– Лодок еще немного прошло, – отвечал Гаврюшка. – Но нынче много народу нахлынет. Пока еще ни одного шпиона не попалось. Каторжных мы поворотили, не пускаем их на прииски, чтобы не марать честь… А сынки ваши тут, оба. Старший – Александр Егорыч – каленый такой, как чугун, ваш же сынок будет? Племянничком вам приходится? – быстро обратился он к Феде.
– Да, как же!
– Дела у них… Вас все ждут. Скоро выборы начнутся, власть надобно установить, чтобы были отводы участков и порядок.
Через два дня пути вода в реке стала грязной, непохожей на горную, лодка прошла перекат, когда вдали послышался стук и грохот, словно за лесом работала паровая машина. Справа, на левом берегу реки, лес был вырублен. Виден стал сплошной ряд палаток и шалашей. Сплошной строй синих столбов дыма подымался от костров в небо. По камням катились тачки, лязгали лопаты и ковши, скрипели вороты, подымавшие бадейки из шурфов и колодцев. Потоки мутной воды неслись оттуда. Вода становилась все желтей и грязней.
На лодке подъехал Василий.
– Пошли к правому берегу! – крикнул он отцу. – Во-он где мы в прошлом году мыли с Ильей и Сашкой…
Егор налег на шест. Вдали зажелтел сруб колодца.
– А где же Сашка? – спросил Егор.
– Вон лодка идет! – показал сын. – Сашка едет…
Сашка стал выбрасывать на берег очищенные жерди. Егор посмотрел на другой берег. Он весь в палатках, как военный лагерь. Грохот и шум временами слышались сильней и потом снова стихали, словно берег отдалялся. Налетел ветер, солнце ушло за тучи, и балаганы потемнели, стали серыми. Вышло солнце, и белые балаганы за рекой опять весело заблестели.
– А я на острове мою! – сказал Сашка.
– Хорошее содержание?
– Хорошее – нельзя сказать, – уклончиво отвечал Сашка, ставя жердь для балагана. Он вдавил ее в песок косо.
Егор, достав топор из-за пояса, стал забивать жердь.
– Кто же, отец, так спрашивает на прииске! Тут у нас суеверия! – молвил Василий.
– А где ты?
– Я мою с Ильей. К вечеру палатку сюда перенесу, и завтра начнем работать вместе. Тут у меня шалашик с прошлого года стоит, недалеко отсюда… Я там накомарник поставлю и палатку.
– Ты хочешь отдельно от отца? Что же ты, как семейный?
– Я вечером читаю, у меня книги есть. Чтобы тебе не мешать. Тут товарищи хорошие. Нынче Сашка предупредил всех, что скоро сам Кузнецов придет, и весь правый берег не велел трогать. Сказал, чтобы нынче до твоего приезда не смели здесь мыть. Сашка ушел на остров, чтобы подать пример, и всех гнал отсюда… А я вон там…
– Сегодня мыл?
– Мыл! Вот здесь триста лотков! – похвастался сын, вынимая из-за пояса узелочек с золотым песком.
Татьяна перетаскала из лодки мешки, скатки шкур и одеял.
Егор, Васька и Сашка снесли по кулю муки. Сложили на доски, постланные на два бревна. Сашка закрыл все широким берестяным полотнищем.
Егор и Федя, подкладывая доски, закатили из лодки на берег бочку с соленым мясом. Татьяна разожгла костер, и вскоре крышка запрыгала на чайнике и повалил пар.
А за рекой все лязгали и стучали и мутили воду, так что не похожа она была на горную. "В такой воде не постираешь!" – подумала Таня.
– Сколько тут народу собралось! – удивлялся Федя.
Василий показал на берегу прошлогодние ямы. На рукаве потока установили бутарку. По узкому деревянному желобу понеслась веселая вода.
– Кустового золота немного, – сетовал Василий. – Оно полосой пошло. Бобы-то золотые вглубь растут… Это ты, отец, нас научил, если сверху золото выберется – надо копать колодец.
– А где был куст? – спросил Егор.
– Вот тут.
Егор отошел пятьдесят шагов и содрал мох.
– Как мох драть, так золото брать? – удивился Василий. – Снял, как одеяло, а под ним – как риза, сплошь блестит!
– Молчи! – сказал Сашка.
Василий и Сашка стали делать большой разрез. Егор рубил лес на устои. Татьяна хозяйничала.
В зеленой туче комарья, на мокрой земле среди берез и лиственниц забелел обширный балаган.
Над лесом высилась красная крутая скала с лохматой вершиной. "За ней должен быть ключ, чистая вода!" – подумала Таня. У подножья скалы, в прозрачной зеленой воде, бежавшей в речку, громоздилась груда сине-желтых, ржавых камней.
На берестяной лодке подъехал молодой человек. На нем фуражка с выцветшим околышем и сизая куртка с линялыми отворотами и с блестящими пуговицами.
– Кого же бог несет? – спросил Егор.
– Мой товарищ приехал! – с оттенком гордости ответил Вася. – Студент из Петербурга.
Егор когда-то видел студентов в Перми и Екатеринбурге.
– А я думал, полиция! – сказал Кузнецов, поздоровавшись со студентом за руку. – Что же ты, молодой, а бороду не побреешь? У нас на Амуре молодые бреются.
– Я, Егор Кондратьевич, очень рад с вами познакомиться. Много слыхал про вас от самых разных людей… Вам, наверно, покажется удивительным, как я тут очутился? Да, живу далеко, в Петербурге, учусь, голодаю там, конечно, и вот, узнав от своего товарища, сибиряка, про прииски, давно задумал податься на заработки и заодно посмотреть Сибирь. В Петербурге живу на малые средства, считаюсь вечным студентом, мне все это надоело! И вот судьба меня занесла… Представился удобный случай – один из родственников, доктор, отправился на службу в город Благовещенск из Петербурга и взял меня с собой за казенный счет.
Парень на вид был чистый и славный и с первого взгляда понравился Егору. Страшно было слышать, что здоровый человек и неглупый на вид, с руками и с ногами, мог голодать. Есть же такие места на свете!
– Ну и как же звать вас, барин?
– Я тут не барин. Зовите меня Алексеем, Алешей, или, как меня тут все зовут, Студент! И все! А вон уж идут к вам паломники!
По колено в траве двигались какие-то люди в длинных рубахах.
– С приездом, Егор Кондратьевич! – заговорил бритый молодой мужик, снимая картуз.
По его примеру, все стали кланяться. Целая толпа крестьян в неподпоясанных рубахах и в широких шароварах вышла на обтоптанную площадку.
– Делегация-то с того-то берега, пришли до вашей-от милости, попроситься. Сами от села Вятского на Амуре, не извольте сомневаться.
Егор и не сомневался. Вятских слышно было по говору.
– Мы с Силинской-от стороны, участок-от нам достался ладный, да хотели разделить артель, чтобы не тесниться, друг от друга не хватать…
– Дозвольте, ваше степенство, испытать счастья на вашей стороне, на Кузнецовской, – заговорил старик в поддевке. – За резом мы не постоим. Десятинки ли, сколько ли укажете, то будем вам предоставлять. Мы – Ломовых, поди слыхали?
Егор знал двоих Ломовых, которые гоняли почту, приезжали в Уральское не раз.
– А я – Ломов Порфирий! – сказал бритый молодой вятич. – А это Тимофей Лукич Ломов, – почтительно обратился он к старику, – сосед с нами Ломов Лука, Кузьма тоже Ломовых.
– Надо пустить! – посоветовал Сашка. – Че же не пустить!
– Будьте благодетельны! – сказал старик, и вятские, как по команде, стали опускаться на колени.
– Только не отдавай, отец, участка за ключом, – попросил Вася, с силой втыкая в песок лопату, вытаскивая ее и опять втыкая. – Там засечки есть. Знакомый моет, он еще не приехал. Он обязательно приедет…
– Да нам и не надо за ключом-от, – отвечал молодой Ломов. – Нам-от вот тут, до ключа, дадите пятнадцать-от сажень, и ладно!
– Гляди-ка, гляди-ка, кто сюда прется! Егор Кондратьевич, уж не выдай нас… – испуганно сказал старик Ломов.
Небольшая лодка с разгона выскочила на песок. Тимоха Силин, спотыкаясь о рубленый кустарник, побежал на бугор.
– Кондратьич! Егорушка! – воскликнул он.
Мужики обнялись трижды.
– А нам говорили, что вы стреляли друг друга и живете во вражде! – осклабился вятский старик. – А вы – братья… Тьфу ты, как спугали!
– Чем же тебя испугали? – спросил Студент.
– Люди откуда-то взяли, что у нас с тобой зависть друг к другу! – сказал Тимоха. – Ждут, что у нас драка будет, одни за тебя, другие за меня! Видишь, все выборов ждут.
– Занимайте место, где не занято. Земля божья. Все будет общественное! – сказал Егор. – Реза платить не надо. Процента, значит! Потом на общество будем все платить десятинку. И на общественные работы придется выходить работать.
– А мы думали, Тимофей Иваныч, что вы за нами погнались, чтобы вернуть на свою сторону, – ухмыляясь, сказал старик.
– Вы не крепостные! – ответил Силин. – Да и я не дикий барин! Да на что вы мне? Речка большая, а вы, как бараны, сбились.
– Конечно, надо занимать места! – сказал Егор. – А то ссоры начнутся.
Со стороны ключа появились два монаха и стали кланяться.
– Благослови! – сказал Силин.
Рыжий монах перекрестил его и дал поцеловать руку.
– Беседу хотим! Беседовать! – сказал маленький монах, похожий на кавказца.
– Можно побеседовать! – ответил Сашка-китаец. – Че нельзя, что ль?
Монах и его благословил.
– Давай крест целовать. Крест есть? – спросил Сашка.
Поверх рясы монах одет был в брезентовую куртку. Он распахнул ее и дал поцеловать Сашке крест.
– Скажи, Егор, – расспрашивал рыжий монах, – правда ли, что ты заявку сделал и отдал все обществу? Мог бы продать богатому промышленнику, войти в пай. Почему же ты за выгодой не погнался?
– Христос так учил! – отозвался Силин.
– Конечно, так велел! – подтвердил Сашка.
– Артельный народ боится, нет ли тут худого умысла, греха! – сказал рыжий монах.
– Здесь, на твоей стороне, – сказал маленький монах, – попадаются следы неизвестных людей или существ, живущих в тайге. Предупреждаем тебя.
– Это мы знаем! – ответил Тимоха.
Егор позвал гостей к чаю. Стол у балагана был налажен.
– Когда я плыл по этой реке, меня в верховьях стреляли, – сказал он монахам.
Монахи попили чаю и еще немного посидели, ко всему присматриваясь. На прощанье благословили всех быстрыми, мелкими знамениями и ушли по глубокой траве.
– Слушай, Тимоха! – сказал Егор. – А от кого поставлен караул на въезде?
– Это мы просто так, сами, – Силин переглянулся с Сашкой, – чтобы не влипнуть! Установили, как пограничную стражу.
– Вот вы верно говорите, что скоро начнутся ссоры… Уже ссорятся, – сказал Студент. – У нас на прииске полным ходом идет кампания…
– Какая кампания? – спросил Егор. – Пьют, что ль?
– Нет. Выборная кампания. Готовятся к выборам!
– Да, надо старосту выбрать! – согласился Ломов. – Пока едим свое, что привезли с собой. А что дальше? Уже был случай – украли сухари.
– Да, есть кражи! – подтвердил Сашка. – Драки есть! Все есть!
– Один помер с голода! – сказал Силин. – Надо продовольствие завозить и товар. А как приступиться?
Студент, полулежа на только что разостланной шкуре, смотрел вверх на распускающиеся деревья. Стояла тихая хорошая погода, какой он и не ждал в этих местах. Погода его окончательно пленила. Ему не хотелось уезжать в свой Петербург, в сырые, холодные комнаты. Сегодня, услыхав, что приехал Егор, он надел свою студенческую куртку и поспешил на правую сторону, чтобы познакомиться с открывателем этого прииска.
– Есть наука, – он поднялся и уселся, – ученье о том, какое будет общество со временем. Как переустроить человеческое общество. О разделении общества на классы, между которыми нет согласия, идет всяческая борьба.
– Да, скоро выборы, – сказал Тимоха. – Видишь, хотят Жеребцова выбрать.
– Ну и че же! Пусть будет, зачем препятствовать! – сказал Сашка.
С берега пришел Пахом Бормотов. С треском прыгая через кустарник, ломился по тайге Ильюшка.
– Тут свои компании составились, и каждая хочет забрать голоса. Зачем нам Жеребцов, – толковал Силин, – оп крутой и сделает обиды людям. Мало того, он выгоды себе хочет, в ущерб обществу. Он без контрабандистов прииск не прокормит, и все мы попадем к нему в кабалу… И как это ты, Егор, не досмотрел! Все же он проник сюда еще тот год.
– О чем толк? – спросил Пахом. – Как дома?
– Слава богу! – ответил Егор.
– К тому же староста должен людей уважать, а Никита больше грубит, обойтись не умеет.
– Он народу не отдаст богатства, – сказал бритый Ломов. – Мы с ним рядом робим… Подальше-то лучше… Все бы ушли, да, вишь, там золото богатое… Кажись, все же я один на вашу сторону перееду. Остальные вятские пока там останутся.
– За Жеребцова много народу, – сказал Пахом. – Он живет без рассуждений.
– Это людям правится, – сказал Тимоха. – Он себе возьмет выгоду и даст другому урвать. Знаешь, люди в справедливость не верят. Зачем, мол, нам, когда ее нет. Мол, если между собой сговориться, и можно славно жить. А остальной народ все равно глупый, он и тем доволен. А ты тут им помеха. Им совсем не надо, чтобы кто-то пекся о справедливости, старался бы их удержать. Они сами с умом, жадности своей не покажут, но друг друга покроют, и никто не догадается.
– Они тоже о справедливости говорят, – возразил Студент. – Да еще как складно!
– Да, у них свой говорок есть, – спохватился Пахом. – Из городских и крепко с ними сошелся, объясняет все хорошо.
– Может, на самом деле хороший человек? – спросил Егор.
– Он образованный! – подтвердил Студент.
– Нет, мы хотим тебя! – ответил Пахом. – Нам надо атамана, чтобы все умел сделать и других мог научить.
– И не из торгующих, – сказал Ломов.
– А то продаст! – засмеялся Студент.
Васька с любопытством прислушивался. "Что будет, если выберут отца? Сможет ли справиться с такой разномастной оравой? Это ведь не своя семья, где каждый слушается и терпит. Многие тут возненавидят его. И теперь уж, наверное, недовольны, что приехал, косятся. Только пока отцу это неизвестно".
Васька знал, что и отец его не маковое зерно. Хотелось бы видеть, как выкажется крутой его нрав, как он начнет тут устанавливать справедливость. С какого края примется? Уговорит или вколотит?
Васька чувствовал себя, как в цирке перед схваткой борцов.
– А Федор Барабанов здесь? – спросил Егор.
– Здесь, – сказал Тимоха. – Он со стариком, своим работником Яковом. Мы их догнали на озере. Вот каторжный был, а женился и переменился.
Казалось бы, все рады Егору. Но сам он чувствовал, что тут покоя нет и ему не будет, словно попал он из родного села в другой, жестокий мир, от которого уж отвык. Показалось, что монахи зачем-то подосланы к нему.
"Что же у них тут будет, если начнется не дележ, а грабеж и пойдет такая кутерьма? – подумал Егор, проводив гостей. – Какая тут может быть справедливая жизнь? У них тут и крадут и голодают! Тимоха Силин не следит. А Васька чему-то рад. Молод и доволен. Глуп еще! А я? Дал людям богатство для справедливой жизни! А будет ли она? Кто ее установит?"
Люди в нем видели силу, искали заступничества и заискивали, и все это было неприятно.
Смутно начинал понимать Егор, что, кажется, ему следует брать на себя общественную обязанность… Прошедший день показался ему таким тяжелым, что думать больше ни о чем не хотелось.
Где-то в стороне Студент сказал:
– Твоему бы отцу образование дать…
Дальше Егор ничего не разобрал. Молодые голоса звучали весело.
– Мы зовем Сашку не по имени, – возвратившись, предупредил отца Василий. – Он у нас Камбала…
ГЛАВА 2
В носу лодки лежал щуплый старик в матросской куртке и с полотенцем на голове. Стоя на корме и плавно толкаясь шестом, словно танцуя, лодку гнала девушка. На голове у нее повязан светлый платок в горошинку, закрывающий почти все лицо, так что торчит только носик. Она в белой кофте, с шалью на плече, ниже подоткнутых юбок видны упершиеся тонкие ноги в толстых чулках и в начищенных башмаках.
Из колодца поднялась голова бородатого старовера.
– Ктой-то опять… Ах, срам! Тьфу! Грех!
Бородач проводил лодку взором и опять скрылся в шурф. В этой артели работали истово, как молились.
У бутарок шумела вода, стучали лопаты о грохота промывочных стволов.
– Смотри, молоденькая девчонка, а какая!.. Э-эй! – крикнул лодочнице старатель с лопатой.
– Куда поехали? Айда к нам в артель! – добавил старик, стоявший в воде по колена.
– А ну, налегли еще, подверни бочок еще раз, – не унимался старатель с лопатой. – Э-эх!
Грузный невысокий человек господского вида, в очках и с припухшим лицом, вышел на отмель, обнажая лысеющую голову, и поклонился.
– Здравствуйте, мадемуазель!
– Здравствуйте! – ласково отвечала девица.
Матрос в лодке очнулся, поглядел блеклыми глазами.
На повороте, там, где перебутор, какой-то старовер в белой грязной рубахе и в полосатых штанах долго смотрел из-под ладони на лодку. Он закашлялся, словно что-то попало в горло, потом свирепо глянул на подошедших трех сыновей. Старика чуть не сбили с ног. Вровень с лодкой по берегу бежал старатель с лопатой. У него черные брови насуплены и глаза, как угли.
– Налим! – окликнули его.
Но парень, не глядя под ноги и спотыкаясь, все бежал вровень лодки, не обращая ни на кого внимания. Он стал тихо подсвистывать на бегу, как бы подманывая якорька.
Китайцы бросили работу, оставили свои лотки и столы, разогнулись.
– Ой-е-ха! – воскликнул китаец с бородкой и подпрыгнул. Он прошелся по берегу мелкими шагами, покачивая бедрами при невеселом смехе всей артели. Словно труженики хотели сказать своим смехом старшине, что нечего зря и мечтать о недостижимом.
Китаец с бородкой, изображавший женщину, вдруг взвизгнул. Кто-то из китайцев дал ему пинка.
Налим уже не бежал, а шел, словно зная, что дичь не уйдет, что на его свист зверь не может не отозваться.
– Какую-то несет! Нам в помощь! – сочно пропел сладкий женский голос.
– С отцом, что ль? – спросил другой.
У палатки стояла дебелая черноволосая женщина, с лицом, побитым оспой, в красном сарафане.
Чернобровый парень, проходя мимо женщины, перестал подсвистывать. За ним следом спешил толстяк в очках.
Черноглазый старовер остановил парня, загородив ему тропу лопатой, заглянул в лицо.
– Куда ты прешь, Налим?
– А ты куда? – схватив старика за бороду, отвечал парень. – Зараза!
Лысый толстяк согнулся и вприпрыжку побежал за лодкой, обгоняя старовера и Налима.
Река делала петлю. Тут оседают пески и течение бьет с большой силой, а потом стихает, как бы рассыпая воду веером по огромной песчаной отмели.
Лодка повернула и пошла к другому берегу. На отдалявшейся от нее Силинской стороне засвистели.
Старый матрос опять зашевелился. Ему лень было подыматься, но теперь оп решил, что надо будет припугнуть кобылку, всех сразу. Он поднялся и показал ружье.
Катя завидела Кузнецовский балаган и делянку, колодцы и промывочные устройства. Там работала целая артель. Значит, Вася пришел с отцом и со всей семьей. Ей стало страшно и стыдно, и она, держа к берегу, старалась пройти мимо и показать, что ничего не видит.
… Пески ярко желтели в тачке и в стенках широкого разреза и во взрытом забое. Желтая дорожка тянулась к бутарке, стоявшей в несущейся воде.
Васька бросил лопату, услышал усталый стук шеста о камни, выпрыгнул из разреза на траву и вошел в воду в больших болотных сапогах.
Кормщица быстрыми и страстными движениями погнала лодку прямо на него, смеясь и высвобождая лицо из платка.