- Добрый вечер, Виктор Петрович! Вы тоже решили подышать перед сном? Красота какая! О, я не познакомила вас с моей спутницей!
Стройная шатенка, на молодом и красивом лице которой особенно выделялись большие темные глаза, протянула руку:
- Грабовская Елена.
Полковник представил Астахова.
- Вас всегда ждут пароходы в открытом море? - смеясь, спросила Грабовская.
- Надеюсь, заставил вас ждать не слишком долго? - улыбнулся Астахов и уже серьезно добавил: - Всему виной мой автомобиль - он сломался в центре города. Пока добрался до пристани, "Кирасон" ушел, Пришлось поднять на ноги пароходство…
- Кто бы мог подумать, что турки способны быть столь любезными, - заметил полковник.
- Эта любезность оплачена твердой валютой, - опять улыбнулся Астахов.
Женщины рассмеялись. Взяв Грабовскую под руку, Наталья Васильевна сказала:
- А все же спать пора, господа…
Глядя вслед женщинам, полковник спросил:
- Как вы ее находите?
- Хороша-а… - протянул Астахов.
- Нелегкой судьбы женщина!
- Да? - удивился Астахов. - И так молода!
Полковник с недоумением посмотрел на него.
- Вы, собственно, о ком? - и вдруг рассмеялся: - Я говорю о Наталье Васильевне. Обычно ее узнают. Наталья Васильевна Плевицкая - гордость России. Не знаю другой певицы, которая так тонко чувствует душу русской песни…
- Господи, Плевицкая! - воскликнул Астахов. Я ее слушал в Киеве, но, представьте, не узнал.
- Из крестьян… - задумчиво сказал полков-ник. - Теперь уже невозможно представить без нее русскую песню. Но не обрати на нее внимания никому не ведомый купчишка, не определи он ее учиться - знали бы мы сегодня эту божественную певицу? Говорят, что, слушая ее, плакал сам государь!
Помолчали.
Искры летели из пароходной трубы к звездам. Где-то в глубине парохода гудела машина, мелко дрожала иод ногами палуба.
- Пора и нам, Виктор Петрович, - устало проговорил Астахов.
- Пожалуй, - согласился полковник.
- А что с Плевицкой познакомили - весьма вам признателен.
- А Елена Грабовская?
- Мила… И тоже рад знакомству.
Они молча раскланялись и разошлись, чувствуя расположение друг к другу.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В Чесменском дворце - резиденции Врангеля - внешне жизнь протекала четким, заведенным, казалось бы навсегда, порядком: к подъезду лихо подкатывали фаэтоны и автомобили, в коридорах бесшумными тенями скользили по паркету адъютанты, в приемных толпились просители разных сословий и ожидающие назначений офицеры. И только лица, особо приближенные к Врангелю, знали, что в Ставке верховного назревает крупный скандал.
Генерал Артифексов, пригласив к себе в кабинет начальника севастопольской объединенной морской и сухопутной контрразведки полковника Туманова и начальника снабжения генерала Вильчевского, говорил без той обычной уважительной мягкости, которую злые языки недоброжелателей истолковывали на свой лад: дескать, стремительное вознесение по служебной лестнице не оставило генералу времени применить иной тон в общении с теми, кому недавно он обязан был повиноваться. Как и все на свете злословия, это не строилось на совершенно пустом месте: еще два года назад Арти-фексов был всего лишь казачьим сотником. Правда, даже самые ярые недоброжелатели не могли не отдать должное уму и зоркости молодого офицера. Штабная работа на царицынском фронте сблизила Артифексова с Врангелем. В дальнейшем Артифексов по своей воле последовал за бароном в Константинополь и делил с ним горечь изгнания. Теперь Артифексов - генерал для поручений, для особо важных и ответственных поручений, - при главноначальствующем.
Однако блистательная карьера и столь тесная близость к Врангелю не вскружили голову генералу. Арти-фексов был человеком неизменно уравновешенным, и должно было произойти нечто исключительное, чтобы говорил он с такой резкостью. А произошло именно исключительное. Еще бы! Под угрозу ставилось не только его положение, но и - трудно в это поверить - доброе имя самого барона.
На имя главнокомандующего пришло из Константинополя письмо. Представитель верховного генерал Лукомский сообщал:
"Глубокоуважаемый Петр Николаевич!
Случилось то, чего я больше всего опасался и о чем предостерегал Вас предыдущим письмом: Сергеев оказался человеком в высшей степени недостойным. Здесь, в Константинополе, он показывал некоторым лицам свой проект приобретения судов флота и землечерпательных караванов, на котором Ваша резолюция: "Принципиально согласен… ПРОВЕСТИ НАДО СРОЧНО, ДАБЫ СОЮЗНИКИ НЕ НАЛОЖИЛИ РУК НА НАШ ФЛОТ".
Далее Лукомский писал: "Если это узнают те, коим знать не надлежит, может получиться скверная история…"
Уж куда сквернее! В свое бремя они спохватились, да было поздно - уже не в Крыму, а в Константинополе оказался Сергеев. Именем верховного требовал тогда Артифексов от начальника контрразведки вернуть живого или мертвого авантюриста назад, в Севастополь, вместе с документами. Но даже для Туманова это оказалось задачей непосильной. Было от чего схватиться за голову: не дай бог, дойдет до союзников злосчастный проект с резолюцией Врангеля, уже и хвататься будет не за что - не погоны, головы полетят!
Распродажа судов русского флота началась еще при Деникине. Белогвардейское командование трепетало при мысли, что корабли могут попасть в руки Советов, так же, впрочем, как и в руки союзников, которые непременно реквизируют флот в счет погашения долгов. Тогда и возник план распродажи военных и коммерческих судов флота. Официально план этот именовался как "Проект ликвидации судов, не нужных флоту". В списки ликвидируемых, помимо транспортных, вошли и боевые корабли, имеющие разные степени повреждений. Многие из них могли быть отремонтированы и нести свою службу, однако гораздо более волновало другое - валюта. Казне нужна валюта, говорили приближенные Врангеля, но за этими утверждениями стояли личные интересы: при таких сделках есть на чем погреть руки…
Тогда-то в Севастополе и появился некто Сергеев. Отрекомендовался крупным золотопромышленником, основателем акционерного общества "Коммерческий флот" и начал действовать. Очень скоро, заручившись необходимыми связями среди высших врангелевских чинов, он заключил договор на покупку ряда судов.
Однако выяснилось, что Сергеев всего лишь ловкий аферист. В Константинополе он стал предлагать различным фирмам право на реализацию договора за огромные комиссионные. Дело начало принимать скандальную огласку.
- Я сейчас от его высокопревосходительства, он взволнован, - раздраженно говорил Артифексов сидящему против него за столом Туманову. - И простите, Александр Густавович, но что за олухов вы посылали в Константинополь? Как могло случиться, что не разыскали этого проходимца?
Туманов пожал плечами:
- Ездил Савин. Он был лучшим сыщиком России, но ни ему, ни моей константинопольской агентуре так и не удалось выйти на след Сергеева. Куда-то исчез, но надеюсь, не вечно же будет скрываться, всплывет!
- Боюсь, что будет поздно, - хмуро сказал Арти-фексов. - Да, Александр Густавович, неловко получилось. Учитывая важность дела, могли бы и сами побывать в Константинополе.
Туманов сохранил всегдашнее невозмутимо-ироничное выражение холеного, гладкого лица, только в глазах его мелькнул опасный огонек, но он тут же притушил его, не дал разгореться.
Впрочем, Артифексов уже не смотрел на него: он повернулся к Вильчевскому:
- А вы что скажете, Павел Антонович? Почему вы устраняетесь, словно и вовсе не причастны к этим неприятностям?
Резкость Артифексова обескуражила генерала, и он лишь пробормотал неуверенно:
- Но ведь я действительно… Я только выполнял распоряжения…
- Нет, извините, вы были инициатором всего этого дела, - растерянность генерала окончательно разозлила Артифексова. - Позвольте освежить вашу память, - и он двинул по столу плотный лист бумаги. - Узнаете?
Еще бы Вильчевскому не помнить этого письма! Он составлял его лично и немало покорпел над формулировками. На официальном бланке начальника управления снабжения при главнокомандующем вооруженными силами на Юге России было написано:
"Секретно. 19-го апреля 1920 г. № 3707.
гор. Севастополь. Начальнику морского управления
и Командующему флотом.
За последнее время на имя главнокомандующего поступает от отдельных лиц и компаний целый ряд предложений о продаже им или их доверителям старых кораблей военного флота, торговых судов и транспортов, а также всевозможного технического имущества, могущего служить материалом при постройке или ремонте коммерческих судов.
Сообщая об изложенном, прошу Вас сообщить мне в срочном порядке перечень кораблей, судов, транспортов и проч. имущества, которое представляется для нас ненужным и может быть использовано на международном рынке.
Генерал-лейтенант
Вильчевский".
Да, от этого документа никуда не денешься. Но ведь есть еще и ответ командующего Черноморским флотом адмирала Саблина, в котором перечисляются "суда, не нужные флоту". В нем шла речь и о землечерпательных караванах, подчеркивалась целесообразность незамедлительной эвакуации их из портов Крымского побережья.
Под "эвакуацией" подразумевалась распродажа, Это прекрасно знали и Саблин, и Вильчевский, и Арти-фексов, и сам Врангель. Все было одобрено, согласовано. Однако попробуй докажи теперь. Одобрения, согласования… Все это разговоры. А на столе лежит документ, им подписанный. О резолюции Врангеля на другом документе нельзя и заикаться, чтобы не усугубить дрянное свое положение.
Массивное лицо Вильчевского вспотело. Генерал суетливо приложил к лицу платок. Рука его подрагивала.
- Вот так-то, господа, - уже мягче, ровнее проговорил Артифексов. - Положение - сквернее не придумаешь. Теперь вся надежда на генерала Лукомского! Он сообщает, что из Константинополя на пароходе "Кирасон" отбыл в Севастополь некто господин Астахов с весьма серьезным и приемлемым для нас предложением, способным поправить дело. Даи-то бог, чтобы так и было!
Для Вильчевского эти слова прозвучали как помилование, однако ему еще предстояло пережить неприятные минуты. Артифексов снова обратился к нему:
- Переговоры с господином Астаховым будете вести вы, Павел Антонович. Прошу вас, без согласования никаких решений не принимать. Ошибка не должна повториться. Необходима предельная осторожность, вы вынуждаете меня повторять это. Осмотрительность и проверка, проверка. - Он посмотрел на Туманова. - Надеюсь, Александр Густавович, на этот раз и вы не оплошаете. И узнайте, пожалуйста, когда придет "Кирасон".
- Он уже пришел. - Легкая усмешка тронула губы Туманова. - А господин Астахов остановился в гостинице "Кист", в номере двадцать седьмом - люкс на втором этаже.
- Что же вы молчали?
- Леонид Александрович, откуда же я мог знать, что вы ждете этого человека?
На Мелитопольщине деревни в большинстве своем назывались по имени основателя: Акимовка, Марфовка, Ефремовна, Кирилловна…
В Мелитополе, в штабе тринадцатой армии, куда прибыл Журба и куда уже вызвали комполка, обеспечивающего охрану восточного участка Азовского побережья, шел разговор. Начальник особого отдела - высокий, худой, пожилой человек с маузером на боку, говорил командиру полка:
- Вот тебе, товарищ Коротков, задание. Знакомься. Товарищ Журба - чекист. Большего нам с тобой знать о нем не следует. Вместе с ним поедешь к себе в Ефремовну, а послезавтра - это значит в ночь на субботу, доставишь его в бухту Песчаную; будем с твоего участка отправлять товарища Журбу в Крым. Ясна задача?
- Так точно! - отчеканил в ответ Коротков, молодцеватый, в галифе, весь затянутый скрипящими ремнями портупеи.
- Тогда выполняй приказ!
В Ефремовку, где находился штаб Короткова, их доставили на штабном автомобиле.
В деревне чистые, белые хаты едва просматривались сквозь густую листву черешневых садов. Журбе отвели для постоя комнату в доме деревенского лавочника - внизу была лавка, а наверху жилые помещения. С наслаждением помывшись возле колодца и отряхнув дорожную пыль, Журба пошел на окраину деревни, в штаб.
Коротков прохаживался по горнице, диктуя своему помощнику приказ по полку:
"Пользуясь затишьем на вверенном мне участке, - звенел его отточенный командирский голос, - приказываю во всех ротах проводить учебу по военному делу, необходимую для успешной победы как над оставшимися, так и над будущими врагами нашего рабоче-крестьянского государства…"
- А-а, товарищ Журба! Проходи, гостем будешь! - комполка закончил диктовать, сказал помощнику: - Давай подпишу, и доводи до сведения!
В дверь заглянул вестовой Короткова.
- Товарищ командир… - он замолчал, нерешительно переступая с ноги на ногу. - Там вас крестьяне требуют, бойца нашего привели…
- Что за чертовщина?
Комполка, а вслед за ним и Журба вышли во двор. Приблизились к гудящей толпе мужиков, в центре которой стоял молодой, щуплый красноармеец с испуганным лицом.
- Вот, арестовали, ваше высокородие товарищ командир, - по-военному доложил могучий дед с бородой, начинавшейся от самых глаз.
- Отпустить! - рыкнул Коротков. - Как смеет гражданское население арестовывать красных бойцов?
Дед испуганно вытянулся, прижал к бокам черные, похожие на корневища векового дуба руки, но голос его оставался твердым:
- Арестовали, как хлопец этот вроде вора будет…
- Все деревья обломали!.. - послышались голоса из толпы. - Спасу от них нет…
- Довольно базара! - приказал Коротков. И сразу же все замолчали. - Говори ты, дед.
- Поймал я счас в саду на черешне вот этого, спрашиваю: зачем, мол, берешь чужое? А он… Вот пусть сам скажет.
- Ну, говори! - грозно притопнул Коротков начищенным, в аккуратных латочках сапогом. Красноармеец не понял, что это относится к нему, и Коротков притопнул еще раз: - Чего молчишь!
- Дак что ж, товарищ командир, - жалобно сказал красноармеец. - У них этого добра много. Как у нас брюквы! А у нас на Вятчине так уж заведено: захочешь брюквы - бери. Я думал, что у них с ягодой так же…
- Видите, сам признался, что вор! - радостно сказал старик.
- Ты, дед, помолчи пока! - строго проговорил Ко-ротков и опять прикрикнул на красноармейца: - Кто у тебя взводный?
- Омельченко…
- Скажи Омельченко, что я приказал всыпать тебе три наряда вне очереди! Иди, выполняй приказ!
С облегчением переводя дыхание, красноармеец рванулся из круга.
- Ну а вы, товарищи крестьяне? Чего стоите? - комполка спрашивал сдержанно, но лицо его побледнело. Журба видел, как напряженно пульсирует на виске его жилка.
- Да ведь как нам теперь считать, ваше высокородие товарищ командир? - помявшись, спросил ста-рик. - Что ж нам, хозяевам, надеяться, что не будет больше воровства, или как?
- Хо-зя-ева! - с нескрываемой злостью произнес комполка. - Разорил он тебя? - Шагнул к старику. - Хо-зя-ева! - повторил. - Да он же на морозе лютом вырос. На щах пустых! Он, может, раз в жизни и попробовал ваши паршивые ягоды! Жалко вам стало? А когда он в бой пойдет? Когда его кишки на колючую проволоку намотаются и он умирать за вашу трудовую свободу будет, вы его молодую жизнь пожалеете? Ни хрена вы, кроме добра своего, не жалеете! Хозяева! Пойдем, товарищ Журба!
Уже в штабе Коротков сказал:
- Я, конечно, с командирами проведу работу - пусть подтянут дисциплину в ротах: мне этих людей в бой вести. - Зло пообещал: - И поведу! Знаешь, как зовут нас белые? "Ванёк" - вот как они нас зовут. Да уж погодите, покажет еще вам Ванёк, где раки зимуют! Вот обучу пополнение всему, что положено знать полнокровному пролетарскому бойцу, и разнесут они вдрызг офицерье! - Неожиданно спросил: - Сам ты, извини, из каких будешь, товарищ Журба?
- Я, в общем-то, недоучившийся гимназист, - сдержанно ответил Журба.
- Ну, тогда ты даже в военспецы не годишься! - снисходительно сказал Коротков. - А я, божьей милостью, всю империалистическую прошел, три Георгия получил. Награды эти хоть и отменены за принадлежность к старому режиму, да только зря их не давали - это тебе всякий, кто окопы те нюхал, скажет. В прапорщики меня произвели. Говорят вот: курица не птица - прапорщик не офицер, но опять же каждому зерну своя борозда. В окопах без прапорщика ни один полковой командир не обходился. В военном деле что к чему понимаю. - Коротков достал кисет с махоркой, стал сворачивать "козью ножку". - Такой армии, как у нас, доложу я тебе, нет ни у кого, и неизвестно будет ли. - И перевел разговор на другое. - Значит так, в Песчаную мы едем завтра. Ты отдыхай пока, мне тут надо делами кой-какими по штабу заняться, потом придешь поговорим - растолкую, как с Песчаной переправлять тебя на ту сторону будем. Лады?
Журба вышел на улицу. Сразу за единственным в деревне кирпичным домом, в котором разместился штаб, пролегала дорога, она- и повела Журбу мимо околицы к небольшой роще.
Светило солнце. Пели птицы в упругой от молодости листве. Земля, поросшая сочной, густой травой, дышала теплом, манила, обещая безмятежный покой. Журбе захотелось лечь в траву, ощутить спиной, затылком, раскинутыми руками ласковую теплоту, чувствовать, как она расковывает, освобождает от напряжения каждую клетку, долго и бездумно смотреть в небо.
Он уже шагнул с дороги, но тут в тишину озорной частушкой ворвались девичьи голоса.
Журба обернулся. Из села по дороге шли девушки с мотыгами. Увидев его, зашептались, подталкивая друг друга, потом вспыхнул дружный смех. Так и прошли мимо с пересмешливым шепотком, обжигая любопытными взглядами из-под низко повязанных косынок.
Одна из девушек, поотстав от подруг, остановилась возле Журбы, сказала улыбаясь:
- Идемте с нами. - Была она ладная, стройная и розовощекая и - не в пример остальным - нарядная, в пестром, ярком платье.
"Дочь лавочника", - узнал Журба. Утром, когда он мылся у колодца, девушка несколько раз пробежала по двору, поглядывая в его сторону.
- Пойдемте, у нас весело, - девушка в упор разглядывала Журбу, и в красивых глазах ее не было ничего девичьего. Он вдруг смутился, как будто подсмотрел что-то недозволенное, ему не предназначенное.
- Как вас зовут? - спросила девушка.
Он сказал.
- А меня Любой… Любовь, значит, - подчеркнула она со значением, не отводя от Журбы взгляда. - Вот и познакомились…
- Эй, подружка, - обернувшись, позвала одна из девушек. - Не трожь постояльца, а то его Коротков заругает. Он, Коротков-то, страсть как строг…
- А он над ним не начальник, - громко сказала Люба. - Он сам по себе. Так не пойдете с нами? Тогда вечером увидимся, - рассмеялась и побежала догонять подруг.
Смолкла в роще звонкая перекличка девичьих го-лосов. Вокруг было тихо и безлюдно. Журба лег на траву. В высоком небе ровной чередой текли облака. "В Крым, - подумал Журба, - туда плывут…"
Еще недавно он и предположить не мог, что его пошлют в тыл белых одного с таким ответственным заданием. Когда пришел в ЧК, ожидал, что с первых же дней начнется для него жизнь, полная риска, и думал только о том, чтобы справиться, не подкачать. Но вначале задания он получал простые, будничные: доставить по назначению секретный пакет, профильтровать мешочников на вокзале. А то отсылали в архив за справками, окончательная ценность которых оставалась для него совершенно неизвестной.