Он указал на север. Приглядевшись, я обратил внимание на неспокойную поверхность за линией бакенов. В одном-двух местах виднелись белопенные полосы или круги, а в центре одного из таких кругов из воды поднималась темная масса, напоминавшая спину отдыхающего кита. Проследив за устремленным к горизонту взором Дэвиса, я понял, что старое заклятие овладело им. Он разглядывал ландшафт с настороженной пытливостью, как человек, который замечает нечто новое в лице старого друга. Воодушевление приятеля частично передалось мне, вытеснив из сердца овладевшее им было беспокойство. Твердая суша поблизости казалась приятным соседом, но миг нашего расставания стремительно приближался. Отлив стремительно увлекал нас, паруса добавляли скорости, и вскоре мы уже миновали Куксхафен, настолько притаившийся за могучим обводным валом, что у большинства его домов нам удалось разглядеть только трубу над крышей. Примерно милю спустя берег образовывал остроконечный мыс, где безобидная дамба превращалась в длинный приземистый форт, ощетинившийся жерлами мощных орудий. Затем и крепость осталась позади, слившись с панорамой уходящей на юг череды дюн и прогалин.
Мы вылетели на открытое пространство, и яхта накренилась под напором ничем более не сдерживаемого ветра. Она прыгала на небольших волнах, но первым моим впечатлением было удивление от того, насколько спокойно море, ведь свежий ветер должен был бы всколыхнуть его от горизонта до горизонта.
– А тут простираются пески, и мы у них с подветра, – пояснил Дэвис, обведя рукой широкий полукруг моря, простиравшегося с левой от нас стороны. – Вот это и есть наши охотничьи угодья.
– И что у нас на повестке дня? – спросил я.
– Пройти через Штикер-Гат, – последовал ответ. – Это рядом с буем под литерой "К".
Вскоре показался красный бакен с огромным "К". Взгляд Дэвиса стал напряженным.
– Ты не поднимешь шверт, а? – рассеянно бросил он. – И принеси бинокль, раз уж тебе все равно спускаться.
– Забудь про бинокль, я и так все вижу, – последовала через секунду новая ремарка. – Встань к гика-шкоту.
Мой друг переложил руль к ветру и направил яхту на бурное бесцветное пространство, обозначавшее скрытые под водой пески. Прямо у нас на пути легкий прибой разбивался о спину "спящего кита".
– Побудешь лотовым? – дипломатично поинтересовался Дэвис. – Со шкотами я управлюсь, ветер позволяет. Приготовься!
Ветер дул нам теперь прямо в зубы, и хлопотные полчаса мы все укорачивающимися галсами прокладывали путь к извилистой линии канала, идущего через отмели к западу. Опустившись на колено с мотком линя в руке, я, охваченный ощущением серьезности происходящего, так яростно забрасывал лот, что весь забрызгался. С нарастающим чувством важности своей работы я докладывал глубины, становившиеся все меньше. Дэвис, похоже, не слушал. Он постоянно лавировал, жонглируя рулем, шкотами и картой с такой скоростью, что рябило в глазах. При всех наших стараниях продвигались мы слабовато.
– Ничего не выйдет, течение слишком сильное, – сказал мой товарищ. – Надо попытать счастья.
"В чем?" – озадачился я. Галсы наши сделались вдруг продолжительнее, а глубины, как я отмечал, становились все меньше. Но до поры все шло хорошо, и мы значительно приблизились к цели. Потом последовал еще более длинный отрезок без лавировки.
– Две с половиной… две… полторы… одна… Всего пять футов! – с укором выдохнул я. Вода за бортом становилась все мутнее и пенистее.
– Не важно, если сядем, – словно размышляя вслух, отозвался Дэвис. – Тут водоворот, грех не воспользоваться шансом… К повороту! Обстенить кливер!
Но было слишком поздно. Яхта подчинилась рулю, но вяло, потом остановилась и сильно накренилась, покачиваясь и скребыхая. Дэвис в мгновение ока спустил грот – я едва не задохнулся, скорчившись на подветренном борту под саваном из парусины и в переплетении снастей. Перепуганный и беспомощный, я кое-как выбрался из-под складок и застал друга задумчиво стоящим у мачты.
– При убывающем приливе особого смысла нет, но попробовать стянуться можно, – заметил он. – Приготовь брашпиль, а я заведу верп.
Метнувшись молнией, Дэвис отдал буксирный конец ялика, погрузился в него вместе с верповым якорем, отвел лодку ярдов на пятьдесят на глубину и сбросил якорь.
– Выбирай! – прокричал он.
Я навалился, начиная понимать, что значит верповать яхту.
– Спокойнее! Не слишком упрягайся! – посоветовал мой друг, снова забираясь на борт.
– Идет! – с торжеством прохрипел я.
– Да, якорь идет, яхта – нет. Ты сейчас подтаскиваешь верп. Бросай, хорошо сидим. Давай лучше перекусим.
Яхта лежала неподвижно, а уровень воды вокруг нее заметно падал. Раздражительные волны бились о борта, но при всех своих страхах я понимал, что нет и намека на опасность. Море вокруг нас менялось каждую секунду – белое в одних местах, оно желтело в других, где языки песка выступали на поверхность. Идущий справа канал, из которого мы выскочили, сделался похожим на бурную горную речку; обратив внимание на силу, с которой течение в нем норовило вернуться в Эльбу, я понял, почему наше продвижение было таким трудным. Дэвис уже суетился в каюте и, пребывая в приподнятом расположении духа, готовил более шикарный, чем обычно, ланч.
– "Дульчибелла" лежит ровно, – заметил он. – Когда намереваешься спокойно пообедать, нет ничего лучше, как сесть на мель. К тому же мы можем работать здесь с таким же успехом, как и в любом другом месте. Вот посмотришь.
Подобно большинству сухопутных я питал искреннюю предубежденность к посадкам на грунт, поэтому жизнерадостные парадоксы моего ментора вызвали поначалу некоторую досаду. После ланча на свет была извлечена крупномасштабная карта эстуария, и мы склонились над ней, намечая мероприятия на ближайшие дни. Нет смысла утомлять рядового читателя географическими подробностями, также тратить силы, наставляя тех, кто в этих вопросах осведомлен. И для той и другой категории будет достаточно общей карты и крупномасштабной врезки, дающей вполне ясное представление о регионе. На схеме видно, что три широких фарватера рек Яде, Везера и Эльбы рассекают пески на две основные группы. Западная представляет собой треугольник с симметричными сторонами, очень похожий по форме на наконечник копья, древко которого образует полуостров между Яде и Везером. Восточная – огромное скопление отмелей, опирающихся на ганноверское побережье, с боковыми сторонами, почти ровными и чистыми, тогда как лицевая сторона, смотрящая на северо-запад, жутко изрезана яростью моря, которое прогрызло в массиве глубокие полости и запустило голодные щупальца в самую его сердцевину. Все это напоминает развернутую наоборот букву "Е", а еще точнее, грубую вилку с тремя смертоносными зубцами, которые называются Шархерн, Кнехт и Тегелер. Они ничуть не менее опасны, чем Копье, и много добрых кораблей разбилось там в щепы во время северных штормов. Если следовать этому сравнению, банка Хоенхерн, где едва не потерпел крушение Дэвис, расположена между верхним и средними зубцами вилки.
Нашей задачей являлось исследовать Копье, Вилку и те каналы, что разветвляются по ним. Я обозначаю их общим термином "каналы", хотя на деле они разнятся по свойствам, почему в немецком языке имеются различные названия для них: балье, гат, лох, дьеп, ринне. Для наших целей будет достаточно разделения протоков на два больших типа: те, в которых вода держится на любой стадии, и те, которые пересыхают частично или полностью во время отлива.
Дэвис пояснил, что именно последние заслуживают наиболее пристального изучения и будут являться главной нашей заботой, поскольку именно они являются "сквозными маршрутами", связующими линиями между эстуариями. На схеме вы всегда можете определить их по линиям Y-образных отметок, обозначающих "боны", или вехи, – это укрепленные в песке шесты или бревна, которыми отмечают проход. Линии эти весьма приблизительные и могут совершенно не корреспондироваться с тем или иным "боном", которые так многочисленны и запутанны, что их не нанесешь ни на какую карту, даже самую крупномасштабную. Это же применимо и к более крупным каналам, все мельчайшие ответвления коих также невозможно отобразить.
Именно на краю одного из таких приливных проходов и лежала сейчас яхта. Он носит название Штикер-Гат, и вы обязательно отыщете его на карте, если проведете мысленную линию на запад, следуя нашему курсу от Куксхафена. Это, как поделился Дэвис, был последний и самый сложный отрезок "короткого пути", которым прошла "Медуза" в тот достопамятный день, стадия, оставшаяся недостижимой для "Дульчибеллы". Покончив с обсуждением, мы собрались на палубу. Дэвис вооружился блокнотом, биноклем и призматическим компасом, предназначение которого – взятие азимутов по каналам – сделалось наконец вполне ясным. И вот что предстало моим глазам наверху.
Глава XII
Мое боевое крещение
Яхта лежала с почти незаметным креном (спасибо паре боковых килей, идущих по днищу) в ложбинке, вырытой ею под себя, и, таким образом, оставалась окольцована пространством воды в несколько дюймов, словно рвом.
На мили в каждом направлении простиралась песчаная пустыня. На севере она тянулась до самого горизонта, разрываясь только голубой точкой острова Нойверк и маяком на нем. На восток пески, казалось, тоже уходят до бесконечности, но дымок парохода свидетельствовал о том, что там они пересекаются потоком Эльбы. На юге их ограничивала едва очерченная линия ганноверского побережья. Лишь на западе песчаный монолит прорезался остатками моря, из которого он поднялся. В этой стороне пространство кишело белыми червячками, хаотично сползающимися к одному месту на северо-западе, откуда доносился приглушенный звук, похожий на шипение тысяч змей. Я назвал это пустыней, но на самом деле ландшафт не был вовсе лишен ярких черт. Цвет его варьировался от желтовато-коричневого в возвышенных местах, где песок успел обсохнуть на ветру, до бурого или темно-фиолетового, где еще держалась влага, или синевато-серого, обозначающего полосы ила, запятнавшие чистое лоно песков. Тут и там виднелись озерца, взъерошенные обессилевшим ветерком, тут и там глаз цеплялся за раковину или пучок водорослей. А совсем рядом с нами извивался в направлении к шипящему клубку на северо-западе наш бедолага-канал, безжалостно превращенный отливом в грязную стоячую канаву в какой-нибудь фут глубиной, недостаточной даже, чтобы скрыть наш верповый якорь, в дерзкой насмешке выставивший из воды одну лапу. Пасмурное, серое небо, ветер, стонущий в снастях, словно оплакивая ускользнувшую из рук добычу, придавали всей этой сцене невыразимое уныние.
Дэвис с восторгом озирал ее с минуту, потом забрался для лучшего обзора на гик и провел биноклем вдоль всего русла канала.
– Превосходно размечен, – задумчиво констатировал он. – Но пара вех значительно отклоняется. Юпитер, какой прихотливый тут поворот!
Он взял азимут с помощью компаса, сделал пометку в блокноте и, мощно оттолкнувшись, спрыгнул на песок.
Это, осмелюсь доложить, был единственный способ "сойти на берег", который ему нравился. Мы двинулись вперед настолько быстро, насколько позволяли тяжелые морские сапоги, и следовали руслу уходящего на запад канала, разведывая дорогу, по которой нам предстояло проплыть с наступлением прилива.
– Единственное средство изучить места, подобные этому, – увидеть их при низкой воде, – прокричал мой друг. – Берега канала обсыхают, и сам он – как на ладони. Глянь на тот бон… – Дэвис презрительно махнул рукой. – Совсем не там, где надо. Полагаю, пролив здесь переместился, причем на очень важном повороте. Если будешь ориентироваться на эту веху, сядешь на мель.
– Что может оказаться весьма полезно, – заметил я.
– А, брось! – расхохотался Дэвис. – Мы ведь исследуем. Мне хотелось бы пройти по этому каналу без единой ошибки. В следующий раз так и будет.
Остановившись, он принялся манипулировать компасом и блокнотом. Затем наш поход продолжился до следующей остановки.
– Посмотри, канал становится глубже, – сказал мой провожатый. – Минуту назад тут было почти сухо, а теперь течение заполняет его. Это прилив идет, причем, обрати внимание, с запада, то есть со стороны Везера. А это говорит о том, что мы пересекли водораздел.
– Водораздел? – недоуменно переспросил я.
– Да, так я их называю. Понимаешь, эти обширные пески похожи на гряду холмов, разделяющую две равнины. Они вовсе не такие плоские, какими кажутся, – всегда есть место, вернее даже, гребень, расположенный в самом высоком месте. Когда канал прорезает отмель, самым мелким он будет там, где пересекает именно этот гребень. В пик отлива там, как правило, совсем сухо, а спускаясь по обе стороны от него к морю, канал становится все глубже. Во время прилива море гуляет, ясное дело, где хочет, но, как только начинается отлив, вода расступается по обе стороны от гребня и канал разделяется на две реки, текущие в противоположном друг другу направлении и берущие начало от центра, или водораздела, как мы его назовем. И напротив – с наступлением прилива пролив подпитывается двумя потоками, устремляющимися к центру и встречающимися в середине. В данном месте в роли кормильцев выступают Везер и Эльба. Вот это течение направлено на восток, время дня говорит о том, что начинается прилив, из вышесказанного следует вывод: водораздел расположен между нами и яхтой.
– А почему это так важно?
– Потому что течения эти очень сильны и необходимо точно знать, если ты вдруг теряешь основное и попадаешь в ложное. Кроме того, когда пересекаешь отмель при падающей воде, гребень представляет собой критическую точку, и не помешает представлять, миновал ты ее или нет.
Мы шли до тех пор, пока дорогу не преградила обширная лагуна. Выглядела она куда внушительнее канала, но Дэвис после краткого осмотра презрительно хмыкнул.
– Это тупик, – сказал он. – Видишь тот песчаный горб, которым она образована?
– Но лагуна отмечена боном, – возразил я, указав на покосившийся шест на берегу и погрозив обманщику пальцем.
– Да, еще одна ошибка – это старое русло, которое теперь обмелело. Тот бон обманный. Дальше нам идти нельзя, вода быстро прибывает. Я только возьму пеленг на направления, какие отсюда видны.
Эта фальшивая лагуна оказалась одной из целого ряда, расположенных далее к западу, они разбухали и тянули друг к другу руки через разделявшие их ребра пески. Отдаленное шипение постепенно приближалось и делалось все громче, а за ним стал различим грохот прибоя. Повернувшись спиной к ветру, мы поспешили к "Дульчибелле", подгоняемые растущим с каждой минутой уровнем воды в канале.
– Самое время обследовать противоположную сторону, – заявил Дэвис, когда мы подошли к яхте, и я поздравлял себя, что нам удалось достичь базы, не обнаружив, что коммуникационные линии перерезаны.
И мы затопали в том направлении, откуда приплыли утром, шлепая по лужам и перепрыгивая ручейки, ответвляющиеся от основного канала по мере наступления прилива. Покончив с наблюдениями, мы оборотились вспять, уже вынужденные совершать обходы в наиболее глубоких местах, а финальный отрезок до яхты проделали по колено в воде.
С облегчением вскарабкавшись на борт, я услышал вдруг далекий голос, толкующий о приятных прогулках на яхтах и не допускающий мысли об упражнениях, подобных проделанному нами. Это был голос, принадлежавший мне, каким я был сто лет назад, в прошлой жизни.
С востока и запада два одеяла воды накрывали постепенно пустыню, вытянутые навстречу язычки сливались, закруживаясь водоворотами.
Я стоял на палубе и наблюдал, как обреченные пески задыхаются под неумолимым наступлением моря. Последние возвышающиеся твердыни были окружены, заключены в кольцо и взяты приступом, хаос звуков стих, и вода победно разлилась по всему обширному пространству. "Дульчибелла", до того презрительно не подвластная суете, начала просыпаться и подрагивать под ударами волн. Затем она с некоторым усилием встала на ровный киль и раздраженно затрепетала, горя желанием обуздать дерзкий поток и подчинить его своей воле. Вскоре идущий на верп канат натянулся, и яхта медленно развернулась к якорю носом; теперь только ее корма стукалась о грунт с нарастающей силой. Внезапно борьба окончилась, и "Дульчибелла" задрейфовала бортом к ветру, пока якорный канат не остановил ее движения. Расположившись с подветра от верпа, судно радостно закачалось на волнах. Что за добродушное создание! В душе своей наша "Дульчи" одинаково дружила с песком и с морем, и, только когда старый возлюбленный и возлюбленный новый вступали в смертельную борьбу за ее привязанность, оскорбляя шумной ссорой, она возмущенно выступала против обоих.
Проглотив по чашке чая, мы подняли паруса и продолжили путь на запад. Перевалив водораздел, мы столкнулись с сильным течением, но русло канала поворачивало к северо-западу, и при попутном ветре без нужды лавировать мы могли потихоньку идти вперед.
– Выдвини шверт всего на фут, – распорядился Дэвис. – Фарватер нам известен, а "Дульчибеллу" будет меньше сносить. Но при падающей воде нам по большей части придется обходиться без шверта – если ты налетишь с ним на мель, то заслуживаешь того, чтобы пойти на дно.
Теперь я убедился, насколько полезна была наша прогулка. Боны обозначали русло канала, но не давали понятия о его ширине. У некоторых вех отвалилась верхушка, и они полностью скрылись под наступившей водой. Когда мы достигли места, где линия бонов кончалась и располагалась лагуна-тупик, я полностью утратил ориентацию. Мы пересекли высокое и относительно ровное пространство песков, образующее основание Вилки, и вступили в лабиринт из разбросанных отмелей, загромождавших впадину между верхним и средним зубцами. Это я уяснил из карты. Но с палубы мой нетренированный глаз не различал ничего, кроме сплошного водного пространства, приобретающего все более темно-зеленый оттенок по мере нарастания глубин. Нас встречало мрачное, грозное море, показывающее белопенные клыки. Волны становились длиннее и круче, потому как каналы, хотя еще и извилистые, начинали расширяться и углубляться.
Полагаясь на пеленги, Дэвис уверенно прокладывал курс.
– Теперь на лот, – сказал он. – От компаса скоро будет мало толку. Надо нащупать края песков, прежде чем мы наткнемся на новые боны.
– А где мы бросим якорь на ночь? – поинтересовался я.
– Под Хоенхерном, – ответил мой друг. – Как в старые добрые времена!