В свите государя все получили ушибы, но легкие. Посьет жаловался на ногу, но кость осталась цела; Ванновский набил себе на голове три шишки; Черевину ушибло ухо. Однако больше других пострадал начальник конвоя граф Шереметьев – у него оторвало палец на правой руке и сильно придавило грудь. Фрейлине государыни Голенищевой-Кутузовой кусок щепы попал в неприличное место.
Художника Зичи во время катастрофы облили горячей гурьевской кашей. Когда он очутился на шпалах, то первое, о чем вспомнил, был его альбом. Он добрался до разрушенной столовой и – о чудо! – увидел свой альбом целехоньким.
В задних вагонах вообще никто не пострадал, только было много испуга. В свитском вагоне генерала Ширинкина находился барон Таубе, всегда сопровождавший царские поезда. Когда раздался страшный грохот, он бросился без памяти бежать в лес. Солдаты, охранявшие путь, едва не застрелили его, думая, что это злоумышленник. Посьет во время крушения потерял все свои вещи и остался в одном сюртуке.
Когда сцепили уцелевшие вагоны и состав тронулся к Харькову, государь с царицей навестили Посьета, который лежал в купе. Мария Федоровна присела рядом с ним на скамейке, а император остался стоять. Они его утешали и пробыли у него более двадцати минут, не разрешая подниматься.
Перед уходом Александр Александрович вынул небольшой сверток и развернул его. Это был кусок дерева, переданный царю жандармом.
– Что, Константин Николаевич? Неужели гнилая шпала?
Посьет подскочил со скамейки:
– Нет, ваше величество! На этой дороге все шпалы были переменены только два года назад! Это обломок от вагона…
И только оставшись со своей Минни, император вдруг вспомнил доводы молодого и довольно дерзкого путейца, который этим летом в Фастове повздорил с Посьетом и чуть было не надерзил ему самому. Как же его фамилия? Ба, конечно, Витте!
В июле месяце, едучи в Ялту, Александр Александрович был крайне удивлен тем, что время движения в пути было увеличено кем-то на целых три часа. Посьет объяснил ему, что новый управляющий Юго-Западной дорогой категорически отказывается принимать на себя ответственность, если тяжелый императорский поезд будет идти с такой скоростью, какая была назначена.
– Он считает, – сказал адмирал, – что при наших русских дорогах, с легкими рельсами и деревянными шпалами, перегруженный состав может вышибить рельсы – и произойдет крушение.
– Ерунда! – отрезал тогда царь.
Значит, не ерунда?
Когда летом, проездом в Ялту, остановились в Фастове, государь, зная, что там будет встречать его управляющий Юго-Западной дорогой, несколько раз выражал свое неудовольствие медленностью движения. Свита высыпала на перрон. Государь задержался, глядя в окно, – Посьет, граф Воронцов-Дашков, Черевин и барон Шернваль окружили молодого чернявого господина в форменной тужурке и фуражке.
– Уж не еврей ли? – подумал вслух Александр Александрович. – Слишком черный. Да вот и председатель правления этой дороги Блиох – еврей…
Между тем генерал-адъютант Черевин выговаривал Витте:
– Государь очень недоволен ездой по Юго-Западным железным дорогам…
– Нельзя, ваше превосходительство, развивать скорость легкого курьерского поезда, когда два товарных локомотива тащат такой состав… – пытался возражать Витте. – Это не Европа, где шпалы металлические, а балласт из щебенки… Вопрос времени, когда такой поезд потерпит крушение…
Последние слова уже слышал император, спустившийся на перрон. Еще подходя к спорящим, он зычно сказал:
– Да что вы говорите! Я на других дорогах езжу, и никто мне не уменьшает скорость! А на вашей дороге нельзя ехать просто потому, что ваша дорога жидовская!..
Витте опустил глаза и смолчал. Зато горячо вмешался Посьет:
– Эта дорога, по всей видимости, находится не в порядке. Потому-то быстро ехать нельзя…
– Дорога в полном порядке, – возразил Витте.
– А на других дорогах ездим же мы с такой скоростью, – наступал на него министр путей сообщения. – И никто никогда не осмелился требовать, чтобы государя везли с меньшей скоростью.
Тогда Витте не выдержал:
– Знаете, ваше высокопревосходительство, пускай делают другие как хотят. А я – слышите? – я государю голову ломать не желаю. Потому что кончится все тем, что вы государю шею сломаете!..
Император слышал все это и был очень недоволен дерзостью молодого человека. Однако он смирил себя, промолчал и ушел в свой вагон.
"Сразу же из Харькова дать за подписью барона Шернваля телеграмму, чтобы этот Витте был приглашен экспертом. Пусть доложит о причинах крушения поезда", – решил Александр Александрович.
Он вышел в соседний вагон, где спали дети. Ники метался во сне, скрипел зубами, дергался. Его желтоватое лицо искажалось гримасками пережитого.
"Эх, подпортила мне породу моя Масенькая, – не без грустного юмора подумалось государю, с нежностью разглядывавшему сына при смутном фиолетовом свете ночника. – И росточком наследник не вышел, и нервы, нервы…
Он положил большую ладонь на лоб цесаревича, и тот затих и даже улыбнулся во сне.
Император медленно вернулся к себе в вагон.
"Да, – вспомнил он опять о Витте, – этот молодой человек очень резок. Он сказал в отношении меня большую дерзость. Но так как этот Витте оказался прав, то я имею на него большие виды…"
7
"Ваше Высокопревосходительство!
В настоящее время вся русская колония в Париже, воссылая благодарственные мольбы промыслу, сохранившему драгоценные дни Государя Императора и Его августейшего семейства при несчастном случае в Борках, шлет на Родину радостные поздравления. Не уверенный в том, чтобы соседство моего имени не показалось неприятно для остальных членов колонии, политически не запятнанных, я не решаюсь внешним образом вмешаться в их ряды. Но если бы я мог рассчитывать, что Государь Император, невзирая на мои тяжкие вины перед Ним и Россией, соблаговолит мне позволить высказать мои чувства, я бы осмелился просить Ваше Высокопревосходительство присоединить мой голос к тому всенародному голосу России, где и грешный, наряду с чистым, воссылает благодарение Всевышнему за избавление от опасности, угрожавшей Отечеству, сердечно веселится спасению Его Императорского Величества вместе с августейшим семейством и твердо верит в покровительство Божие, для блага России хранящее Царские дни.
С полным почтением остаюсь готовый к услугам – Ваш
Лев Тихомиров".
Это письмо Александр III нашел в огромной пачке всеподданнейших подношений царю со всех концов России и даже со всего света. Сжав его в огромном кулачище, государь в волнении прошествовал в покои императрицы.
– Минни, дорогая! Моя единственная, собственная женушка! – Он нежно приобнял и поцеловал ее. – Я не терплю сплетен. Но как быть, когда мне передают слова Михень. Говорят, что, узнав о крушении нашего поезда, Мария Павловна воскликнула: "Jamais nous n’aurons une pareille chance!" И она предпочитает публично называть это несчастье не accident, но incident!..
– Саша! Чего еще можно ожидать от этой блудницы! – гладя волосы своего великана мужа, отвечала Мария Федоровна. – Для неё не существует ни собственной семьи, ни семьи царской, и она как была, так и осталась немецкой принцессой. Русские интересы для нее ничто. Мне как-то рассказывала фрейлина Тютчева о том, какое ужасное впечатление произвела Михень на покойного генерала Скобелева. Он был на обеде у дяди Миши, который в первый раз надел мундир нового образца, русские шаровары и меховую шапку, но с немецкой кокардой…
Да, одним из первых указов для армии было введение Александром III новой, простой и удобной русской формы. Он приказал также, чтобы лица его свиты имели на эполетах и погонах вензель его имени, исполненный славянской вязью, и восстановил по древнему обычаю лик Спасителя на знаменах, а наверху древков восьмиконечный крест.
– И что же Михень? – спросил император.
– Началось с того, что Скобелева возмутила немецкая кокарда у дяди Миши. Генерал прямо сказал: "На месте этой кокарды должен быть восьмиконечный крест!" И тогда Михень не выдержала и воскликнула: "Я недостаточно русская, чтобы понять эти тонкости! И если вы будете продолжать в таком тоне, то я выйду из-за стола!" И это русская великая княгиня! И Марию Павловну, и Ольгу Федоровну Скобелев считал агентами Бисмарка…
– Ну уж тут наш Гарибальди загнул, – засмеялся император и, посерьезнев, добавил: – Самое ужасное не в их немецких симпатиях. Ты только подумай! Великая княгиня желает твоей и моей смерти и смерти наших детей, чтобы наследовать престол. А цареубийца и злодей, – Александр III потряс письмом Тихомирова, – воздает благодарение Богу за наше чудесное спасение! Какой позор для Романовых!
– А ты знаешь, дружок, что говорила мне жена Гурко? – сказала Минни. – Когда Володя был в Виленском крае, то Михень требовала во время смотров, чтобы полки приветствовали ее…
– Не иначе как она уже чувствует себя императрицей! – рассвирепел Александр III. – Ну да я ей задам…
Случай скоро представился.
8
Государь был разгневан.
Ему доложили, что его невестки – Мария Павловна, жена брата Владимира, и Александра Георгиевна, жена Павла, – шастают без разбора, роняя свое достоинство, куда их ни позовут. Вот только что побывали на балах у жены генерал-майора Пистелькорса и полковника лейб-гвардии конного полка Гартунга. Особенно раздражала императора своим поведением Мария Павловна. Государь строго выговорил им, добавив, обращаясь уже к Александре Георгиевне:
– Вам, принцессе крови, дочери греческого короля, должно быть особенно стыдно!..
Дамы то покрывались пунцовым румянцем, то становились бледны от страха словно мел.
Император Александр III был действительно главой царской семьи. Все великие князья, включая дядьев, не только почитали и уважали его, но и чрезвычайно боялись. Настоящий патриарх, он резко пресекал всякие вольности, допускаемые при его покойном отце, и сам подавал пример верности в семье. Умом своего сердца он понимал, что гнездо Романовых объединяет десятки различных характеров и темпераментов, но все эти лица должны служить примером для его подданных в своей частной, общественной и государственной жизни. Ведь любая неловкость, произошедшая в императорской или великокняжеской семье, тотчас становилась предметом всевозможных толков, преувеличений и легенд.
Эти требования распространялись не только на самых близких: дядю Низи – великого князя Николая Николаевича – и дядю Костю – Константина Николаевича, на братьев – Владимира, Павла, Сергея, Алексея, но и на дальних родственников – принцев и герцогов. Государь с неодобрением относился к семейству герцогов Лейхтенбергских, которые породнились с Романовыми, когда его тетка Мария Николаевна вышла замуж за Максимилиана-Евгения-Иосифа-Наполеона. Царственный дед государя лично дал герцогу Максимилиану титул императорского высочества.
Однако великая княгиня хранила своему супругу верность лишь первое время.
Как полагал Александр III, только старшие дети – Николай и Евгения – могли считать своим отцом герцога Максимилиана, умницу, образованнейшего человека, президента Императорской Академии художеств. Но разве лукавые и неверные жены ценят своих мужей за такие качества?! Что же до младших детей – Георгия и Евгения, то они скорее всего были отпрысками красавца Строганова, за которого сразу после кончины супруга вышла Мария Николаевна. Впрочем, сам Евгений признавался своей жене в том, будто он сын актера Бюссана…
Не терпел император и морганатические браки.
Николай Лейхтенбергский был женат на дочери почетного опекуна Акинфова, а Евгений – на Скобелевой, сестре знаменитого генерала и фантастической красавице. Но Николай хотя бы соблюдал порядочность по отношению к своей семье. Евгений же был крайне легкомыслен, да и жена его вела себя, мягко говоря, не очень достойно. До Александра Александровича доходили слухи, что его брат Алексей пользовался ее особенным расположением. Добро еще, император не знал подробностей, о которых шушукались в гостиных. Ревновавший жену принц Евгений заплатил актрисе Мокур семьдесят тысяч целковых. И за что? Только за то, что она помогла ему застукать любовников, так сказать, на месте преступления. Между герцогом и великим князем произошла не дуэль, но вполне пошлая драка. Однако потом они помирились, даже сделались друзьями, и жена Евгения, говорят, была между ними поделена.
Эта герцогиня Лейхтенбергская отличалась не только своими амурными похождениями. Камердинер императора за утренним туалетом поведал государю, что его навестил слуга принца Евгения и рассказал, как живет красавица герцогиня. Несмотря на то что она недавно перенесла в Париже вторую операцию рака, а может быть, как раз поэтому, но чудит она не переставая. Встает в одиннадцать вечера, до девяти утра не спит, а день дрыхнет, превратив его в ночь. У нее восемь собак. Ночью она приказывает из дюжины кур вынуть печенки, зажарить их в сливочном масле и подать собакам. Собаки за сутки истребляют три сотни бисквитов, жрут куриные котлеты и вообще имеют самое изысканное меню. А дети – сын и дочь – едят на третий день то, что собаки не съели!
Ничего не скажешь, хороша семейка!
Георгий Лейхтенбергский, взяв в супруги дочь черногорского князя Николая, продолжал жить со своей любовницей-француженкой.
Однажды, разговаривая с русским консулом во Франции, император спросил:
– А что, много ли в Биаррице русских?
Консул ответил:
– Да, ваше величество. Русских на курорте довольно много. И в том числе принц Георгий Лейхтенбергский.
Александр III, никогда не церемонившийся в выражениях, возмутился:
– Что же, принц моет свое поганое тело в волнах океана?
Консул растерялся и молча поклонился государю.
Когда Николай Лейхтенбергский, проживавший в Мариинском дворце, скончался, его братья Евгений и Георгий заявили претензию на наследство. Наследство из драгоценных камней, главным образом бриллиантов, досталось Николаю от его матери – великой княгини Марии Николаевны, сестры Александра II, и формально могло перейти к Георгию, женатому на черногорской княжне. Однако император выбрал наименьшее зло. Хотя Николай Лейхтенбергский и был женат на дочери чиновника, занимавшегося попечительством о вдовах и сиротах и призрением несчастнорожденных, он пользовался благосклонностью Александра III за безукоризненное поведение в семье.
Поэтому государь прежде всего уважил волю покойного, некогда испрашивавшего дать его детям титул высочества и признать их принцами Лейхтенбергскими, а затем предложил, чтобы наследство осталось потомкам принца Николая.
Можно сказать, что Александр III собственное отношение к семье, к жене и детям желал сделать нравственной нормой для остальных членов Дома Романовых. Среди братьев он выделял и любил Владимира, который в молодости был большой кутила и даже распутник, но с годами образумился, и из него выработался добрый и благородный человек. Хотя бурные кутежи и романы не прошли даром, расстроив здоровье великого князя. Но разве можно оправдать этим распутство его жены Марии Павловны, Михень?
В течение нескольких лет она сожительствовала с полковником кавалергардского полка Николаевым, который был не то сыном Николая Николаевича Старшего, не то сыном самого покойного государя. Потом она вцепилась, словно кошка, в Николая Николаевича Младшего, которому была противна. В обществе судачили, что-де великий князь Владимир уже не может быть мужем, а Мария Павловна очень страстная натура. Да только ли дело в Николаеве или Николае Николаевиче Младшем! Как сказал бы известный Лермонтов, "все побывали тут"! Минни, как и сам государь, не могла ее терпеть.
Императору передали рассказ полковника Каульбарса, начальника штаба 1-го гвардейского корпуса, которым командовал Владимир. Как-то полковник был приглашен в Царское Село на завтрак к великому князю. Входя в приемную залу, Каульбарс увидел Бобби Шувалова, которого великий князь очень дружески встретил, а затем увлек к жене. Завтрак запоздал на целых двадцать минут. Когда великий князь с женою и граф Шувалов с супругой – та находилась у Марии Павловны – вышли, все они, кроме Владимира Александровича, были страшно красны. Во время завтрака внимание хозяев сосредоточилось только на чете Шуваловых. Все это показалось Каульбарсу странным, и он не удержался от вопроса после завтрака:
– Monseigeneuf, mainteant je ne comprends riends.
На это великий князь ответил:
– Il у beaucoup de choses, que vous ne pourrez comprends rien.
Можно себе представить, чем они там занимались!
Удивительно ли, что Владимир Александрович страдает рожей лица – весьма прилипчивой болезнью. Он получил ее от Марии Павловны. А она от кого?..
И вот Мария Павловна и Александра Георгиевна перед строгими очами императора.
Про дочь короля Георга государь не раз слышал, что она несчастна с его братом Павлом. Павел тайно и безответно влюблен в жену Сергея Александровича, Елизавету Федоровну, которая являет всем подлинный урок морали.
Однако Александра Георгиевна замечает эту любовь.
Но нужно ли, чтобы общество знало об этом? Нет, не нужно! У Александра Александровича на столе лежит номер "Русского архива" со статьей "Повествования и рассказы о перевороте в России в 1762 году", на которой он собственноручно начертал: "Какой цензор пропустил?"
Когда же ему сказали, что еще раньше очерк был помещен в "Воронцовском архиве" и печатать его дозволил бывший министр внутренних дел граф Игнатьев, царь сказал:
– В последнее время слишком откровенно пишут исторические журналы. Они затрагивают события и лица в записках и дневниках, еще недавно занимавших общественное положение. И не только умерших, но даже живущих людей. И разоблачают их домашнюю, интимную жизнь, что вовсе не желательно.
Впрочем, что будет написано потомками о нынешнем царствовании?..
Государь снова вернулся мыслью к очередному уроку нравственного внушения, который он преподал двум невесткам, и, отпуская Марию Павловну и Александру Георгиевну, сказал на прощание:
– В следующий раз я отправлю вас на бал к брандмайору!..