- Идите, князья, в свои палаты, - продолжал старик, - творите суд над нами, ведите дружины на врагов. Народ любит вас и будет любить, пока вы не пойдете против него…
Едва князья скрылись из виду, как все заволновались:
- Ишь ведь что задумали: Перуна сбросить, - кричали обиженные киевляне.
- Да как же это можно!
- Не бывать никогда по слову их!
- Кто говорит, христианская вера, может быть, лучше и правильнее, - рассуждали более спокойные, - да мы ее не знаем… Вот если бы знали ее, да подумали, так другое дело…
В то время в Киеве были священники, присланные из Византии, но они ограничивались проповедью слова Божьего в христианских храмах. В храмах же бывали только те, кто принял крещение, да еще торговые люди, наезжавшие в Киев из Византии и побережья Черного моря.
- Что же теперь делать? - спрашивал Дир, - призвать дружины из Византии?
- Никогда! - отвечал Аскольд, - разве можно действовать силой? Нет, силой в таких делах не поможешь. Заставить народ насильно просветиться нельзя. Что же из того, что они примут святое крещение, а в душе останутся язычниками… Нет, нужно поучать их примером своим.
Но лучше бы князья и не пытались говорить с народом и грозить ему свержением истукана Перуна, если не могли сделать этого на самом деле. Они своей неудачей убедили народ в своем бессилии и потеряли в глазах дружинников уважение. Все чаще и чаще раздавались и в дружине, и в народе голоса:
- Нет, не князья это, не князья…
Однако князья не теряли надежды на успех. Они строили христианские храмы, учили народ, народ любил их за их кротость, доброту, ласку, однако не хотел следовать за ними в деле веры.
Об угрозе, надвигавшейся с севера, ни князья, ни киевляне ничего не знали.
Однажды князьям пришли сказать, что у берега Днепра остановилась пришедшая с севера ладья с купцами, и эти гости, которые говорили по-славянски, желали бы, чтобы Аскольд и Дир спустились к ним, посмотрели бы их товары и приняли их дары.
Такие посещения не были редкостью в Киеве. Князья обрадовались, когда узнали о прибытии ладьи.
Не подозревая ничего дурного, Аскольд и Дир в сопровождении всего нескольких слуг спустились к ладье.
Ладья была, как ладья - обыкновенная купеческая, ничего в ней подозрительного не было. Одно только казалось странным, что она пристала в некотором отдалении от пристани, в месте глухом и безлюдном.
Однако князья не обратили на это внимания.
Оба они сгорали нетерпением узнать, что делается на Ильмене, как живет их старый друг и соратник Рюрик.
Но если князья были беспечны, то сопровождавшие их вдруг что-то заподозрили.
- Ох, князья, - шептали Аскольду и Диру их дружинники, - необычная эта ладья.
- Как необычная?
- Таких ладей у заезжих гостей не бывает. Варяжская эта ладья - будто в поход собралась.
- И добра на ней не видать…
Но князья только посмеивались над страхом своих спутников.
- Что вы! - удивлялись они, - мало ли гостей приходило и ничего не бывало, а тут перепугались.
- За вас, князья, страшно…
- За нас не страшитесь! Мы никому зла не делаем, и нам его также никто не будет делать…
Аскольд и Дир хотели уже позвать купцов, как вдруг перед ними появился какой-то человек, у которого из-под одежды видна была кольчуга. Аскольд и Дир ужаснулись. Перед ними стоял Олег.
- Вы князьями себя зовете! - сказал он, - нет, не князья вы и не княжеского роду, а вот вам князь - сын Рюрика…
И он высоко поднял над головой мальчика.
Это было знаком, по которому из ладьи выскочили воины и кинулись на беззащитных киевских князей.
Стоявшие в отдалении струги быстро приблизились на веслах к одинокой ладье.
Засвистели стрелы, вооруженные люди один за другим выскакивали на берег.
Аскольд и Дир не успели опомниться от неожиданности и были убиты.
Перебиты были и все сопровождавшие их.
Олег торжествовал… Он отомстил изменникам, какими считал своих бывших соратников.
Весь великий путь "из варяг в греки" оказался в одних руках - руках крепких, которые не выпускали никогда то, что попадало в них. Конунг Урманский, храбрый Олег-Олоф стал по малолетству племянника единовластным господином всей славянщины.
Олег не помыслил, однако, присваивать себе всецело власть. Он назвал себя только правителем, а единым князем был маленький Игорь.
- Взгляни, Всеслав, - говорил Олег, - взгляни… Вот лежат эти люди, недвижимые и бездыханные, - он указал на тела Аскольда и Дира, - а когда-то они были моими друзьями и боевыми товарищами. Мы делили вместе труды походов, опасности битв, и вот они мертвы…
- Ты жалеешь их? - удивился Всеслав.
- Да… С прошлым каждый человек связан неразрывными цепями… А прошлое у нас было общее.
Всеслав отвернулся.
- И я любил их, - тихо сказал он, - но что же делать? Знать, судьба уготовила им такую участь!
- Я похороню их как князей! - сказал Олег. - Они были благородной крови.
- Они были христиане. Пусть похоронят их жрецы невидимого Бога.
- Хорошо…
Весть о гибели князей уже дошла до Киева. Народ киевский сбегался на берег Днепра, где высадилась дружина Олега, потом пришли иереи из храма св. Николая и унесли тела павших князей…
А коварный Олег в тот же день вступил в Киев и объявил его присоединенным к владениям великого князя Рюрика и его сына Игоря.
Киевляне и не думали сопротивляться.
Олег утвердился в днепровской столице и правил Русью от имени Игоря.
Договор киевлян с Византией был разрушен.
Часть шестая
Олег - правитель
Глава первая
I
В Киеве, на Днепре, княжил сын славного Рюрика - Игорь, а за его молодостью всем управлял его мудрый дядя - Олег, конунг Урманский, брат его матери Эфанды.
Игорь был уже юношей, но он и не думал спорить с дядей о власти, точно так же, как Олег не думал передавать бразды полновластного правления в неопытные руки юного племянника.
Олег понимал, что рано еще наследнику Рюрика становиться самовластным, что молод он еще, что не пришло еще для него время - управляться с такими делами, как дела государственные…
На Ильмене все было спокойно, но нет-нет, то там, то тут вспыхивало порой несогласие между родами, не совсем еще выветрилось прежнее своеволие, и род все еще восставал на род, как это было на Ильмене до Рюрика.
Теперь же "правда" на Ильмене была единая для всех - не своя, а княжеская. Пожаловаться княжему наместнику в Новгороде на обидчика, так он уж зла не попустит, все разберет, виноватого осудит и накажет, правого защитит и с миром да наградою за бесчестье отпустит! Но каждому хотелось, не дожидаясь княжей правды, по своей действовать… Однако при Олеге не всегда такие дела благополучно с рук сходили. Суров был правитель. Недаром он вместе с мудрым Рюриком на непокойном Ильмене княжью правду, не щадя животов ильменских, насаждал. Знал он, что потачки буянам нельзя давать. Сразу он всякие междоусобицы прервал, и тут порой не только что виноватым, а и правым солоно приходилось.
Правитель хоть куда как суров да грозен был, а все-таки, что солнце, для всех стал.
Ни один славянин, будь он с Ильменя или с Днепра - все равно, пока он правил Русью, пред варягом ни в чем унижен не был, что варяг, что славянин, все одно для мудрого Олега было. В одной гриднице пировали, вместе с врагами бились, вместе в боях свою кровь смешивали, и чем дальше шли годы, тем все ближе и ближе друг другу - что родные братья становились суровые выходцы из Скандинавии и уроженцы земель славянских.
Норманнов, впрочем, все меньше и меньше становилось. Новых из-за Невы не прибывало - разве когда по великому пути "из варяг в греки" проходили, да немного было таких, и сам Олег не особенно их жаловал, предпочитая, чтобы славяне вступали в его дружину, учились у его старых соратников делу войны, с которой слава неразлучна, как пели на пирах скальды. Любил Игоря суровый Олег.
Когда-то побратался он с его отцом, и теперь, когда Рюрик умер, Олег в его сыне любил своего старого боевого товарища и то, что он делал в земле славянской, то делал для Игоря, ради памяти Рюрика.
Для него - для Игоря, сына Рюрика, - и пришел он на Днепровскую землю. Для него, чтобы ему одному завладеть этой благодатной страной, он, Олоф, и перед убийством своих не остановился.
Ведь здесь, на Днепровских высотах, осели его старые друзья ярлы Освальд и Деар, такие же, как и он, и Рюрик, воины, достойные светлой Валгаллы. Зачем ему Днепр? Разве мало ему было Ильменя, но Освальд и Деар, как казалось Олегу, завладели тем, что по праву принадлежало Рюрику, а после него его сыну; вот он и отнял у них наследство. Он показал им их князя, и хотя каждый удар меча, вонзавшийся в тела его старых боевых товарищей, нестерпимой болью отзывался и в его сердце, он жертвовал ими ради своего любимца. Часто вспоминает он, как убиты были на берегу Днепра Аскольд и Дир, как называли киевляне Освальда и Деара, коверкая на свой лад их имена. Забыли они свою прежнюю славу, забыли Одина, Тора, переменили их на другого, византийского Бога. Что-то вот его, Олега, этот Бог не побеждает… Видно, отступился Он от хитрого, двуличного народа, поберегал его сперва, а потом с головой и выдал. С Аскольдом и Диром бороться да напугать их не хитро было, а пусть Он с ним, с викингом Олофом, попробует!
Так думал суровый варяг, кланявшийся Ассам и только понаслышке знавший о Боге христиан.
Олег не препятствовал никому веровать соответственно тому или другому обряду, и, когда после убиения Аскольда и Дира христиане соорудили над их могильным курганом храм, он не стал разрушать святилище христиан, он даже любил разговаривать с ними, хотя никогда не думал изменять верованиям своего народа.
II
В самой глубине дремучего леса, далеко от стольного Киева, приютилась избушечка.
В избушечке этой живет ветхий уже обитатель. Давным-давно уже поселился он в ней. С князьями Аскольдом и Диром на Византию ходил, там был свидетелем великого чуда и заступничества небесного против сил несокрушимых земных; поразило его тогда это чудо, вместе с князьями принял он святое крещение, а когда вернулся на родину, понял он, что не может уже жить прежней жизнью: ушел он из Киева и поселился здесь.
Этот отшельник был славянин по происхождению. Родился он на Днепре, в Киеве, и звали его со дня рождения Велемиром. Когда варяжские князья Освальд и Деар пришли в Киев и повели днепровских славян против Когана, Велемир, уже пожилой человек, один из первых стал в ряды княжеских дружин и скоро своей храбростью успел заслужить себе почет и у родичей, и у пришельцев-варягов.
У княжего любимца и друга верного - Всеслава - Велемир первым человеком был, на пирах рядом с ним сидел, а на охотах всегда за князьями неотступно следовал.
Так и жил он до того самого времени, когда Аскольд и Дир собрали поход на Византию и были побеждены там не людьми, а самим небом.
Сколько лет уже прошло, а сейчас Велемир помнит этот ужасный для славян и варягов день.
Как будто многих лет не минуло, так ясно звучит в ушах старика властный голос Аскольда, когда тот приказал перетащить волоком по берегу их струги…
И вдруг откуда ни возьмись ветер. Потемнело все вокруг, буря заревела, да такая, что и представить себе невозможно, а ветер как стал швырять славянские струги - все разом исчезло; обоих сыновей так вот у Велемира унесло, больше никогда и не видал он их…
Очнулся он в Византии, смотрит и глазам не верит. За ним, как за родным, ухаживают… За ним! Будто не знают, что грабить и убивать пришел он… А после, как услышал, что так поступали с ним по завету христианского Бога, тут впервые в сердце запала искра любви к этому, ему еще неведомому, Богу.
"И грозен, и милостив, - подумал он тогда, - не то что Перун".
Стал он слушать да и расспрашивать сам об этом Боге и узнал такое, что вдруг озарило его сердце, душу чудным светом, пробудило в нем дотоле неведомое чувство любви к ближнему и убедило в том, что самая страшная месть врагам - это расплата добром за зло…
Скоро он узнал, что и его князья в христианского Бога уверовали и креститься хотят.
Князей своих он умнее всех на свете считал и уже по одному этому не желал отстать от них. Долго постигал он истины христианской веры и наконец чрез крещение сам удостоился стать христианином, получив имя Петра.
Когда же возвратился, он почувствовал, что не может вести прежней жизни. Вот он и ушел из Киева, здесь поселился, - слыхал он в Византии, кто хочет душу свою спасти, так поступать должен. И живет здесь, летам и счет потерял он уже. Да что их и считать-то, когда счастлив человек!..
От всего отрешился он. Правда, посещают его изредка из соседнего рода, да и туда из Киева никаких вестей нет. Да и какие вести-то могут быть оттуда? Все там, поди, идет по-старому…
Вдруг отчаянный крик прервал воспоминания старика.
- Господи, Иисусе Христе! - проговорил Велемир, осеняя себя крестным знамением, - ведь это же человек… Что с ним такое?..
Крик раздался снова, на этот раз к нему присоединился рев разъяренного зверя..
- Так и есть, медведь кого-то ломает! - сказал старик и опрометью бросился в ту сторону, откуда доносился крик.
Велемир позабыл даже, что он совершенно безоружен. Он думал только, как бы поскорее поспеть на помощь.
Велемир знал, что недалеко от его избушки есть еще одна прогалина. Сюда собирались к нему люди из соседнего рода, когда им не под силу было разобраться в своих делах: ссорах, спорах, тяжбах, и они обращались к старику, судившему их с таким беспристрастием и мудростью, что обвиненная сторона не решалась выступать против решения старца.
С этой поляны и раздавались призывающие на помощь крики.
Действительно, огромный медведь подмял под себя какого-то богато одетого человека.
- Господи, благослови, все в Твоей святой воле! - прошептал про себя Велемир и, схватив подвернувшийся сук, побежал к зверю, стараясь делать при этом как можно меньше шума. "Ты, Господи, держишь в руке Своей все, - думал он, - если нужен Тебе этот человек, то спасешь его".
Зверь был так занят своей жертвой, что и не почуял приближения нового врага.
Велемир что было сил в легких закричал прямо медведю в короткие уши и ударил зверя суком.
Зверь дернулся назад, бросил свою жертву, задрожал всем телом и с коротким жалобным ревом побежал без оглядки от старца.
- Слава Создателю, - вздохнул с облегчением Велемир.
Старик склонился над несчастным, которого удалось вырвать из когтей страшного зверя.
Теперь он мог разглядеть его, хотя лицо этого человека было окровавлено.
Это был юноша, красивый, хорошо сложенный, но страшно исхудавший. Одежда его вся была в клочках, но Велемир видел, что в этом виноват не столько зверь, сколько долгое скитание по лесу; и богатый кафтан, и исподник - все это было обтрепано и изорвано о сучья. Медведь разорвал только богатую перевязь, и, судя по тому, что меч оставался в ножнах, юноша даже и не пытался противиться своему ужасному врагу.
- Кто бы это мог быть, - разговаривал по привычке сам с собой старик, - никогда я не видел его в этих краях… Он, видно, пришел сюда издалека…
Скоро старик убедился, что он подоспел вовремя. Раны были неглубоки, хотя лицо кое-где было исцарапано, ребра, ноги, руки, как убедился в этом старик, были целы.
Старик, оглядевшись вокруг, нашел траву, которой можно было унять кровь. Сейчас же нарвал он ее и положил на раны, потом из ручья он принес воды.
- Оживет теперь! - решил старик.
Действительно, прошло немного времени, и юноша открыл глаза, и Велемир заметил, какое удивление отразилось в этом устремленном на него взгляде.
- Будь спокоен, друг мой и брат, - ласково заговорил он, - кто бы ты ни был, я все готов сделать для тебя, все согласно великому завету Учителя: любить друг друга.
Юноша как будто не понял этих простых слов. Он продолжал с нескрываемым удивлением смотреть на Велемира.
- Кто ты, старик? - слабым голосом спросил он.
- Брат твой!
- Неправда! У меня никогда не было ни братьев, ни сестер, - возразил юноша, - я единственный сын моего отца…
- Не будем говорить об этом, - кротко ответил ему Велемир, - я вижу, ты не поймешь меня. Но ты не должен говорить много… Возблагодари только Бога, Которому угодно было спасти тебя от неминуемой смерти…
- Слава Перуну! - воскликнул тот, - я принесу ему богатые жертвы, он будет доволен…
- Перуну! - начал было Велемир, но остановился, - скажи мне, друг мой, можешь, ли подняться и с моей помощью пройти недалеко?
- Куда?
- В мое скромное жилище… Там, может быть, ты не найдешь того, к чему ты привык в жизни; я по твоим одеждам вижу, что ты человек богатый… Тебе придется погостить в моей хижине, ты так слаб…
Юноша ничего не отвечал и пристально смотрел на старика.
- Ты христианин? - наконец спросил он.
- Да, милосердный Господь сподобил меня просветиться светом истины… Но оставим это… Скажи, как ты себя чувствуешь?
- Очень плохо… Я заблудился в этом лесу, отбился от своих и умираю с голоду…
- У меня найдешь ты, чем подкрепить свои силы, попробуй же встать, позволь, я помогу тебе.
Он принялся помогать юноше подняться на ноги. Удалось это ему с величайшими усилиями, и, подняв своего гостя, старик почувствовал, что вряд ли он будет в состоянии дойти до его жилища.
Он собрал все свои силы, поднял беднягу на плечи и, кряхтя от тяжести, побрел со своей ношей к себе.
Выйдя на свою поляну, Велемир чуть не вскрикнул от радости. У своего жилища он увидел молоденькую девушку, ожидавшую его.
Увидев приближающегося старика, девушка бросилась к нему навстречу.
- Отец, отец! Откуда ты? Кто это? - спрашивала она.
Старый Велемир только кряхтел и сгибался под тяжестью своей ноши.
- Предслава, - сказал он девушке, - помоги мне, дочь моя, стар я стал, и нет моей прежней мочи… Шатаюсь, видишь, под тяжестью, которая прежде для меня была легче пуха…
- Но кто это?
- Я не знаю… Он страдает, и мы должны помочь ему… Таков наш святой долг, Предслава, помоги же мне…
Предслава, сильная не по годам, схватила юношу под мышки, Велемир же поддержал ноги, и так они быстро донесли своего неожиданного гостя до жилища старика.
- Положим его здесь пока, дочь моя, - сказал Велемир, - на мое ложе, не пышно оно, а он - это видно! - не привык к таким, но что же делать…
Мы постараемся устроить ему сейчас более мягкое ложе… Пойдем, ты наберешь травы, я же поищу таких корней, которые помогут ему скорее встать на ноги.
- А если он очнется?..
- Ну, что же делать, ему придется подождать нас.
Старик и девушка вышли из хижины.
Тут только Велемир рассказал Предславе, при каких обстоятельствах оказался в его хижине этот странный гость.
- И ты с одним суком кинулся на зверя? - спросила она его.
- С чем же было больше?
- Но ведь вместо него медведь мог заломать тебя.
- Все в воле Божьей… Без Божьего соизволения ни один волос не упадет с головы человеческой. Видишь - так и вышло.