Всеслав ждет князей, кипит его сердце, волнуется… На корме княжеского струга он видит Аскольда, с ним Дир, "жрецы" христианского Бога, и больше никого…
- Где же Изок, княже? - весь дрожа от волнения, спрашивает Всеслав.
Аскольд потупился, молчит…
- Он остался в Византии! - поспешил ответить за брата Дир.
- Почему?
- Заложником!
Нахмурился, потемнел Всеслав, но ни слова не сказал более.
И князья ничего не сказали.
В палатах князей, когда Аскольд рассказывал все происшедшее, Всеслав тоже молчал, но когда тот кончил говорить, поднял голову и голосом, в котором слышались и мука, и негодование, спросил:
- Княже, а как же твоя клятва?..
Что мог ответить Всеславу на этот вопрос Аскольд?
Византия осталась неприкосновенной, Изок не был возвращен отцу, клятва, страшная клятва, осталась не исполненной!
"Нет, не князья это, не князья! Даже держаться по-княжески не умеют!" - с тоской подумал Всеслав.
Аскольд продолжал далее свой рассказ о неудачах похода и сделал ошибку. Он подробно описал богатство и великолепие Константинополя и даже, что было всего неосторожнее, поведал о его полной беззащитности.
- Когда же ты поднимаешь новый поход, княже? - спросил Всеслав.
- Больше никогда! - горячо воскликнул в ответ ему Аскольд.
- Как никогда?
- Вечный мир будет теперь между Киевом и Византией!
- Вечный? - с изумлением переспросил князя Всеслав.
- Да!
- Почему?
- Я заключил договор об этом.
- Не спросив народа?
- Я - князь, и мне спрашиваться не у кого! - гордо ответил Аскольд.
- Тогда расскажи мне, в чем твой договор с византийцами?
Аскольд подробно передал содержание договора. Всеслав сразу понял, что означает подобный договор.
- Да что же ты наделал, княже! - воскликнул он.
- Как что? Я тебя не понимаю.
- Киев по этому договору стал рабом Византии и сам ничего не выиграл. Мало того, ты не один Киев продал Византии, ты и Ильмень наш отдал ей… А что ты получил взамен того, что сам дал?..
- Вечный мир, вечный покой…
- А что в них, если закабалена родина… И ты будешь держаться этого договора?
- Как же иначе? Я поклялся в этом.
- Ты был слеп!
- Не тебе меня учить! Еще раз тебе говорю: я князь!
Всеслав только тяжело вздохнул в ответ.
"Не князья, не князья это!" - еще раз подумал он.
Когда Всеслав ушел к себе, тяжело было у него на душе… Изок томится в плену, нового похода не будет. Это очевидно. Договор, позорный для славянства договор заключен. Нет и надежды на то, чтобы, помимо князя, поднять новый поход. Из Скандинавии в Киев никого не осталось, а славяне - за князей. Они не послушают его, Всеслава, не пойдут за ним, как шли за князьями. Кто же тогда выручит из византийского плена Изока, кто вызволит славянство из-под позорного ярма Византии?
Тяжело было на душе Всеслава. Припомнилось ему прошлое, и прежде всего Ильмень. Там ведь княжит Рюрик, этот сокол, перед которым все окрест трепещет… Там с Рюриком и Олег, этот храбрец из храбрецов скандинавских, не останавливавшийся ни перед чем, ни перед какой бы то ни было опасностью. Он бы уже не предал своей земли, не испугался бы бури… Вот у кого нужно просить защиты… Вот кто поможет освободить Изока, смыть пятно позорного договора с Киева! Но ведь прежде Византии они должны будут прийти сюда… Тогда Аскольд и Дир погибнут!.. Ну и что же? Погибнут ведь только они, а не весь народ приднепровский. Договор заключен ими - не будет их, и Киев будет свободен от договора…
До утра не сомкнул глаз Всеслав - все думал и чем дольше думал он, тем все более и более укреплялся в своих мыслях.
На следующий день пришел он к князю, все обдумав.
- Княже! Долго мы жили с тобой, вместе хлеб-соль водили, - сказал он Аскольду, - но теперь прости, не слуга я тебе больше.
- Как, что? - встревожился Аскольд.
- Так, ухожу я, прости…
- Куда же ты идешь?
- Куда ветер подует!.. На все четыре стороны! - уклончиво ответил Всеслав.
VII
В Киев редко приходили вести с великого озера славянского.
Но если бы приходили они чаще, то Аскольд и Дир узнали бы о той тяжелой борьбе, которую пришлось выдержать с ильменскими славянами их бывшему другу…
Рюрик, подавив наконец рознь, стал княжить на Ильмене спокойно. В это время появился на Ильмене Всеслав. Его приняли в княжьих хоромах на Рюриковом городище. Сам князь тотчас же поспешил принять его в свои объятия. Да и как было не принять старого товарища - ведь это был Всеслав, не раз и не два деливший с Рюриком опасности и труды походов. Но более всех обрадован был появлением Всеслава Олег. Он принес ему весточку о тех, кого Олег в глубине души считал изменниками их общему делу. Никак он не мог забыть того, что объявили они князю, которым они были посланы покорить под его власть земли приднепровские, после того как осели там: "Ты будешь конунгом на севере, а мы - на юге, - уведомляли ярлы Рюрика, - и друг другу не помешаем мы, если же понадобится помощь тебе наша, можешь на нас рассчитывать. Готовы мы вступить с тобою в союз; изменниками нас не считай, потому что не давали мы тебе клятвы в верности, и ярлы мы свободные, ни от кого не зависимые". Независимые! А разве он, Олег, конунг Урманский, зависим от кого-нибудь? Он зависим только от уз дружбы и не изменил этим узам. Он предлагал Рюрику пойти и наказать виновных, но тот не пустил его.
- Нет, мой брат, нам и здесь еще слишком много своего дела. А Киев рано или поздно от нас не уйдет - все равно будет наш, как и вся земля славянская. Ярлы нам же еще услугу делают, к Киеву дорогу прокладывают. Нам после них легче будет пройти, потому что они такие же варяги, как и мы. Поэтому-то и оставим их в покое до поры до времени, пусть они там забавляются, будто они новое великое княжество на юге основали… все равно их княжество к нам перейдет. Да и сами ярлы наши Аскольд и Дир совсем не ратные люди. Они к тихой, мирной жизни склонны. Это ты знай!
- Ты прав, как всегда, мой Рюрик! Затаю я до времени думы мои, но потом буду просить я у тебя позволения разделаться с изменниками, - отвечал Олег.
- Придет время, пойдешь и ты на юг!
Увы, все время, пока княжил на Ильмене Рюрик, для Олега было столько дела, что и подумать о новых завоеваниях было некогда, но вот теперь пришел с Днепра Всеслав и нечто невероятное рассказал об Аскольде и Дире.
Олег верить отказывался, чтобы скандинавские ярлы могли так перемениться, но Всеслав приводил подтверждения и не верить было невозможно.
Более всего возмутился Олег тем, что Аскольд не сдержал своей клятвы и не обратил в развалины столицу Византии; при рассказе же о тех богатствах, которые были скоплены в Константинополе, глаза норманна загорелись.
- Клянусь Одином! - воскликнул Олег. - Лишь только управится с делами Рюрик, мы пойдем, Всеслав, на Днепр, и беда тогда изменникам!
Он несколько раз пытался заговорить с Рюриком о Киеве, но тот отвечал только одно:
- Не время еще!
Рюрик полагал, что норманны еще недостаточно укрепились на Ильмене, чтобы начать новые походы.
Всеславу приходилось ждать.
Но вот умер Рюрик. Только тогда народ славянский понял, кого он теряет с его смертью. Был могуч князь, но не смертным бороться со смертью…
Рюрик был погребен, и его наследником стал его сын - младенец Игорь, а за него стал править ильменцами его дядя, мудрый Олег. Теперь он был свободен. Он мог бы сразу пойти на Днепр, но некоторые недовольные правлением Рюрика роды приильменские пробовали возмутиться. Нужно было унять их… Когда же это дело было закончено, Олег, собрав грозную рать, вместе со Всеславом пошел в поход на ничего не подозревавших киевских князей.
В Киеве настали другие времена. Не мог нарадоваться народ приднепровский на своих князей-христиан. Больно уж ласковы да добры они стали. И прежде любили их, а теперь еще пуще любить начали.
- Что солнце на небе - то князья наши! - говорили киевляне.
- Приветливее да ласковее их и не найдешь!
- Где уже найти!
- Не то, что в Приильменьи…
- Ну, там князь - другое дело… Там князь по народу - кремень…
Вернувшись с молодой женой в свой стольный город, принялся Аскольд за устроение своего Приднепровья. Дир во всем помогал ему делом, а молодая княгиня Ирина разумным советом.
Недаром супруга киевского князя и детство, и юность свою провела в императорском дворце Византии, недаром постоянно слышала она о делах правления. Все это, как нельзя более, теперь пригодилось ей.
- Войной иди, когда тебя вызывать будут, - говорила она своему супругу, - а дома у себя - добром да ласковым словом куда больше сделаешь!..
И следовал ее советам Аскольд. Никого он не "примучивал", даже древлян, собирая с них положенную дань. Отдадут добром - ладно, не отдадут - Бог с ними.
И такое отношение ценили во всех племенах и родах Приднепровья. Без "примучивания" мало было родов, за которыми бы недоимки считались. Сами несли, не дожидаясь, когда дружина княжеская пойдет. Легко, стало быть, жилось. И в самом деле легко. Киев рос не по дням, а по часам. Мир с Византией был для него благодетельным. Развивалась торговля. "Гости торговые" теперь из Понта Эвксинского, из славных городов, что под рукою Корсуни города были, из Византии самой, из-под вечно-голубого неба Италии не переводились в Киеве. Прежде их много было, а теперь втрое больше стало. Безбоязненно шли они, уверенные в княжей охране. Аскольд и Дир обо всех и обо всем Заботились. Странноприимные дома для путешествующих устроили, хоромы для заболевающих недугами возвели, по близости от торговой пристани, храмы Бога живого соорудили и столь набожны были, что ни одного богослужения не пропускали, чувствуя себя легко и отрадно в храме.
- Эх, счастливы мы, Дир мой! - говорил Аскольд. - Боюсь я даже…
- Чего?
- За будущее боюсь… Не верится мне все, чтобы такое счастье на земле людям надолго дано было…
Дир усмехался.
- И откуда у тебя только мысли такие являются, брат мой! - говорил он.
- Ах, Дир! Вспомни жизнь нашу прежнюю. Что такое мы были с тобой? В фиордах мы не простые люди были - ярлы. Да для чего мы жили! Помнишь песню Рулава: "Нет в мире лучше дел войны". Неужели мы только для кровавых потех на свет Божий родились? Неужели счастье только в одних боях, грабеже и насилии над беззащитными? А ведь в этом только и проходила жизнь викингов. Вот и теперь сравниваю я жизнь, которую мы с тобой здесь ведем, с прежней жизнью нашей. Так теперь хорошо, так теперь легко и привольно. Не слышишь звона мечей, не слышишь воплей несчастных жертв. Никто не проклинает наше имя, никто с ненавистью не смотрит на нас, все только благословляют нас да глядят нам вслед с любовью… Сердце покойно, душа радуется. Вот и думаю я, тоща мы были бедняками, нищими, а теперь полупили богатство великое… Разве не богатство покой душевный? Его-то и боюсь я потерять. Ведь живем мы и не знаем сегодня вечером, что завтра утром будет. Безоблачно небо, светит с него солнышко, так и льет оно свои лучи благодатные, животворные, вдруг откуда ни возьмись набежит туча черная, скроет и небо ясное, и солнце радостное, потемнеет все, как в ту бурю над Византией, затуманится свет далекий и ударит гром с молнией… Так вот и жизнь наша…
- Все в воле Божией, Аскольд, - утешал его Дир.
- Так это, и с христианским смирением готов я принять все ниспосылаемое мне. Только тяжело терять недавнему бедняку только что полученное богатство…
- Да что тебя страшит?
- Народ наш страшит меня…
- Народ, чем?
- А так, чувствуется, что мы не родные с ним…
- Ну, напрасные страхи, разве тебя не любят в народе киевском!
- Любят-то любят, да все не так, как хотелось бы мне!
- Чего же тебе хотелось бы?
- Видишь ли, и за больными я сам хожу, и бедных людей оделяю щедро, и дань не примучиваю, а все чувствуется, что как на чужого смотрят на меня. Вот Рюрик на Ильмене. Тот сумел своим стать.
- Так он и по крови свой.
- Свой-то свой, а когда вернулся на Ильмень с фиордов, совсем чужаком был. Он ли не железной рукой держит приильменцев. Голову поднять опасаются, а случись что, своего князя не оставят, все как один за него пойдут и с радостью великой костьми лягут, а за нас с тобою, не думаю…
- Но почему же?
- Говорю тебе, чужие мы народу.
- Да как это чужие? Мы ли для него не стараемся?
- Все даром идет, все старания наши. Чужие мы славянам.
- Да в чем ты это видишь?
- Если бы народ своих в нас видел, последовал бы за нами во всем. Бросил бы он Перуна своего и уверовал в Бога Истинного, Которому мы с тобой поклоняемся и Которого чтим…
Прав был Аскольд! Чутким сердцем своим понял он, что и в самом деле нет у них прочной связи, которая приковывает неразрывными узами народ к его главе… Любили, что и говорить, в Киеве и на Днепре Аскольда и Дира, да не было у князей единой с народом верь!.. Была любовь, не было единения, князья и в самом деле оставались чужими своему народу…
- Хороши-то, хороши князеньки наши, - поговаривали в народе, - да только просты больно…
- Как просты?
- Да так… Уж если ты князь, так будь, что солнце на небе: сияй, а близко не подходи… Что ты такое, разглядывать не давай… Как разглядят, что ты такой же, как и все, уважать перестанут…
Напрасно старались князья распространить Христову веру в своем народе. Кое-кто из приближенных последовал их примеру, приняли крещение, но все это были единичные случаи.
Как печалились об этом Аскольд, Ирина и Дир!
- Горе, горе нам! - восклицал иногда Аскольд, - могли ли мы думать, что народ киевский не пойдет за нами!..
- Удивительно, что не понимают они всю суету своих верований, всю лживость своих истуканов-богов! - вторил ему Дир.
Ирина также скорбела душой, чувствуя вместе с супругом и свою отчужденность. Не о том мечтала молодая княгиня, когда, покинув родину, последовала за вождем "варваров" в далекую, неведомую страну. Тогда воображению ее рисовались картины будущей просветительной деятельности. Она мечтала о подвиге, она думала, что ей удастся просветить свётом Христовой истины этот народ.
И вдруг разочарование, горькое разочарование… Часто задумывалась молодая княгиня, как помочь горю? Думала-думала и додумалась: нужно показать язычникам бессилие их истуканов, - только и всего.
Она сказала об этом Аскольду.
- Может быть, ты и права, - ответил ей князь, - но разве, не видали они или по крайней мере не слыхали о чудесной буре, разметавшей наши струги? Увы, это явное чудо мало кого убедило из числа моих дружинников и, как я знаю, никого из них не повело на путь истинный…
- Тогда было совсем другое… Откуда было уразуметь твоим воинам, что это чудо? Для них оно являлось самою обыкновенной бурей.
- Пожалуй, что и так…
- Между тем, - продолжала, воодушевляясь, молодая княгиня, - если бы воочию показать им, что бессилен их Перун, может быть, они уверовали бы!
- Но как это сделать?
- Подумай…
После этого разговора прошло несколько дней.
Шумел стольный Киев, набралось в него видимо-невидимо родичей из всего Приднепровья. Около истукана Перуна тысячи людей стояли, каждый молясь ему по-своему. Был среди них старый жрец Богуслав, собиравший приношения.
Вдруг толпа заволновалась, зашумела, раздались крики:
- Князья!
В самом деле, в княжеском облачении, сопровождаемые немногочисленной свитою, показались среди толпы Аскольд и Дир. Народ почтительно расступился, давая князьям дорогу. Те ласково кланялись на все стороны.
Старый Богуслав остановился на возвышении у подножия Перуна и подозрительно смотрел на приближающихся князей. Ему было известно, как и всем в Киеве, что Аскольд и Дир христиане.
- Почто пришли вы сюда! - закричал он, когда князья приблизились, - разве не отшатнулись вы от Перуна? Разве не другому Богу вы поклоняетесь? Идите же прочь и не мешайте нам.
- Старик, ты дерзок! - воскликнул Аскольд, - разве ты забыл кто мы и кто ты? Народ киевский! Ужели дозволишь ты позорить своих князей…
Подавленный ропот прошел по толпе.
- Оно бы действительно полегче нужно! - раздались восклицания, - ведь князья…
- Князья-то князья, да с чем они пришли…
- А вот узнаем… Князь Аскольд говорить хочет!
Аскольд сказал:
- Народ киевский, мужи, людины и смерды, слушайте. До сих пор не мешали мы вам поклоняться богам вашим, но взгляните, что такое Перун ваш! Не сами ли вы его сделали из дерева, не сами ли вы поставили его на этом месте? Этот бездушный идол - создание рук ваших, и вот вы кланяетесь ему и считаете его богом своим. Помраченные! Безрассудные! Откройте глаза ваши, прозрите и убедитесь в ослеплении своем… Бросьте поклонение обрубку дерева и познайте истину!
Снова заволновалась, снова зашумела толпа. Она раздвинулась и вытолкнула вперед двух стариков.
- Пусть они за всех ответ держат! - кричали в толпе.
Старики в пояс, но с достоинством поклонились князьям.
- Невдомек нам, князеньки, о чем вы речь держите! - сказал один из них. - Скажите нам пояснее, чтобы уразуметь могли мы!
- Полно, старик, не хитри, вы слышали, что сказал я вам, - горячо воскликнул Аскольд, - бросьте Перуна, столкните его с этой горы, и вы убедитесь, что он не спасет себя…
- Может, и так будет, - помолчав, сказал старик, - может, и не спасет себя Перун наш, может, и не Бог он вовсе, а истукан просто!..
- Вот видишь, сами вы сознаете это! - обрадованно сказал князь.
- Погоди, не все мы тебе сказали, - остановил его старик, - перебил ты меня. Опять говорю, может, истукан - Перун, да в том дело, что ему, этому истукану, и отцы наши, и деды, и прадеды кланялись, в горе к нему прибегали и счастливы были. Так нам ли, детям их, отступаться от них, забыть, чему они учили нас! Нет, князья, что дальше там будет - другое дело, а покамест оставьте нас, молитесь своему Богу, а мы будем молиться своему. Будем жить, как жили.
- Я докажу вам бессилие вашего Перуна! - закричал Аскольд, хватаясь за меч. - Эй, дружина моя, ко мне…
Но, увы!.. Только двое-трое дружинников откликнулись на этот призыв…
- Видишь, княже, - заговорил старик, - никто за тобой не идет на такое дело, даже дружинники твои. И не пойдет никто… Позови же ты нас на врагов своих - пойдем все от мала до велика. Умрем за тебя, но Перуна не трогай, он нам отцами и дедами завещан…
Аскольд огляделся вокруг. Толпа молчала, но это было грозное молчание.