Казалось, и не хотел думать о том, что посеяла в нем словом-загадкой наставница, а засела она и не давала покоя весь день, не дала и тогда, как наступила ночь. Лежал - думал о Данае, ложился ниц - снова думал, даже почувствовал в себе какую-то тоскливую потребность пойти, посмотреть на нее, убедиться, что действительно ли она такая, как ее рисует старая. Право, и не заснул бы в эту ночь, если бы не остановился все-таки на мысли: почему и не пойти и не посмотреть на Данаю, если того хочет сама Даная?
Он не принадлежал к тем, что чувствовал в себе смятение, решаясь на необычное или постыдное дело. Вот только и колебаний было: слушаться или не слушаться наставницы, идти или не идти к Данае. Когда решил: пойду, не стал доискиваться веской причины, вскочил на Гриваня и направился к терему, где проживала на Волыни наследница княжеского стола. И все же, как прибыл к Данае и остановился перед Данаей, не мог не поддаться подспудной силе смятения: жена, действительно, предстала перед ним такой, какой он не видел еще и не думал увидеть. Худая и длинная тогда девчонка, вот только и соблазнительна была тем, что имела лучше, чем у других, наряды и еще большие синие глаза, длинные и пушистые волосы, которые окутывали всю ее, особенно на играх, - она казалось теперь чудом, способным не только поразить, а и лишить разума. Расшитая шелком туника с красочной заморской паволокой плотно лежала на в меру располневшей и от этого ослепительно изящном стане, а молодые веселые и задорные когда-то глаза, наоборот, светились мягкой тишиной, лицо ее, немного бледное, выражающее удивление, было и красивым и милым, и каким-то нежно-просветленным, будто светящимся изнутри. - Звала, Даная? - заметил, наконец, что молчит и долго, и поспешил со словом, а уж как произнес его, ляпнул: сказал не то, что нужно, - Даная с горестно-удивленной стала вдруг испуганно-смущенной. Тихо замерла, в глазах появились искорки страха, даже настоящего испуга, а бледный и изнеженный вид ее покрылся свидетелем женской добродетели - багрянцем.
- Хотела посоветоваться, Келагаст, - сказала через силу, так, что не сразу подавила в себе эту неловкость. - Мужей на дулебах вон сколько, а довериться не каждому и тем более не всем могу.
Оглянулась и уже тогда пригласила пройти в соседнюю, сесть на достойное высокого гостя место.
- Были у меня старейшины родов - старалась скрыть еще оставшуюся неловкость словом. - Сказали, наступает вече, на котором речь пойдет о старшем среди князей в земле Трояновой. А у нас на Дулебах нет его. Советуют, самой садиться на отчий стол, быть княгиней, или указать на кого-то из воевод. Думала-думала и ни на что не решилась. Тем страшно, что воеводам нет веры. Единственный, на кого могу положиться, это ты, Келагаст. Скажи… - она подумала минуту-другую, не сводя с деверя слишком пристального своего взгляда, а потом поведала, что решила: - Скажи, мог бы ты быть им, моим поверенным среди воинов?
- То есть предводителем дружины?
- Да.
"Вон как" - спешил порадоваться мысленно, а уже за мыслью это:
- Предводителем дружины всегда был князь.
- Не всегда. По воле князя мог быть кто-то и из воевод, ты и был бы им по моей воле.
Видел: Даная ждет - не дождется его согласия. Все-таки, правда, только ему верит или намекает - будешь предводителем дружины, то куда денешься, будешь и мужем?
- Если ты, жена, берешь на себя такую обязанность, то, как не взять ее мне? Однако…
- Что однако? - не удержалась и поспешила переспросить.
- Воевода с меня слишком молодой. Или, Даная, не велено старшим и достойным быть предводителями в дружине.
- Старшие уже не будут молодыми, а достоинство, думаю, ты со временем, тем более, проявлял уже и не раз.
Вознаградил ее нескрываемым благодарным взглядом и улыбнулся.
- А упорства среди первых мужей через эти твои мысли не будет?
- Когда встанешь рядом со мной и будешь с верой и правдой в сердце - не будет, - сказала и протянула свою холенную нежную, словно в молоке купаную, руку. Протянула и положила на его правую руку. - Ты - брат моего мужа Мезамира, это раз, а во-вторых, являешься сыном знаменитого в родах наших Идарича. Кто посмеет быть против, когда встанем у стола отца моего в паре?
Говорила что-то и дальше, но Келагаст не прислушивался к тем словам. Почувствовал, от этого ее прикосновения вскипела в теле кровь, родилось и стало всевластным желание припасть губами к руке Данаи и сказать тем Данае: как хочешь, так и делай, я уже не уйду от тебя.
Готов был переступить через все предостережения и встать на ту соблазнительную стезю, и целился уже переступить, но в последний момент всевластное желание утихло вдруг и заставило быть взрослее и более умеренным. Поднялся и встал перед Данаей во весь свой, достойный рода Идарича и настоящего анта, рост.
- Если так предпочитает Даная, пусть будет, как предпочитает: становлюсь под ее руку и беру на себя все ее обязанности.
Княжна тоже поднялась и встала перед Келагастом достойной дочерью антов: и высокая была, и статная, и до беды прекрасной.
- С верой и правдой?
- Да. Разве Даная не знает: если уже обещает Келагаст, то обещает твердо.
Как и перед этим светила на него внутренним светом и, может, именно поэтому до безумия соблазнительным видом. Только больше сил было сейчас у него и еще решимости. Ей-богу, намерена была сказать что-то, а то и совершить такое, чему и сама не могла бы поверить, но не стало отваги переступить через саму себя.
- Может, Келагаст хочет взглянуть на племянника?
- А как же. Или способен уйти из этого теремка, не увидев и не поздоровавшись с тем, кто продолжит род брата моего?
- Пойдем, покажу.
Шла впереди и манила за собой обольщениями, брала ребенка в руки - и еще больше манила. Потому что не только вид, глаза ее, такие теплые и такие радужные, - вся она переменилась, улыбаясь, и хвастаясь сыном своим, радуясь тому, что имеет его.
- Как назвали племянника, Даная?
- Именем отца его - Мезамиром, - не сказала - распевала эти несколько слов.
Стоял и любовался ею, ее заботами, и только тогда уже, когда передала маленького Мезамира няне и встала перед ним, собралась сказать что-то, не захотел слушать, поднес к губам ее десницу и поцеловал подчеркнуто благодарным поцелуем.
Когда выходил, высмотрел Данаину наставницу и поспешил отыскать повод отойти с ней в сторону.
- Бабушка можешь принести мне какую-нибудь тесьму? - обратился к ней тогда уже, как остановился у Гриваня. - Беспорядок здесь, в седле, требуется закрепить.
- Почему нет, сейчас принесу.
Даная стояла слишком далеко, чтобы слышать, о чем говорили. Тем не менее, когда наставница подошла, заговорил с ней тайно-приглушенно.
- Это все, правда?
- Что?
- Ну, что Даная хочет, чтобы я положил конец ее вдовьему безлетью?
- Мне, молодец, не подходит лгать, - рассердилась она.
- Подожди, - остановил ее. - Я вот что хочу спросить: Наставница слышала о том из уст самой Данаи или всего лишь догадывается? Если слышала и уверена, что так в действительности и есть, то пусть скажет Данае еще одну правду: я согласен взять ее под свою защиту.
- А сам ты не способен сказать этого?
- Скажу, однако, спустя уже.
- Ой, - не без насмешки засмеялась наставница. - Что же, за мужи пошли нынче. Старуху просят, чтобы умыкнула девушку.
- Что выдумываешь! - разгневался. - Разве об умыкании речь?
- А то нет? Думаешь, такая, как Даная, сама придет и скажет: "Возьми меня, хочу быть твоей".
Сказала и ушла прочь. А он, Келагаст, остался сам по себе и оторопел от удивления. Это что же она думает, старая карга? Да, что думает и сказала? Где видано, чтобы умыкали княжескую дочь, да еще вдову, и которая ко всему если не сегодня, то завтра княгиня? С ума сошла. Ей-богу, не иначе, как съехала с ума.
Вскочил на Гриваня и погнал в сердцах галопом. Похоже, что намерен развеять все это по ветру. Но, увы, и галоп не помог. Погодя убедился: время тоже не помогает… Во-первых, Даная ничего не делает, чтобы он стал предводителем дружины, а во-вторых, сама не идет ни из мыслей, ни из сердца. Как заронилась туда непреодолимым обольщением, так и не перестает им быть. Водил молодцов на стрельбище и хлопотал о стрельбе, а думал о Данае, делал перерыв, чтобы остаться самим с собой и разобраться в себе - видел Данаю и только Данаю. И угощаться не угощался, и пить не пил, когда был у нее в тереме, а чувствовал себя умиротворенным. Мало того, что мыслями завладела и сердцем, - силы лишила до предела.
Это, наверное, заметил и Старк. Он так внимательно присматривался, когда отправлялись на стрельбище, не спускал глаз и на стрельбище. А еще и зовет зачем-то. Недоволен им, как учит отроков, или, может, еще дальше видит старый лис: узнал, ей-богу, что был у Данаи, и желает узнать теперь, зачем был, что скрывается за этими посещениями.
- Звали, воевода?
- Да, - не стал присматриваться к нему Старк, как и медлить. - Дело есть, полагаю. Князь Волот затеял поход в ромеи. Не ратный, нет, - успокоил, заметив, вероятно, немалое смущение в глазах и на лице своего тысяцкого - С посольством отправишься к ромейскому императору, хочет якобы восстановить подписанный с покойным Юстинианом договор. Ты у нас сообразительный, да и от рода посольский. Пойдешь с Волотом от дулебов, отстаивать в том договоре потребности земли нашей.
- Один пойду или с людьми своей тысячи?
- С мужами, однако, не со всеми, - улыбнулся старик.
- Отбери десяток лучших, и готовьтесь.
Собрался было спросить: "А Даная знает, куда я еду?" - и понял вдруг: выдаст тем и себя, и Данаю. Понял и прикусил язык. Уже спустя, как улеглось смятение, поинтересовался:
- Когда мне отправляться?
- Через два-три дня. Думаю, хватит, чтобы приготовиться в путь.
- Не хватит, воевода. Путь он, как и дело не из последних. Надо себя, людей, коней приготовить, как следует, о подарках императору позаботиться.
- О подарках князь Волот позаботится.
- Как - Волот? Посольство отправится от всей земли, все должны внести свою лепту. С пустыми руками я не поеду.
Старый задумался.
- Князь Волот торопит нас. Ну, и ничего, день-другой подождет. Даю тебе на сборы четыре дня. На рассвете пятого должен уехать.
Утешение небольшое, добавил всего лишь день. И больше, конечно, не добавит. Поэтому и болтать с ним не приходится. Остается сказать: "Согласен" - и уйти. А как скажешь, когда язык не поворачивается? Поедет он как далеко, так и надолго. Может ли поехать, ни о чем не договорившись с Данаей? Это будет не поход, а погибель. Присуха, неопределенность высушат его. Все же может произойти, когда поедет, ни к чему с ней не договорившись? А времени вон как мало. И к Данае не на всяком жеребце подъедешь. Разве… Постой, постой. А если пойти к ней и оспорить: "Как же ты так? Ты говорила одно, а Старк велит другое". Да и о подарках не а кем-то, все-таки с ней должен вести речь. Так как, княжеская казна в ее руках, поэтому о подарках должен вести речь только с ней. Нет, мир все-таки мудро устроен. Даже над крутой падью отыщется стезя, что выведет на безопасное место, даже в полной безысходности есть выход. Не стал медлить: отпросился со стрельбища и погнал Гриваня к Данае.
- Это правда, что повелел Старк?
- А что повелевает Старк?
- Велит собираться и отправляться аж к ромеям.
Ни утверждала, ни противоречила. Смотрела умиленно и молчала.
- Ты не хотел бы, так далеко уезжать? - поинтересовалась, наконец.
- Ну, почему же… Если это очень нужно, то поеду. Вот только… Почему так нагло и почему повелел Старк?
- Это не Старк, это я повелеваю, Келагаст! Да. Сам надоумил, теперь удивляешься?
- Н-не понимаю.
- Кто говорил в прошлый раз: не будет ли возмущения среди мужей? Вот я и послушалась твоего совета. А послушав, велела именно тебя послать послом от дулебов. Вернешься от ромеев со славой - и заткнешь всем рты. Понимаешь, Келагаст, когда побываешь у ромеев и подпишешь договор с ромеями, дашь мне повод и резон, именно, тебя поставить около себя. Тогда никто не отважится ссылаться на твою молодость и перечить.
- А если не справлюсь с тем, в чем полагаешься на меня?
- Справишься. Князь Волот имеет уже договоренность с императором. Осталось поехать к нему и подписать - вот и все.
Прошлась, довольная и успокоенная, и потом добавила:
- Только ты нигде никому ни слова об этом, слышал?
- Слышу, княгиня.
Видимо, понравилось величание. Подошла, встала, чуть ли не вплотную, и смотрит пристально и преданно.
- Этого, кроме меня и тебя, никто не знает, даже Старк. Это первая наша с тобой тайна.
- А будет и вторая?
- Да, все будет, если править землей: тайны, коварство, непослушание, даже ложь. Ты не в семье главного мужа жил, не знаешь об этом?
- Мой отец учил нас быть, прежде всего, правдивыми. Мезамир только к хитрости прибег в разговоре с аварами, и то, чем поплатился за это.
Загрустила видом и задумалась. А подумав, сказала:
- Если бы и другие были благочестивые в делах и помыслах. А что остается делать, если они не правду признают, а ложь? Ну и… - улыбнулась, - об этом потом. Поезжай, побывай между ромеев, посмотри на них, сам увидишь, что и как.
Спроваживает… А как же с тем, ради чего шел сюда? Неужели наставница не сказала Данае? Не может быть. Они в сговоре, более того, заодно… Что же делать? Другой возможности увидеться с Данаей может и не быть. Если не скажу о слюбе сейчас, гляди, уже никогда не скажу. Поднял, собираясь с духом, голову, и искал уже слова, которыми мог бы начать ее, свою беседу с Данаей, но не успел и заикнуться, как открылась дверь и на пороге появилась наставница.
- Пусть простит меня княжна, пора укладывать сына.
- Иду… Мы еще встретимся, Келагаст, - сказала вместо "прощай". - Перед отъездом зайдешь за подарками.
Проводила за порог и скрылась в теремке. А Келагаст, недолго думая, шествовал к Гриваню и ругал, на всю ширь своей мужественной натуры, ее наставницу.
"Гемонская басиха. То ли подслушала мои мысли и желания, или как понимать ее?"
И мужей, которые пойдут с ним к ромеям, подобрал, и мужам повелел готовиться к походу, а сам если и думал о нем, то лишь тогда, когда приходили и напоминали: приходилось думать. С некоторых пор посетила его и не отступает уже мысль: ромеи - не благой мир для меня. Вон сколько недель пойдет на это, чтобы добраться до них, высидеть там, пока поступятся к императору и переговорят с императором. А еще и обратный путь будет. Не случится ли так: пока он будет ходить, и заботиться о покое земли, а тем временем к Данае протопчут стезю другие? Навестит кто-то из князей или княжичей земли Трояновой и приедет свататься. Не заколеблется ли в таком случае Даная? Разговора о слюбе между ней и им, Келагастом, не было, речь шла всего лишь о его руководстве в дружине. Или Данае долго переиначить и обратить тему разговора на другое? Сама же говорила: все будет, если править, и непослушание, и коварство, и ложь. Да и с другой земли могут узнать про нее и заслать сватов. Одни - ради Данаи, другие - ради того, чтобы занять княжеский стол на Дулебах. Разве при Добрите не было этого? Даная жена юная и вон как прекрасна.
"Этой же ночью умыкну ее и сделаю своей", - остановился на мысли Келагаст.
Всякий обнадеженный - одержимый, а обнадеженный в вожделенном слюбе - и подавно. Ходил в отчих хоромах, а видел себя в сумраке ночи в Данаином теремке, а еще - на жеребце вместе с Данаей. Слышал свист ветра и крики погони, и торжествовал, будучи недосягаем, что похищенная Даная не уйдет уже от него, заберет сына и будет сидеть, обвитая слюбными узами, в роду отца Идарича, ждать своего мужа из похода. А уж как вернется, отгуляют в хоромах князя Добрита свадьбу и будут княжить на Дулебах.
Уверен, Даная и не помышляет, что Келагаст может решиться на такое - умыкнуть ее тайно. То, что говорила об умыкании ее наставница, - выдумка старой, и не более. Пришлось к слову - и изрекла, чтобы соблазнить юношу, раздуть в нем огонь страсти. Сама Даная не думает, и не думала об этом. Знает, она - за высоким валом, под надежной охраной, ей ничто не угрожает в отчем гнезде. Он и воспользуется этой уверенностью. Вот только когда и как поступит он? Среди бела дня или под вечер? Днем проще было бы выманить Данаю за ворота или хотя бы на двор. Но, увы, у ворот есть стража, они могут поднять тревогу, послать погоню, А от погони, в седле с Данаей, не убежишь. Остается вечер, когда и ночь еще не наступит, а тьма уже будет. Возьмет с собой нескольких мужей, спеленает с их помощью стражу у ворот, а там уже надежда на ловкость и на крепкую силу коней.
Келагаста уважали в дружине за острый ум, молодецкую храбрость, а еще за то, что не наступал без необходимости на шею, каждому позволял быть самим собою. Однако среди доверенных были наиболее доверенные. На них и возлагал свои надежды. Единственное, что не давало покоя до поры, все наиболее доверенные идут с ним за Дунай. Стоит ли впутывать их в это дело? А впрочем, к лиху всякие сомнения. В пущи, в самые лесные недра уходят, а когда речь идет о вон как любимой Данае, ничто не остановит его, поступит так, как сочтет нужным.
Чтобы намерения стали делом, а дело - светлым днем, велел мужам, что шли с ним в Волынь, сшить покрывало - так, чтобы свободным оставалось лишь одно отверстие, и взять его с собой.
"Не будет Данаи на подворье, - думал в пути, - велю челяди позвать. А уж как выйдет и станет за порогом терема, никуда не денется, будет моей. Такого не случалось еще, чтобы Келагаст отступал от своего или ошибался в своих намерениях. Могу поклясться, такого не было и не будет".
А произошло.
Даная не прогуливалась в тот день с сыном. Ни на подворье, ни во дворе. Когда сказал слуге, что это он пришел, ее деверь Келагаст, и что у него неотложное к ней дело, согласились сообщить о том своей повелительнице, и сразу же вернулись и сказали: у Данаи заболел ребенок, она не может принять его, пусть придет завтра.
Как же завтра, если завтра последний день пребывания на Волыни? Вон сколько забот соберется перед отъездом. И ночь останется всего лишь одна. Или так надо: умыкнуть ночью жену, а на рассвете покинуть уже?
Что же делать? Настаивать, чтобы вышла? Как стоять на своем, Даная выполнит его волю, выйдет, и что? Можно ли умыкнуть мать, когда у нее слабое дитя? Или испуганной и страдающей тревогами матери до слюба будет? Такая быстрее глаза выцарапает, сама себя удавит, чем покорится чужой силе и ляжет в постель с тем, кто взял ее силой.
Нет, нет, сегодня не будет умыкать ее. Не ведает, как будет завтра, а сегодня не будет умыкать.
- Скажите Данае, пусть простит за несвоевременное вторжение. Приду, когда маленькому Мезамиру станет лучше.
Решил сделать так: завтра пойдет среди бела дня, поговорить с Данаей о подарках, когда и у кого возьмет их, а потом уже поинтересуется здоровьем племянника.
- Лучше ему, - сказала, когда повел речь о Мезамире, - однако и не совсем. Боюсь, не огневица ли у него.
- А что говорят басихи, волхвы-баяны?
- Утверждают, что не огневица, от злого поветрия случилась немощь.
Помолчал секунду и потом сказал Данае:
- В таком случае я не поеду к ромеям, пока не дождусь выздоровления.
Посмотрела своими и без того широко открытыми глазами и застыла в изумлении.