучала вместе с Настеной язык с помощью греческого священника. Она сказала:
- Многочтимые Миндовг и Петр, государи земли Таврической и Корсуни, здесь, на земле бывшей Римской империи, десять веков назад скончался папа римский Климент. В ту пору тут был языческий край и потому прах святого пастыря христианской церкви не был предан земле по обычаям христианства. Ваши гости из Франции хотели бы найти сей прах, перевезти его на родную землю и захоронить в Риме, в усыпальнице собора Святого Климента. К просьбе ваших гостей присоединяет свое слово великий князь всея Руси Ярослав Мудрый. Он наказал нам ни в чем не нарушать вашего покоя, не приносить ущерба ни духовного, ни другого.
Корсуняне выслушали Анну не перебивая. Она стояла перед ними в белоснежном платье греческого покроя с голубой отделкой и была божественно прекрасна. Говорила она чистым и певучим голосом. Наместник и экзарх были покорены ее великолепием и проявили готовность во всем пойти ей навстречу, но только ей, а не неведомым им людям из какой-то далекой Франции или Галлии, кто знал. И, оставаясь чиновниками великой империи, верными слугами императора, они не дали положительного ответа на просьбу княжны. Миндовг произнес уклончиво, найдя, как ему показалось, убедительный довод:
- Мы только слуги великого императора и можем лишь выслушать вас. Вот если бы наши гости привезли его повеление, мы открыли бы пред вами все двери, даже если за ними кроются тайны тысячелетия. А так французы - это еще не римляне, и попадут ли мощи святого Климента в Рим, нам неизвестно.
Когда Анна перевела парижанам сказанное Миндовгом, они засуетились, заговорили все разом. Бержерон подошел к Анне и торопливо, но тихо промолвил:
- Принцесса, Миндовг прав. Ему неведомо, кто мы такие, и только от тебя зависит успех, только ты именем великого князя можешь убедить их позволить нам искать прах святого. К тому же тебе везти мощи во Францию, ежели Господь поможет найти их.
Княжна Анна, слушая Бержерона, кивала, как бы соглашаясь с ним. Сама же думала о другом - о том, что лишь в беседе с глазу на глаз с наместником и экзархом она сможет добиться желаемого. И, выслушав Бержерона, улыбнувшись грекам, Анна мягко сказала:
- Гости согласны: ваш ответ справедлив, иначе вы не были бы верными слугами великого Константина Мономаха. - Миндовг благодарно кивнул, а Анна продолжала: - Потому мы будем терпеливы и подождем, пока вы, ваша светлость Миндовг и ваша светлость Петр, пошлете к императору гонцов и испросите у него позволения. Лично же я прошу вас показать мне и моей Анастасии храм и купель, в которой принял крещение великий князь Киевский Владимир Святой.
Экзарх Петр отозвался первым:
- Мы исполним твою просьбу, княжна россов, с великой радостью. Корсуняне свято хранят предание о том, как царевна Анна вместе со священнослужителями и экзархом Анастасом крестили Владимира Киевского. И я приглашаю всех наших гостей.
- Нет, нет, гостям нужно отдыхать, - возразила Анна. - Мы пойдем только вдвоем с моей Анастасией.