Явное желание Максенция снова сосредоточить всю власть в Риме и стремление сената и преторианской гвардии, - а в этом Константин не сомневался, - вернуть себе прежнюю силу, поддерживая его, можно было не принимать во внимание как пустое бахвальство, исходящее от хвастуна и пустобреха. Но он быстро понял, что отец Фаусты, соправитель Максимиан, задумал ни много ни мало как сесть на место Диоклетиана в качестве единственного августа Римской империи.
3
У Константина не было никакого основания подозревать, что Максимиан видит в нем не просто трибуна, возглавляющего личную охрану Диоклетиана, пока в начале второй недели их пребывания в Риме он не испытал некоторого замешательства, получив властный вызов от самого Максимиана. Его быстро провели в небольшой приемный зал дворца, где император Запада с семьей жил во время своего государственного визита в Рим, приглашенный на праздники триумфа и Виценналии, а также чтобы отметить начало официального годового пребывания Диоклетиана на посту консула.
Константин еще никогда не видел Максимиана вблизи, но знал, что он как воин пользуется значительной репутацией и отец его уважает. К своему удивлению, Константин заметил признаки дряблости на его лице, тучную дородность тела и даже пятно от вина на тунике, хотя еще было довольно рано. На салют Константина император даже не потрудился ответить.
- Значит, ты и есть приблудный отпрыск Констанция, - сказал он. - Да уж, никто бы не усомнился, что он твой отец - кто бы там ни была твоя мамаша.
- Мое рождение вполне законно, август, и ты это всегда можешь проверить. - Он уже так привык к тому, что законность его появления на свет то и дело подвергается неоправданным сомнениям, что научился держать себя в руках, - особенно когда обвинение исходило от человека, которого он не мог силой заставить взять его назад - Нужно только спросить импера…
- У Рима два императора, - оборвал его Максимиан. - Мы правим вместе, и ни один из нас не имеет власти над другим.
Константин не стал оспаривать это утверждение, хоть и самому последнему плебею в Субурре было известно, что приказам Диоклетиана подчинялись беспрекословно как Максимиан, так и оба цезаря.
- Максенций рассказывал мне, как ты завоевал расположение Диоклетиана, когда чуть не убил галльского вояку, который был мастером верховой езды в Никомедии, - продолжал Максимиан. - А от цезаря Галерия я слышал, как ты ловко присвоил себе победу над персами, когда, по сути, он уже обратил войска царя Нарсеха вспять.
Константин не дал себе труда оспаривать ложь: чего ради, коль Максимиан - и это вполне очевидно - уже убедил себя в том, во что ему хотелось верить.
- Известно всем и то, как ты пролез в доверие императрицы Приски и госпожи Валерии, потакая им в их христианской ереси, - продолжал Максимиан, - Но должен предупредить тебя, что ко мне в дом, пользуясь моей дочерью, ты не пролезешь. Фауста еще ребенок, и только негодяй может воспользоваться ее молодостью в надежде добиться от меня одобрения его честолюбивых желаний, какими бы они ни были.
- Мое единственное желание, август, - исполнять свой долг воина и римлянина, - не повышая тона, сказал Константин, - Я признаюсь, что проникся к ней большой симпатией и со временем намереваюсь просить твоего разрешения на наш брак.
- Брак! - Максимиан выпрямился, лицо его побагровело, и на мгновение Константин испугался, что августа хватит удар. Но усилием воли он овладел собой и, схватив с подноса на столе плетеную бутыль вина, сделал несколько больших глотков. Наконец он снова обмяк в своем кресле и вперился в Константина холодным, враждебным взглядом.
- До чего же докатился Рим, коль приблудный сын иллирийского крестьянина может возмечтать о женитьбе на дочери императора! - возмутился он.
Константин мог бы напомнить Максимиану, что и сам-то он был просто рядовым солдатом, вышедшим в высшие военачальники и в августы исключительно благодаря дружбе с Диоклетианом. Или что сам Константин - потомок императора. Но он сознавал, что, признавшись в своих чувствах к Фаусте, уже допустил грубейшую ошибку, и поэтому благоразумно решил хранить молчание, чтобы избежать еще одной.
- Если бы ты не был любимцем Диоклетиана, то, помяни мое слово, уже завтра дробил бы камни на дорогах, отбывая дисциплинарное наказание, или висел бы на кресте на Аппиевой дороге, - добавил Максимиан. - Но ты еще и солдат, и я тебе приказываю больше не вязаться к моей дочери.
Спором, понимал Константин, ничего бы он не добился, поэтому он просто отсалютовал. Максимиан машинально ответил, и Константин вышел из комнаты, все время ожидая, что в спину ему полетят проклятия.
В комнате, где он жил с Дацием, в казарме, временно переданной в распоряжение личной гвардии Диоклетиана, Константин снял с себя шлем и, погрузившись в кресло, уставился в пустую стену, размышляя над тем положением, в котором он оказался.
За ту неделю, которую Константин пробыл в Риме, они с Фаустой старались улучить любой возможный момент, чтобы побыть вместе, и его желание близости с ней достигло той степени остроты, когда он вряд ли мог думать о чем-то еще. Мысль о том, что больше он ее не увидит, омрачала его, как затмение, закрывающее от него вид солнца. Но он понимал, что если пойдет против приказа ее отца и встретится с ней снова, то какой бы невинной ни была эта встреча - а о любви друг к другу они еще толком не говорили, - Максимиан потребует, чтобы Диоклетиан уничтожил его. А император Востока был слишком солдат, чтобы прощать того, кто ослушался команды старшего по званию.
Вот таким, беспомощно уставившимся в стену, застал его Даций, вернувшийся со своей очереди несения службы. Центурион снял с головы шлем с гребнем, аккуратно повесил его на гвоздь, налил себе кубок вина и осушил его, прежде чем заговорить.
- У тебя такой вид, словно на тебя извергся Везувий, - промолвил он наконец, - Разве сегодня ты не встречаешься с Фаустой?
- Я только что побывал у императора Максимиана, Он приказал мне никогда больше с ней не встречаться.
- Я тут держал пари насчет того, когда над твоей головой занесется топор. Значит, сегодня и есть тот самый день?
- Но почему? Мы же любим друг друга.
- У любви мало общего с браками в царских семьях. Тебе бы следовало это знать.
- Я не из царской семьи и никогда в ней не буду.
- Если бы Максимиан был в этом уверен, тебя бы приняли в семью с распростертыми объятиями вместо того, чтобы низвергать - как это называется у христиан - в "тьму преисподнюю".
- Выходит, я что - пария? Или прокаженный, которого надо бояться?
- Ты сильный сын сильного отца и потомок великого императора, - напомнил ему Даций. - Какие тебе еще нужны верительные грамоты, чтобы стать правителем Римской империи?
Константин выдавил из себя кривую улыбку.
- Ладно, по крайней мере двое поддерживают мою кандидатуру - ты и Фауста.
- У этой девчонки больше здравого смысла, чем у ее папаши и Максенция, вместе взятых. Будь у них его хоть капля, они бы взяли тебя к себе в союзники, и после отречения Диоклетиана вы трое и Констанций могли бы разделить между собой империю, оставив с носом Галерия и его лакеев: Лициния, Дайю и Севера… Впрочем, нет, не Севера - он лишь честный солдат, подчиняющийся приказам.
- Ты уверен, что это снова не праздные мечты?
- Центурионы правят армией, а через нее - империей. Теперь-то ты уж должен это знать. У меня много друзей в расквартированных здесь когортах и среди тех, что пришли с Максимианом из Медиолана. По их словам, ни для кого уже не секрет, что он не собирается отрекаться - если, конечно, Диоклетиан не заставит его силой выполнить свое обещание; наоборот, Максимиан попытается стать единственным августом империи. Твой отец уже связал себя с этой семьей, женившись на падчерице Максимиана. Если бы ты женился на Фаусте, тогда двое очень сильных противостояли бы одному умеренно сильному сопернику - а уж такую оценку Максимиан вполне заслуживает - и хвастливому пьянице Максенцию. Можешь себе представить, долго ли они продержатся при таких обстоятельствах.
- Что же мне тогда делать?
- Подчиняться приказам, ты ведь солдат.
- Когда мы ехали на север, в персидские земли, все было намного проще, - с легкой грустью произнес Константин. - Война намного лучше политики.
- Что правда, то правда. Но успех в войне приводит к тому, что нужно заниматься политикой. - Даций пожал плечами. - Как это ни назови: судьбой, волей богов, - а результат всегда один и тот же. Мой тебе совет: найди себе другую девчонку, такую, что можно купить, ведь в Риме это проще простого. Я еще нигде не видел такого разнообразия рабынь, как здесь.
- Меня другие женщины не интересуют.
- Ты ей говорил, что овдовел и у тебя малолетний сын?
- А почему это должно иметь какое-то значение? Мальчик живет с моей матерью.
- Что ни говори, а Крисп - твой сын, точно так же, как ты - сын Констанция и камень преткновения для Максимиана в его мечтах править всей империей.
- Что ж, наверное, при таком перевесе сил против меня я никогда не смогу быть августом, - пожал плечами Константин. - Зато у моего сына не будет лишней головной боли.
- Ты ведь не попытаешься снова увидеться с ней, а?
- Нет. А что это ты спрашиваешь?
- Бьюсь об заклад, что Максимиан надеется, что ты все-таки попытаешься и дашь ему предлог уничтожить себя. А Максенцию, разумеется, только того и надо. Ладно, развеселись и давай чего-нибудь поедим.
Но ни Даций, ни Константин недооценили упрямства Фаусты и твердости ее воли. Только они вернулись с обеда, как дверь распахнулась, и девушка, с горящими щеками и часто дыша, сама вбежала в комнату. Константину сперва показалось, что она плачет, но, услышав поток гневных слов, он понял, что ярость, а не печаль по поводу его ухода толкнула ее на такой беспрецедентный шаг, как посещение его жилища.
Даций коротко взглянул на нее и потянулся за своим шлемом.
- Я подежурю снаружи, - сказал он. - Во имя Юпитера, поторопитесь, или слухи об этом разойдутся по всему Риму.
- Зачем тебе понадобилось все разрушить? - сердито упрекнула Константина Фауста.
- О чем ты говоришь? - Терпение Константина в этот день подверглось уж более чем достаточному испытанию, и это был последний удар.
- Просил у отца разрешения жениться на мне. Должен бы знать, что время еще не пришло. Еще многое нужно устроить.
- Да ведь это твой отец послал за мной. Он обвинил меня, что я хитростью, благодаря тебе, хочу пролезть в вашу семью.
- Хитростью, благодаря мне?
- Это он так сказал, а не я. Он еще предупредил меня, что незаконнорожденному сыну цезаря никогда не добиться руки дочери августа.
- Незаконнорожденный сын цезаря? Это все вранье Максенция.
- Похоже, твой отец поверил.
- Он только подстрекал тебя, старался вынудить сделать что-нибудь такое, за что он мог бы погубить тебя. Неужели ты не видишь, что они тебя боятся, Константин? - Теперь ее ярость заметно поубавилась.
- Начинаю в это верить.
- В первый раз, когда Максенций сказал мне эту неправду о твоем рождении, я пошла к писцу в Никомедии, и он составил мне копию с брачного свидетельства.
- Зачем? - Теперь уж и Константину пришла пора онеметь от удивления.
- Решила выйти за тебя, зачем же еще?
- Когда же ты это решила?
- О, очень давно, когда еще была совсем девчонкой - может, лет в тринадцать. Это случилось в Никомедии, когда вы с Максенцием оканчивали свое военное обучение, и я увидела, как ты скакал верхом и дрался с этим галлом, мастером верховой езды.
- Кроком?
- Не помню, как его звали.
- Он теперь царствует в одной из земель на рейнской границе. Отец писал мне об этом, когда я был еще в Сирии.
Похоже, она вдруг вспомнила о том, что привело ее в эту казарму, и снова ее глаза наполнились гневом.
- Как ты мог свалять такого дурака - просить у отца моей руки?
- Это после того, как он обвинил меня, будто я использую тебя, чтобы добиться его расположения.
- И как честный человек ты сказал ему правду?
- Разумеется, - жестко сказал он. - Я люблю тебя и хочу на тебе жениться. Что тут позорного?
- Ты мне этого еще не говорил. - Лицо ее снова смягчилось.
- Ну да, ведь это ты все говорила, что хочешь выйти за меня замуж и стать августой, а мне и рта не давала раскрыть, - отпарировал он, - А теперь чего ты от меня хочешь? Сказать твоему отцу, что я передумал?
- Конечно же нет. - Она подошла к нему, привстала на цыпочках и поцеловала. - Вот так - мы обручены. Но никому больше не рассказывай - пока я сама тебе не разрешу.
- И когда же это будет?
- Немножко попозже. - Внезапно ее лицо расцвело улыбкой, на щеках появились прелестные ямочки - это было одно из тех выражений, которое делало ее такой обворожительной. - Я уже столько ждала, что могу подождать и еще.
- Но смогу ли я? - хрипло промолвил Константин. - Иногда ты мне так желанна - просто невыносимо. А я тебе?
- Разумеется, и ты мне. Но и это должно подождать.
- Почему?
- У нас, дорогой, не может быть так, как у обычных людей. - Она стала похожей на учителя, читающего наставления ребенку. - Нам приходится думать об империи и о нашей собственной в ней роли.
- Я лучше разбираюсь в войнах, чем в политике, - с сомнением проговорил Константин. - Может, мне следует остаться только солдатом.
- Узнаешь, как это делается, - заверила она его. - Отец после отречения Диоклетиана хочет остаться императором, но уверена - ему не позволят, если все мы не будем действовать дружно.
- Мы? Кто "мы"?
- Твой отец через Феодору уже связан с моей семьей, - напомнила она. - Когда мы с тобой поженимся, то сможем объединиться общим фронтом против Галерия: он-то уж никак не заслуживает звания августа после этого позорного поражения в Персии. В восточной армии иллирийцы пойдут за тобой и твоим отцом, а если они поддержат нас, мы сможем сделать отца императором Востока - и хранить это все как семейную тайну.
- А Максенций?
- Может стать цезарем или отправиться в Африку, - весело прощебетала она.
- У тебя, я вижу, все разложено по полочкам. Уж, верно, не сразу все это получилось?
- Конечно, не сразу. Я стала обдумывать этот план еще до возвращения из Никомедии - как только решила выйти за тебя замуж. Ну, пока, милый. - Она быстро поцеловала его в губы и была такова, прежде чем он успел заключить ее в более пылкие объятия.
Когда за ней закрылась дверь, Константин постоял, глядя на нее: ему не верилось, что столь очаровательное существо могло бы составить такой план, и более того - уже приступить к его осуществлению. Но тем не менее он не мог отделаться от странного ощущения, что все выйдет точно так, как она и запланировала, и вдруг слегка испугался, как испугался бы любой, обнаружив, что ему уготована судьба марионетки - наподобие тех раскрашенных кукол, которых он нередко видел на уличных представлениях с тех пор, как приехал в Рим, - все движения которой будут подчинены женщине.
Даций вошел и вытер пот со лба, хотя на улице было не жарко.
- Фу, пронесло, - сказал он. - Но больше в такое не влезай, если тебе дорога жизнь.
- Я не имел к этому никакого отношения, - напомнил ему Константин. - Когда, по-твоему, она решила, что выйдет за меня замуж?
- В первый же раз, как увидела тебя, разумеется. Примерно неделю назад.
- Она и впрямь решила это в первый же раз, как увидела меня, - согласился Константин. - Но было это в тот день, когда я чуть не убил Крока в Никомедии.
- Клянусь кровью священного быка! - воскликнул Даций. - Теперь я припоминаю, что там были Максимиан со своей семьей - из-за Максенция. Но ведь тогда Фауста была еще совсем ребенком.
- Не думаю, чтобы Фауста когда-нибудь являлась совсем ребенком, - проговорил Константин с ноткой благоговейного страха в голосе, - Она уже твердо решила, Даций, что я стану императором.
- И что же ты?
- Не нравится мне мысль, что меня будут водить за нос.
- Ни одному женатому это не нравится, но все равно получается одно и то же.
- Со мной не получится, - сказал Константин с внезапно возросшей уверенностью. - Я возьму дела в собственные руки.
- Каким же образом?
- Я хочу Фаусту, и нам с нею нет нужды чего-то ждать. Если я попрошу императора Диоклетиана, чтобы он потребовал у Максимиана отдать мне ее в жены, я уверен, он это сделает.
- В другой раз Диоклетиан мог бы, - согласился Даций, - но не сейчас.
- Почему?
- Я только что видел одного из слуг императора. У Диоклетиана лихорадка, и лекарь советует ему уехать из Рима. Ты знаешь, какие скверные тут лихорадки.
- Куда же мы теперь?
- В Салоны. Это на обратном пути в Никомедию. Мы выезжаем утром, и сейчас не время говорить с ним о личных делах.
- Тогда все остается нерешенным, - запротестовал Константин, но Даций покачал головой.
- Ты остаешься точно там, где и был. Фауста решила сделать тебя императором, - значит, ты им и будешь. И, надеюсь, я не из тех, кто вечно будет стоять у нее на пути.
Глава 11
1
Лето заканчивалось, когда Константин снова оказался в Никомедии. Но еще задолго до того, как они покинули Салоны, где задержался из-за приступа лихорадки Диоклетиан, он узнал, что за время его отсутствия дела в восточной столице круто изменились. Император почти два года пытался справиться с экономическими проблемами, введя жесткую систему контроля над выплатами жалованья и ценами, проводя денежные реформы, но положение стало еще хуже, чем было раньше. Мало предлагалось товаров по установленным государством ценам, и покупателям приходилось приобретать их втайне со значительной переплатой. Фактически, новый порядок вещей оказался выгодным только армии государственных чиновников, ответственных за сбор налогов и проведение указов в жизнь.
За время отсутствия Диоклетиана императором - если не номинально, то фактически - стал Галерий. Пока престарелый правитель еще не оправился от болезни, он вершил государственные дела, и, следовательно, у него появилась возможность свалить вину за царящий хаос на ненавистных христиан - там, где многим, он-то знал, это Придется больше всего по душе. Нужен был только предлог, чтобы обрушиться на них с массовыми гонениями, позволившими бы цезарю Востока и целой иерархии поставленных им чиновников, распоряжавшихся теперь в Никомедии, присвоить себе имущество и казну христиан. Такой предлог появился в январе, вслед за возвращением Диоклетиана в Никомедию.