- Это хорошо, - кивнул Дзержинский. - Но есть еще одно очень важное обстоятельство, которое вы должны знать. - Дзержинский сел за стол, только теперь, вспомнив о папиросе, прикурил. - Выполняя задачи сегодняшнего дня, мы обязаны уже теперь думать о дне завтрашнем. В конечном итоге наша победа в этой войне несомненна. Однако уже сейчас мы должны готовиться к схватке с врагом грозным, безжалостным - с разрухой. - Феликс Эдмундович помолчал, задумчиво глядя перед собой покрасневшими от усталости глазами, сказал с болью: - Везде одно и то же: стоят заводы и фабрики, ржавеют в тупиках паровозы, а в затонах - пароходы. Не надо быть провидцем, чтобы понимать: с разрухой мы справимся лишь при условии, если сумеем в кратчайшие сроки наладить работу транспорта. К сожалению, понимают это и наши враги. Французское правительство не скрывает, что в случае поражения армии Врангеля, оно намерено реквизировать в счет погашения долгов суда Черноморского флота. А тем временем врангелевские высшие чины затевают колоссальную авантюру: в тайне от союзников они ведут переговоры с частными фирмами о продаже им судов флота, портового имущества и землечерпательных ка-раванов. В Севастополь сейчас зачастили дельцы со всей Европы. А для нас в мирных условиях будут иметь огромное значение каждый спасенный пароход, каждый буксир, каждая землечерпалка! - Глядя на Журбу, Феликс Эдмундович добавил: - Долг чекистов - сделать все возможное для того, чтобы сохранить имущество флота и суда, вернуть их единственно законному владельцу - народу. Человек, помощником которого вы станете в Крыму, знает об этом, я хотел, чтобы знали и вы, - Феликс Эдмундович погасил в пепельнице папиросу, посмотрел на часы и уже другим, озабоченным тоном спросил: - Пароль и адреса явок хорошо запомнили?
- Как молитву! - вырвалось у Журбы. Он подумал, что выразился на редкость неудачно, покраснел.
Дзержинский, заметив это, усмехнулся, глаза его потеплели:
- Что ж, суть ответа правильная. В молодости, работая в подполье, мы тоже зубрили наизусть, как "Отче наш", адреса своих явок, пароли, "легенды". Вот опыта у вас маловато, не скрою, это меня беспокоит.
Журба упрямо тряхнул головой:
- Товарищ Дзержинский, я уже работал в тылу белых - в Одессе, с товарищем Поляковым! - Ему хотелось сказать еще о многом, но Дзержинский жестом остановил его.
- Знаю, что в Одессе вы проявили себя с лучшей стороны, - сказал он. - Потому-то именно вас и рекомендовал Поляков. Кроме того, вы знаете Крым. - Однако я не договорил, - Дзержинский улыбнулся. - Видел, как хотелось вам казаться старше чем есть. Не надо. Не бойтесь молодости: этот недостаток проходит сам по себе и - увы! - слишком быстро. Набирайтесь опыта, у вас будет у кого поучиться, - Дзержинский сделал паузу и спросил: - Что вы знаете о человеке, с которым будете работать в Крыму?
- Пока лишь одно, что его конспиративное прозвище Петрович.
- Лично познакомившись с Петровичем, - сказал Дзержинский, - вы убедитесь, какой это опытный раз-ведчик. А пока поверьте мне на слово - это замечательный человек. Я знаю его немало лет н многому, очень многому у него научился.
Журба удивленно посмотрел на Дзержинского: не ослышался ли он?!
Как и большинство молодых чекистов, Николай Журба искренне считал, что нет и не может быть человека в их деле более опытного, чем Дзержинский. Феликс Эдмундович был для него непререкаемым авторитетом, и неудивительно. Четверть жизни на каторге и в ссылках, три побега. Суровая школа подпольной борьбы, где каждый шаг - смертельный риск, и школа мужества самых страшных царских тюрем: орловского централа и варшавской цитадели… А в декабре семнадцатого Феликс Эдмундович собственноручно прибил к дубовой двери бывшего губернаторского особняка на Гороховой улице в Питере кусок фанеры, на котором вывел: "Всероссийская Чрезвычайная Комиссия". Это была первая строка в героической летописи истории ВЧК…
Если бы Дзержинский, говоря о Петровиче, употребил самые лестные эпитеты, характеризуя его как разведчика и человека, Журбе, наверное, не удалось бы до конца избавиться от доли скептицизма - молодость все подвергает сомнению и проверке. Но Дзержинский сказал: "Я у него многому научился…", и Журба почувствовал, что он уже теперь испытывает огромное уважение к человеку, у которого учился сам Дзержинский. И ему не терпелось поскорее узнать, кто же он, Пет-рович?
… Когда Журба вышел от Дзержинского, стояла глубокая ночь, но в доме на Совнаркомовской все еще горел свет и было людно: здесь работали круглые сутки.
Спустившись по широкой лестнице и предъявив часовому пропуск, Журба шагнул на улицу. И сразу, словно подстерегала, со всех сторон плотно обступила его густая, шелестящая дождем темнота.
Город спал, но сон этот не был спокойным. Ночи опускались на город тревожные, с перестрелками на окраинах, со строгими окриками патрулей и чеканным шагом уходящих на фронт красноармейских отрядов.
Один из таких отрядов встретился Журбе, когда он свернул с Совнаркомовской на ведущую к вокзалу Казанскую: сквозь пелену дождя и тьмы возникли шеренги людей с винтовками - единая поступь, единое дыхание…
"Ночь и это движение, - подумал Журба, - так и просятся на полотно настоящего художника. Я бы не смог!"
К рисованию Журба потянулся еще подростком, но хотя не раз слышал добрые отзывы о своих рисунках, больших способностей за собой не признавал. Однако во многом именно этому обстоятельству обязан был тем, что стал чекистом.
….. В тот мартовский день девятнадцатого года приехавший на механический завод Греттера чекист в кожаной куртке выступал перед рабочими. Он говорил о борьбе с заговорами и бандитизмом, которые бьют в спину революции. И вдруг Журба услышал свою фамилию.
Чекист зачитал приказ председателя Харьковской губЧК, в котором говорилось, что за боевое участие в операции по разоружению банды на "Холодной горе" группе комсомольцев-чоновцев завода, в том числе и ему - Николаю Журбе, объявляется благодарность.
Чекист, в котором Николай узнал человека, возглавлявшего эту операцию, рассказал, что главарю банды удалось вначале скрыться, но его быстро нашли, пользуясь карандашным наброском, сделанным по памяти Журбой.
После выступления чекист подозвал Журбу, сказал:
- Ты вот что, Николай, зайди-ка завтра к нам! Спросишь Полякова.
Журба пришел, и Поляков долго с ним говорил, расспрашивал, потом сказал:
- На заводе о тебе хорошо отзываются. Рекомен-дуют. Пойдешь к нам, в ЧК?
- А получится у меня? - засомневался Журба.
- Научишься, - ответил Поляков. - Главное - революционная сознательность. Глаз у тебя острый, приметливый. Смелости не занимать. И биография подходящая.
… Едва ступив, в подъезд дома, где он снимал комнату, Журба услышал скрипуче-пронзительный голос своей квартирной хозяйки Серафимы Павловны.
Быстро поднялся по лестнице. Серафима Павловна, выставив перед собой керосиновую лампу, стояла на пороге квартиры. Рядом на площадке - трое: моряк в бушлате и двое рабочих в туго перетянутых ремнями пиджаках - патруль.
- Что случилось, Серафима Павловна? - сухо спросил Журба. - Вас даже на улице слышно!
- Проверка документов, - сказал моряк. - Ваши документы тоже попрошу.
Пока коренастый, крепколицый рабочий читал мандат, поднеся его к лампе, Журба всматривался в лица патрульных.
- Что, браток, знакомый кто почудился? - улыбнулся моряк. - Может, и встречались. По одной дороге ходим. Ну, бывай…
- Врываться среди ночи! - негодовала Серафима Павловна, закладывая дверь засовом. - Ну и время настало!
- Отличное время, - миролюбиво отозвался Жур-ба. Обычно хозяйка старалась сдерживаться в его присутствии. Но сейчас она была, видимо, слишком раздражена.
- Против вас я ничего не имею. Но когда эта голытьба распоряжается…
- Между прочим, я тоже из голытьбы, - резко оборвал ее Журба.
- Ну и что? - все еще пытаясь отстоять свои позиции, возразила хозяйка. Вы… Вы человек с понятиями, образованный.
- Мне это образование как милостыню швырнули. Была у отца такая мечта: вытащить сына из нищей жизни. Так тех унижений, что ему выпали, пока он меня в гимназию определял на казенный кошт, десятерым хватило бы.
Хозяйка молчала, поглядывая испуганно, и Журба подумал: "Кому толкую - не поймет! Из нее старье всякое еще выгребать и выгребать". Он направился в свою комнату, обронив на ходу:
- Завтра я уезжаю.
Сухое, увядшее лицо хозяйки выразило откровенное сожаление: квартирант был для нее хоть каким-то заслоном от того непонятного, что происходило за стенами ее дома.
- Вы надолго? - упавшим голосом спросила она.
Журба неопределенно пожал плечами.
- Но комната останется за вами… - засеменила за ним хозяйка. - Я присмотрю за вещами. Все будет в полном порядке.
- Ну какие там у меня вещи… Книги разве. Книги вы сохраните.
Солнце стояло в зените, когда от северного причала Константинопольской пристани Топ-Хане отошел пассажирский двухпалубный пароход "Кирасон".
Удалялся берег, скрадывались очертания города с его пышными дворцами и прославленными мечетями. Еще блестели дневными маяками византийские купола- полушария, среди которых гордо возвышалась знаменитая Айя-София, но дома, амфитеатром спускающиеся к морю, уже растворились в солнечном мареве. Пассажиры кают люкс и первого класса не расходились с верхней палубы, любуясь голубыми водами Босфора, по которым сновали лодки, медленно скользили суда.
А в это время в ходовой рубке "Кирасона" капитан читал радиодепешу из конторы пароходства: "Сбавьте ход до малого. Примите с катера опоздавшего пассажира".
Чертыхаясь на помеси турецкого с греческим, ка-питан приказал:
- Ход до самого малого!
И пока пассажиры недоумевали о причинах этой неожиданной остановки, вдали показался быстро идущий к пароходу катер.
- Трап по левому борту! - послышалась команда.
Рулевой плохо рассчитал, и катер ударился о борт, раздалась дружная ругань матросов, треск корабельной обшивки. Наконец катер подтянули к пароходу, и опоздавший пассажир в сопровождении матросов с чемоданами невозмутимо поднялся на борт. Это был склонный к полноте человек лет сорока, в крылатке, в сверкающих модных полуботинках с острыми носами. Пассажиры верхней, первого класса, палубы пытались отгадать: кто же он, человек, заставляющий пароходы ждать себя в открытом море? Одни "узнавали" в нем важного сановника, другие - не менее важного генерала в штатском.
- Это французский дипломат, - уверенно сказала немолодая дама.
Хмурый пожилой полковник досадливо поморщился, подозвал проходившего мимо стюарда.
- Кто этот… с катера? Француз?
- В книге пассажиров записан как русский, господин полковник.
Полковник кивком головы отпустил стюарда и зашагал по палубе тем твердым и уверенным шагом, каким ходят пожилые военные всех стран.
"Кирасон" вышел в открытое море и взял курс на Севастополь.
Короткие сумерки сменила ночь. В высоком небе зажглись звезды. Пароход, с плеском рассекая мелкие волны, оставлял за собой широкую серебристую ленту. На верхней палубе было полутемно и тихо. Несколько пассажиров сидели в плетеных креслах у борта. Ничто не мешало им думать, каждому о своем. Зато в пароходном ресторане было людно и шумно. Слышалась английская, французская речь. Разговоры на русском, украинском… Собравшихся здесь объединяло одно: возможность платить. Но непонятно было, зачем эти респектабельные дамы и господа и какие-то типы неопределенного сословия, явно не умеющие носить свои дорогие костюмы, плывут к берегам Тавриды, объятым гражданской войной.
Вошел в ресторан и опоздавший на пароход пас-сажир.
- Я заказал стол! - бросил он метрдотелю.
- Пожалуйста, господин…
- Астахов.
- Сюда прошу, - метрдотель, торжественно проследовав вперед, провел Астахова мимо небольшой эстрады к заказанному столику.
Астахов сел, рассеянно оглядел зал. Взгляд его несколько оживился, когда он увидел пожилого полковника, нерешительно стоявшего в дверях ресторана -, свободных столов уже не было. Кивнул мертдотелю:
- Пригласите за мой стол полковника. Если он пожелает.
Когда полковник подошел к столу, Астахов привстал:
- Прошу, господин полковник. Я один.
Полковник поблагодарил и сел к столу.
Астахов посмотрел на метрдотеля, сказал:
- Съел бы я тепчихану, если есть хорошая баранина…
- У нас сегодня отличная баранина.
- Но прежде осетрины отварной с хреном, икры черной, паштет печеночный, если очень свежий. Не забудьте маслины.
Метрдотель почтительно склонил голову:
- Вино какое прикажете?
- Под закуску смирновской водки. К баранине предпочитаю бордо.
Полковник прислушивался к тому, что говорил его сосед по столу. Он понимал толк в хорошей кухне и считал это признаком хорошего тона.
Официанты принесли и начали расставлять заказанные блюда.
Астахов взял графин.
- Господин полковник, разрешите? - не дожидаясь ответа, он наполнил две рюмки. - Ваше здоровье!
Полковник посмотрел на Астахова. Ему не понравилась некоторая развязность соседа, но не следовало, пожалуй, придавать значение этим пустякам.
- Будьте здоровы!
Некоторое время они молча закусывали.
- В Севастополе живете? - спросил полковник.
- Нет. - Астахов вновь налил рюмки. - По делам следую.
- По торговым, конечно? - неприязненно уточнил полковник.
Астахов добродушно рассмеялся:
- Господин полковник, я еду в Севастополь не для того, чтобы скупать в местных конфекционах шубы с чужого плеча. Я коммерсант и банкир, а не лавочник. Занятие свое считаю нужным и полезным. Можно по- разному служить России - с оружием в руках на поле брани, на дипломатическом поприще, но и коммерцией тоже. Для содержания армии нужны немалые деньги. И в твердой валюте… Да, господин полковник, я - коммерсант! - он протянул собеседнику визитную карточку с золотым тиснением: "Астахов Василий Степанович. Совладелец банкирского дома "Борис Жданов и К".
- Полковник Дубяго Виктор Петрович! Рад знакомству! - хмурое лицо полковника несколько разгладилось.
Они снова выпили и принялись за еду. Полковник потихоньку наблюдал за Астаховым. Крепкое лицо с большими умными глазами выглядело добродушным, но вместе с тем нетрудно было заключить, что властность также присуща Астахову. Полковник отметил, что он внимательно следит за модой и, пожалуй, слишком большое значение придает своей внешности. Лацканы пиджака узкие, в ярком галстуке-бабочке бриллиантовая булавка. Такие же бриллиантовые запонки в манжетах белоснежной рубашки. Волосы тщательно зачесаны назад.
- С кем думаете вести переговоры в Севастополе? - спросил полковник.
- Еще не знаю. У меня рекомендательное письмо к генералу Вильчевскому.
- Павлу Антоновичу?
- Вы его знаете?
- Мне ли его не знать! Павел Антонович начальник управления снабжений при штабе барона Врангеля.
- Что это за человек? Он не служил у господина Деникина?
- Служил, как же. А до этого в Петрограде, по интендантскому ведомству был. Старый служака. Медлителен несколько, знаете ли, по нынешним быстрым временам, зато основателен и надежен. В общем, человек с устоявшейся репутацией, вполне порядочный. И родством не обижен…
- Я встречал шурина его, господина Извольского. Он - секретарь русского посольства в Лондоне. Весьма достойный человек.
- Не знаком, не знаю, - сказал Дубяго. - А вот с супругой генерала, Марией Николаевной, имел честь не единожды общаться. Скажу вам, умнейшая женщина. И очень влиятельная - принята была при дворе… Генерал боготворит ее. Да и судьба к ним милостива: не разлучены в эти смутные времена; и положение Павел Антонович занимает достойное и вполне по заслугам, вполне. В общем, полагаю, с Павлом Антоновичем вы найдете общий язык. Но… - полковник замялся было, однако договорил: - Судя по вашим словам, вы ведете дела достаточно масштабные. В таком случае вам не миновать генерала Артифексова Леонида Александровича.
- Артифексова… - припоминающе повторил Аста-хов. - Если не ошибаюсь, доверенное лицо барона Врангеля?
- Так точно. Самый молодой генерал в армии, - полковник усмехнулся, и тень досады прошла по его лицу. - Произведен бароном Петром Николаевичем Врангелем совсем недавно. Вот так-с, - и замолчал, опять нахмурившись.
- А вот покойный государь император, - заметил Астахов, - всю жизнь был полковником. Даже когда возложил на себя бремя верховного главнокомандующего.
Его слова достигли своей цели. Полковник оживился.
- Да, судьба обошлась с императором довольно сурово. Кто мог знать, что батюшка его, Александр III, внезапно умрет, не успев произвести наследника престола в генералы… - Помолчав, Дубяго продолжал:
- Вам, как человеку сугубо штатскому, быть может, и неизвестно то, о чем я сейчас скажу. В армии есть офицеры, которые предпочитают остаться в тех званиях, которые были присвоены им государем. И, обратите внимание, мы гордимся этим. Но, с другой стороны, я готов понять и Леонида Александровича. Помилуйте, такой соблазн, кто же устоит в его годы?
Полковник пригубил темно-красное поблескивающее в бокале вино.
- Наше, массандровское. Крымское бордо всем отличимо: солнце и море в нем чувствуются….. Будете в Джанкое, заходите. Хранится у меня несколько бутылок коллекционного саперави, прекрасное вино!
- В Джанкое?
- Да, я начальник штаба корпуса, которым командует генерал Яков Александрович Слащев. Размещаемся сейчас в Джаикое.
Играла музыка, в зале стало дымно и душно: раздраенные иллюминаторы помогали мало. Дубяго все чаще прикладывал ко лбу платок, вытирая пот. Наконец не выдержал:
- Господин Астахов, я вынужден покинуть вас - здесь слишком душно, у меня, знаете ли, астма.
- Я тоже собираюсь уходить. - Астахов поднял руку, и всевидящий метрдотель поспешно направился к ним. - Счет! - и обратился к Дубяге: - Господин полковник, позвольте мне считать вас своим гостем?
Они вышли из ресторана на палубу. Парусиновые шезлонги у бортов уже опустели, лишь в кормовой части палубы виднелись силуэты двух прогуливающихся жен-щин. Полковник вздохнул полной грудью:
- Хорошо-то как… - Помолчав, добавил: - Раздражает меня многолюдие. И никуда от этого не денешься: в Крыму у нас суматошно, народ - со всех сторон матушки России, но в Константинополе, скажу я вам!..
- Да, перенаселен, - согласился Астахов. - Последнее время я, признаться, устал в Константинополе. Впрочем, недавно был в Лондоне и, представьте, тоже неуютно там себя чувствовал… - Он задумчиво посмотрел на плывшую у самого горизонта луну, вздохнул:
- Но думаю, что не Константинополь или Лондон виноваты, а русская наша натура - без России тоска везде одинаковая…
- Мои тоже жалуются, - поделился полковник. - Приехал навестить семью, а жена, дети - в один голос: домой… Какой дом! Сам на казарменном положении.
- Ваша семья в Константинополе? - удивился Астахов. - Давно?
- Да с конца прошлого года…
Они медленно шли по палубе. Поравнявшись с идущими навстречу женщинами, полковник Дубяго поклонился:
- Добрый вечер, Наталья Васильевна!
Женщины остановились. Миловидная блондинка, кутаясь в легкую накидку, ответила с улыбкой: