– О-о, я нашел такой институт, что, узнай о нем моя мамочка, она останется очень довольна.
– Назови мне его!
– Институт инженеров путей сообщения.
– А что это значит?
– Рельсы... шпалы... семафоры... локомотивы. Пар под высоким давлением. Да ведь об этом можно только мечтать. А какой, знала бы ты, конкурс – у-у-у... Конечно, не один я такой умный и не все же кругом дураки, потому многие чувствуют, как прибыльно стать инженером-путейцем. Так что, – взбодрился Довнар, – отныне цель моей жизни определилась!
...................................................................................................
Славута, куда она попала ради поправления здоровья, была прелестным местечком на реке Горыни в Волынской губернии (ныне город и районный центр Хмельницкой области УССР). По сути дела, этот маленький городишко – старинное имение графов Сангушек, здесь размещался их дворец с прекрасным музеем древностей; в Славуте, помимо церквей и синагоги, было великое множество лавок и лавчонок, где предлагали больным все, начиная с подтяжек, якобы только вчера доставленных из Парижа, и кончая самодельным повидлом, которое, по уверению торговцев, прибыло в прошлую субботу прямо из Чикаго. Вечерами над Славутой траурно звучала серьезная духовная музыка в дивном исполнении оркестра местной пожарной команды.
Ольга Палем пила кумыс в лечебнице при конских заводах тех же графов Сангушек, охотно купалась в Горыни – в шляпе и пышной юбочке, а перед сном гуляла в старинном сосновом парке. Здесь чинно двигались алчущие исцеления, которые могучей силой животного инстинкта разделялись на группы малокровных, желудочных, неврастеников и просто прекрасных дам, у которых ниже пояса не все было в порядке для полноты женского счастья. Печально звонили колокола церквей, жалобно вздыхали валторны, им вторили мощные геликоны, печально бубнили оркестровые тарелки, а на зеленых пожнях Горыни гневно ржали холеные кобылицы, не подпуская к себе жеребцов.
Здесь, в райски-болезненной обстановке, Ольга Палем совсем потеряла голову... от любви!
Не подумаем о ней плохо. Нет, она не заводила искрометных романов с партнерами в поглощении лечебного кумыса. Она заново переживала большое чувство к тому же Довнару, который из столицы обрушил на нее целую лавину нежнейших писем, заклиная думать только о своем драгоценном здоровье – и ни о чем больше! Мало того, он называл ее птичкой, мохнатушкой, пупочком, кружечкой и даже... даже "своей женушкой", что для нее сейчас было важнее всего.
Ошеломленная таким натиском небывалой нежности, Ольга Палем, тихо всхлипывая от счастья, в какой раз перечитывала слова, строчки, фразы его писем, даже в знаках восклицания ей невольно виделся волшебный смысл большого любовного праздника, ради которого стоило жить...
Наконец Довнар и сам навестил ее в Славуте; гордая его появлением, она вместе с ним блуждала под высоченными соснами, внимательная к рассказам о тех небывалых трудностях, какие ожидают всех, кто желает стать инженером путей сообщения:
– Вакансий всего семьдесят в году, а желающих попасть в комплект больше тысячи. Подумай, ведь меня сразу скостят на экзаменах. Нужны какие-то ловкие обходные пути с переводом стрелок на самые главные магистрали, чтобы на моем жизненном пути все семафоры давали только зеленый свет...
Вместе они покинули Славуту, ехали в одном купе поезда, как законные муж и жена, и Довнар всю дорогу до Петербурга переживал – быть ему или не быть инженером-путейцем.
– В любом случае, – внушал он Ольге, – я должен попасть в комплект. Не удивляйся, но какой-нибудь запселый начальник ремонтного депо на станции Воронье Гнездо получает в месяц намного больше министра... Ты меня слушаешь?
– Конечно. С восторгом!
– Так вот я и говорю: это ли не жизнь? Да скажи кому-нибудь, что я... больше министра... так ведь никто не поверит!
– Никто, – соглашалась Ольга Палем.
9. ОТКРЫТИЕ СЕМАФОРОВ
Александра Михайловна Довнар-Запольская, ставшая в новом браке госпожою Шмидт, времени даром не теряла, и в ближайшие же дни она навестила контору Васи-Васи Кандинского.
– Помогите! – взмолилась она, хватаясь за высокую грудь, под которой подразумевалось наличие материнского сердца. – Мой сыночек, образованный, талантливый, благородный, давно горит святым желанием связать свою судьбу с паровозами. В нашей семье давно прозревали великое будущее железных дорог. Я сама с безмерным удовольствием всегда вдыхала дым паровозов. Но в Институте путейцев такой чудовищный конкурс, так режут, так режут... Вы же понимаете – без ножа режут!
– Я как раз ничего не понимаю, – ошалел Кандинский.
– Ах, боже мой, боже мой! Разве неизвестно, как трудно попасть в комплект избранных для учения. Всегда сыщется немало гнусных завистников, желающих погубить моего скромного сына, чтобы пристроить своих нахалов, и, как водится, вперед вылезут всякие там бездарности, а мой Сашенька талантливый, начитанный, образованный...
Тут Кандинский все уразумел, но развел руками:
– Мадам! Что я могу сделать для вашего сына, если к рельсам и шпалам я не имею никакого отношения?
– Но у вас же есть связи, – напомнила госпожа Шмидт. – Я уж молчу о своем детище, но вы-то... вы-то! Хотя бы ради Ольги Васильевны, которая измучилась, бедняжка, взирая на немыслимые страдания моего Сашеньки...
Кандинский был человеком порядочным. И свои хлопоты начал не ради Довнара, а ради того, чтобы угодить Ольге Палем, влюбленной в Довнара. Для этого он навестил князя Юрия Евгеньевича Гагарина, известного в Одессе филантропа, просил князя начертать рекомендательное письмо к институтскому начальству. Юрий Евгеньевич посмеялся:
– Надо и не надо, все идут ко мне! Ради вас я, конечно, готов служить. Но мое слово весомо звучит для общества одесских босяков или бедовых нищенок, которые держат на руках, баюкая, кулек с младенцем, на поверку оказывающийся березовым поленом. Но для министерства путей сообщения, боюсь, мое слово ничего значить не может...
Рекомендацию его сиятельства Кандинский подкрепил письмом своего приятеля Шевцова, строителя железных дорог, и все эти бумаги скоро попали в руки Довнара, который с глубоким поклоном вручил их П. В. Кухарскому, инспектору института.
– А к чему мне эти филькины грамоты? – сразу разъярился Кухарский. – Да и вам они ни к чему, ибо комплект студентов уже набран для прохождения курса, а вас там, пардон, не числится. Прием окончен. Свободных вакансий нет...
Семафоры закрылись, горяґ устойчивым красным светом.
Довнар так убивался, он так страдал от того, что не получать ему ежемесячно больше самого министра, что Ольга Палем не выдержала и во всю ширь распахнула платяной шкаф, выбирая самое скромное, но зато самое приличное платье.
– Куда ты? – плачуще вопросил Довнар.
Женщина кокетливо повертелась перед ним, как перед зеркалом, демонстрируя свой выходной туалет:
– Как тебе нравится такая "штучка"?
– Очень.
– Вот именно это лучше всяких рекомендаций. Особенно, если я появлюсь под черной вуалью, которая мне идет, да еще разрыдаюсь так, что все побегут за валерьянкой...
Нет, она не искала обходных путей, сразу направившись в министерство путей сообщения, где с февраля 1892 года восседал в кресле министра человек, с которым она как-то виделась в Одессе – еще в ту пору, когда Кандинский был для нее милым "пупсиком". Этим человеком был Сергей Ильевич Витте, только что начинавший свою баснословную карьеру на рельсовых путях великой железнодорожной державы.
Он весьма холодно встретил молодую даму, которую едва помнил по прежней жизни в Одессе, весьма путанной.
– Итак... э-э-э... чем могу служить?
Ольга Палем сразу брала быка за рога:
– Я должна сообщить вам одну ГЛУБОКУЮ ТАЙНУ, обещайте, что все сказанное мною останется между нами.
Витте, уже заинтригованный, кивнул породистой головой, не изменяя при этом величавой осанки даже в кресле.
– Дело в том, – продолжала Палем зловещим шепотом, – что я желаю просить за мужа, с которым обвенчана тайно, ибо, как вы знаете, студентам жениться не дозволено. Мой муж с детства мечтает быть инженером-путейцем, и теперь только вы... один вы... вы или я? – Палем разрыдалась. – Поймите мои страдания и муки моего мужа, который по небрежности не попал в комплект принятых в Институт путей сообщения. Мне этого не вынести! Только вы – только вы! – можете сделать меня несчастной или счастливой...
Конечно, какой мужчина сознается, что он желает видеть женщину несчастной? Ольга Палем живо вернулась домой:
– Сашка! Завтра можешь галопом скакать до Кухарского, ибо бумаги от министра путей сообщения уже будут находиться на столе генерала Герсеванова, начальника твоего института...
Вестимо, что Довнар сдал экзамены шаляй-валяй, но внимание к нему важной персоны явно снизило внимание экзаменаторов, и Довнар был принят в число студентов сверх комплекта.
На радостях они решили совершить путешествие – почти свадебное и объявились в Одессе, где все поздравляли с успехом, а сама Ольга Палем, чувствуя себя "царицею бала", пребывала в состоянии чудесной эйфории. Александра Михайловна, убедившись, что Ольга Палем способна на многое (даже на то, на что неспособна она сама), просила ее содействия в устройстве младшего сыночка в Морской корпус его величества.
– Вивочка весь изнылся, мечтая о броненосцах, чтобы от твердынь Кронштадта угрожать коварной владычице морей. Мой новый муж (замечательный человек!) справедливо утверждает, что на земле живут одни негодяи, и только в море можно избавиться от земных мерзостей... Сделайте что-нибудь!
Ольга – как и Кандинский – только разводила руками:
– Но у меня же нет знакомых среди адмиралов...
Словно побитая собака, приплелся и Стефан Матеранский, жалуясь, что все к нему придираются, просил Ольгу хлопотать о переводе его из Новороссийского в Киевский университет. Опять пришлось Ольге Палем разводить руками:
– Да бог с вами! Учитесь в Одесском получше, тогда не придется искать путей в Киев...
Притащился в сильном подпитии и подпоручик Шелейко, родственник Довнаров, недавно разжалованный за пьянство из поручиков, умолял Ольгу помочь ему устроиться в Погранстражу, где платят куда как больше, чем в этой поганой армии.
– Надо меньше пить и больше закусывать, тогда бы и армия не казалась поганой, – отказала ему Ольга Палем.
...................................................................................................
Пожалуй, еще никогда она не чувствовала себя столь уверенной в том, что будущее наконец-то прояснилось, Довнар будет счастлив иметь такую жену, как она, и даже Александра Михайловна стала относиться к ней как к своей будущей невестке. Довнар счел нужным лично благодарить Кандинского за рекомендацию князя Гагарина, Кандинский поздравлял Довнара, и все хором восхваляли Ольгу Васильевну, одним махом покорившую самого грозного министра.
Стефан Матеранский при сем присутствовал, словно бедный родственник на богатых именинах, он явно завидовал своему другу, а Довнар, преисполненный гордостью, свысока поучал его:
– Надо уметь жить! Что нам деньги, если мы сами – золото? В свете так принято, что в человеке ценят только его успех, и в этом случае бери пример с меня. Сам видишь, что я пришел, увидел и победил, как Цезарь... Что там эти экзамены? Не в них дело. Дело в самом человеке.
В обратный путь из Одессы они тронулись вместе с Виктором Довнаром, чтобы готовить его для поступления в Морской корпус. "Вивочке" было уже 13 лет, никаких доблестей за ним не числилось, и Ольга Палем понимала, какую обузу берет на себя, но... чего не сделаешь, лишь бы угодить будущей свекрови!
Так радостно и легковерно начался первый учебный год Довнара в новом для него институте. Ольга Палем с замиранием сердца боялась – не получилось бы с паровозами, как с математикой и медициной? Но ее Сашка возвращался домой очень веселым, говорил, что изучение механики ему нравится.
– Знаешь, когда все наглядно двигается, что-то за что-то цепляется, чтобы возникло движение, тогда мне понятно...
Настал роковой для женщины день, когда Довнар сказал:
– Оля, позволь, я приглашу на ужин своих новых товарищей. Сама убедишься, какие замечательные молодые люди! Князь Жорж Туманов – тифлисский красавец, пишет стихи, а Стась Милицер – страшная уродина, зато сколько в нем ума и желчи. Кстати уж, – сказал Довнар, загадочно улыбаясь, – теперь я не стану возражать, если ты представишься им наследницей крымских Гиреев, а то ведь мне совсем нечем похвастать... Вот и брызни на моих друзей из струй бахчисарайского фонтана!
Грузинский князь Туманов, происходящий из очень культурной семьи, оказался милым и скромным человеком, а варшавянин Станислав Милицер, искоса поглядывая на Ольгу Палем, загадочно улыбался – так улыбался, словно давно знал о ней какую-то гадость. Под этими взглядами Милицера она чувствовала себя скованной, разоблаченной, заранее проклятой и опозоренной.
Предчувствия не обманули ее. Выходя на кухню, чтобы перекурить, Милицер конкретно спросил у Довнара:
– Кто она тебе, эта задрыга?
Довнар не лишил себя удовольствия предстать перед сокурсником бывалым мужчиной, давно пресыщенным женщинами.
– Да так... живем, – равнодушно изрек он.
Милицер стряхнул пепел папиросы в красивую сахарницу (и на эту деталь я прошу читателя обратить внимание).
– Опасное занятие: жить вот так, как вы живете, – сказал Милицер, выпуская табачный дым прямо в лицо Довнара. – Не лучше ли развязаться с ней сразу, чтобы сохранить себя ради идеальной чистоты своего служебного формуляра.
– До этого далеко! Я ведь еще студент.
– А случись она забеременеет – тогда не развяжешься.
– Ольга пользуется кружкой Эсмарха.
– А, ерунда! – отмахнулся Милицер, гася окурок папиросы в тарелке с рыбным салатом. – Все ею пользуются, и все ходят с животами аж до самого носа... Догадываюсь, что ты уже наобещал ей с три короба счастья, еще не зная, что эта бабенка способна испортить тебе положение в обществе.
– Пока она мне не мешает, – ответил Довнар.
– Но еще станет мешать. Посуди сам: дворянин, инженер, солидное жалованье, а жена... аристократка из Бердичева.
– Из Симферополя, – машинально поправил его Довнар.
– А какая разница? Жиды уже сожрали великую Речь Посполитую, а теперь принимаются обгладывать великую Российскую империю, и этим легендарным Саломеям, танцующим в неглиже, не следует доверять. Ты об этом, кажется, не подумал!..
Ольга Палем не могла знать о сути этого разговора, но женский инстинкт сразу подсказал ей, что Милицера надо бояться.
Проводив гостей, она спросила Довнара:
– О чем вы там говорили?
– Где?
– На кухне.
– Да так. О разном.
– Лучше сознайся сразу, что речь шла обо мне, и, конечно, я не заслужила от вас ни единого доброго слова...
Возник очередной скандал. Случилось невероятное, но точно подсказанное из глубин женского сердца: Ольга Палем настаивала, чтобы Довнар оставил дружбу с Милицером. Получалось какое-то несуразное положение: Милицер советовал Довнару избавиться от нее, а она требовала от него изгнания Милицера.
– Это очень пакостный человек, – доказывала она.
– Чем ты это докажешь?
– Он смотрит на меня так, словно я перед ним голая. И не спорь! Это вы глупцы, а мы, женщины, умеем читать во взорах мужчин даже то, в чем они никогда не сознаются.
– Что же ты прочла в глазах Стася?
– Не знаю – что. Но мне страшно.
– За кого? За себя?
– Не за себя, а за тебя, дурака...
Я давно уже склонен думать, что Ольга Палем была намного умнее Александра Довнара.
...................................................................................................
"Вива" был ею пристроен в подготовительный пансионат г-на Ивановского, обещавшего втемяшить в него то, чего не могла вдолбить гимназия. Ольга хлопотала по дому, подруг у нее не было, а на одиночество она никогда не жаловалась.
Сейчас ее угнетало другое. Ее любимейший изверг, общаясь с Милицером, обрел в своем характере, и до этого далеком от золотого, то, что раньше в нем не замечалось. Теперь, набравшись "мудрости" у того же Милицера, он начал выставлять наружу цинизм – грубый и беспардонный. На смену интимной деликатности пришло откровенное хамство, и Довнар, хватая в пястку самые интимные части ее тела, говорил самоупоенно:
– Во! На моих-то харчах какой здоровый бабец отрастила.
– Сашка, имей совесть, – отбрыкивалась она.
Теперь бороться с Довнаром становилось труднее.
Если раньше он во всем подчинялся мамочке, то отныне целиком подпал под влияние Милицера, более опасного и хитрого.
Желая исправить "семейное" положение, Ольга Палем поступила чисто по-женски, она решила перетянуть Милицера на свою сторону, дабы сделать из него союзника – в борьбе за Довнара (и против того же Милицера). Ради этого она решилась даже на то, чтобы пококетничать перед врагом, делая вид, что он ей безумно нравится, и однажды с гитарой в руке она исполнила персонально для него, как бы намекая:
Мне не нужен старый муж,
Утоплю в одной из луж.
Обобью я гроб батистом,
А сама сбегу с артистом...
С риском для себя она давала повод для ревности Довнара, но тот лишь зловеще усмехался, наблюдая за ее ухищрениями, а Милицер остался равнодушен к таким женским фокусам.
– Все-таки, – сказал он, – вы стараетесь напрасно. Я никак не похож на Иосифа прекрасного, а вы плохая жена вот этому глупому Потифару, – указал он на Довнара...
Милицер принадлежал к числу людей, опасных для тех, чья воля оказывалась слабее его воли. Такие люди, почти демонические, вольно или невольно вносят в чужие союзы хаос и разрушение. Люди, подобные Милицеру, суть диктаторы по натуре, природа словно заранее готовит их повелевать, и они, эти мелкотравчатые нероны, всюду отыскивают слабейшие места в человеческих отношениях, чтобы втереться между людьми, а потом насыщать свое тщеславие властью разрушителя. Люди такого сорта испытывают отвращение к любой гармонии, к любому проявлению красоты, и Милицер – тоже! – не выносил даже вида красивой безделушки, сразу желая изуродовать ее, испакостить, уничтожить. Так же поступал он и с людьми, натравливая их одного на другого, при этом он круто подчинял их себе, чтобы над ними потом и властвовать.
Он сделал все, желая опорочить и князя Туманова:
– Да гони ты от себя этого грузинского голодранца, который возомнил из себя какого-то Гомера... Ты нюхал его?
– Нет.
– Значит, еще не заметил, как дурно пахнет из пасти его сиятельства. Уверен, что у князя полно в животе глистов и солитеров. А он садится за стол, даже не помыв руки. Ольга Васильевна, в следующий раз, когда придет князь Туманов, вы не давайте ему вина, а угостите его отваром цитварного семени.
Впервые Ольга Палем ощутила свое бессилие, а Довнар все далее отходил от нее – днями в институте, вечерами пропадал у Милицера на Николаевской улице. Презирая себя, женщина часами простаивала напротив дома, где проживал Милицер, ожидала появления Сашеньки, а он все не шел, валил снег, и было холодно стоять на одном и том же месте, прохожие мужчины озирали ее с особым интересом, как оглядывают проституток, жаждущих приглашения до ближайшего трактира...
– С нетерпением ожидаю лета, – сказала она Довнару.