Глава вторая
I
Ночь, тихая южная ночь опустилась над Киевом.
Все давно уже смолкло, все заснуло крепким сном. Даже псы в городе приумолкли. Тоже заснули, и неслышно их лая в тишине этой чудной ночи. Только Днепр плещется в своих берегах. Только он один бодрствует, не зная ни покоя, ни устали… Словно ждет он кого-то и в ожидании своем трепетном ни на миг успокоиться не может.
А может быть, есть кого ждать великой славянской реке? Снес он на своих волнах струги в Черное море и вот теперь ждет не дождется, когда возвратятся они.
Уже во второй раз томится Днепр в этом ожидании за то время, когда сменил князь Игорь умершего Вещего Олега. Мудр был Олег, но и он не смог перехитрить богов. Исполнилось предсказание жреца. Погиб от своего коня правитель земли русской, и погиб тогда, когда менее всего мог ожидать гибели.
Ужалила его змея, выползшая из черепа любимого коня. Свершилась высшая воля… Спит Олег под могильным курганом на Щековице, спит и не встанет больше.
На столе киевском его племянник, сын названого брата, первого князя земли русской, Рюрика, - Игорь сидит.
Хорош князь, храбр и справедлив - все это знают, а все-таки не чета он своему предшественнику.
Храбрость храбростью, да это еще не все, что для князя нужно…
Если бы не было у него такой разумной княгини, как Ольга, не удержался бы он на столе киевском. Недаром Вещий Олег ее Ольгою назвал.
Умер Олег, зашевелились было древляне со своим буйным Малом, Игорь медлить было стал, но по ее совету поднял все-таки дружины и "примучил" непокорных…
А то, что сам затевал, все никуда не годилось. Вот хотя бы, когда в первый раз поднял он поход на Царьград. Пришло ему в голову себя прославить и свой щит так же, как и дядин, на ворота Царьграда повесить…
И вернулся ни с чем из похода…
В 941 году Игорь пошел к берегам Византии; болгары дали весть в Царьград, что идет Русь; выслан был против нее протовестиарий Феофан, который пожег Игоревы лодки греческим огнем.
Потерпев поражение на море, руссы пристали к берегам Малой Азии и сильно опустошили их; но здесь они были разбиты патрицием Вардой и доместиком Иоанном, бросились в лодки и пустились к берегам Фракии, по дороге были нагнаны, опять разбиты Феофаном и с малыми остатками возвратились назад, к берегам Днепра.
Дома они оправдывались тем, что у греков какой-то чудесный огонь, точно молния небесная, которую они пускали на русские лодки и жгли их…
В Киеве, когда князь с пустыми руками, дружину свою растеряв, возвратился, долго-долго плач не смолкал. И не столько обижало киевлян, что князь их неудачу потерпел: ратное счастье переменчиво, а обида главная в том была, что сам князь духом упал: от всех прячется, будто совестно ему в глаза добрым людям смотреть.
- Полно горевать да прятаться, - говорила Ольга супругу, когда он засел в Вышгороде, боясь и глаза в Киев показать, - ничего из этого, кроме худа, не выйдет…
- Ох и не поправить беды такой.
- Как не поправить? Стоит умом только раскинуть, и все понятно будет.
- Что делать, скажи?
- На Византию идти!
- Опять?
- Да, опять, подними поход, да не такой, как в этот раз; всю славянщину подыми, как Олег делал, ильменцев потребуй, печенегов найми и иди… Не пойдешь, худо будет, свои поднимутся… Скажут, на что нам такой князь, которого даже и греки бьют… Послушай моего совета, поднимай снова поход.
Второй поход Игоря на Византию был в 944 году. На этот раз Игорь, подобно Олегу, собрал много войска - варягов, полян, славян, кривичей, тиверцев, нанял печенегов, взявши у них заложников, и выступил в поход на ладьях и конях, чтобы отомстить за прежнее поражение.
Корсунцы послали сказать императору Роману:
- Идет Русь с бесчисленным множеством кораблей, покрыла все море кораблями.
Болгары послали также весть:
- Идет Русь, наняла и печенегов.
Тогда, по преданию, император послал к Игорю вельмож своих с просьбой:
- Не ходи, но возьми дань, которую брал Олег, дам и еще к ней.
Император послал и к печенегам дорогие ткани и много золота.
Обо всем этом в Киеве скоро известно стало, но дальнейшие вести не приходили. Не знали киевляне, что с их князем: бьется ли с византийскими дружинами, или взял дань.
А с устьев Днепра, из Корсуня, шли вести, будто князь киевский вновь разбит и вся дружина его уничтожена.
Эти слухи беспокоили Ольгу. Ясно понимала она, что многое зависит от этого похода. Вернется Игорь с честью, никто ни на Днепре, ни на Ильмене и пошевелиться не посмеет. А если и снова неудача? Нет, уж лучше тогда Игорю и не возвращаться совсем. Не любят его и в Киеве, а в племенах и родах и подавно. Вот древляне - они даже и в поход не поднялись, а теперь их князь Мал сам зачем-то в Киев пожаловал, хотя в княжеский терем и не показывается, а все-таки не уходит в свой Искоростень, будто ждет чего…
Наконец, она почувствовала, что дальше не может выносить неизвестности. Она узнала, что у самого Днепра, в заповедной роще, недалеко от Киева, живет варяжская ведунья, о которой все говорили, что она может предсказывать будущее.
К ней-то и решила обратиться княгиня.
Старую колдунью звали Гульдой. Еще с Аскольдом и Диром пришла она на Днепр и поселилась здесь. Здесь она и жила в своей убогой лачуге, на берегу реки.
Из самого Новгорода, с Ильменя, приходили люди, чтобы посоветоваться с нею и узнать свое будущее. Старуха никогда не отказывала никому ни в советах, ни в предсказаниях. Когда какое-либо бедствие угрожало всему народу, выползала она из своей берлоги и появлялась в киевских стенах. Все уже знали: раз Гульда в городе - грозят беды. Она предсказала неудачу похода Аскольда и Дира, потом смерть князей. Во все время правления Олега ее не было в Киеве, но как только Игорь стал поднимать свой первый поход на Византию, она явилась и переполошила весь народ своим мрачным предсказанием. С этих пор слава ее упрочилась еще более. Везде в Киеве и на Днепре были уверены, что все должно исполниться, что только сказала Гульда. Слова ее были святы, и киевляне очень боялись, чтобы старая колдунья не явилась со своими предсказаниями, когда Игорь собрал свой второй поход на греков. Но Гульда на этот раз не выползла из своего убежища, и воины отправились в поход, убежденные в своем успехе.
Ольга никогда не обращалась к Гульде ни за советами, ни с просьбами поворожить о будущем. Киевская княгиня не познала еще Высшего Существа, да никогда и не думала познавать Его, но все-таки относилась к Нему, этому Высшему, Неведомому Существу, с почтением и в душе глубоко презирала и Перуна, и других истуканов, видя в них не могучих властителей таинственных сил природы, а жалкое создание рук человеческих. Кроме того, от обращений к старой Гульде удерживал киевскую княгиню страх. Гульда никому и никогда не предсказывала хорошего. Все ее пророчества были мрачны. Она как будто и знать не хотела того, что в жизни существуют не одно только горе, беды да несчастья, а есть и радость, есть и добро. Все это словно не существовало для старой колдуньи, будто забыла она обо всем этом и сулила всему живущему одну только смерть.
Поэтому-то Ольге и не хотелось идти на поклон к ворожее.
И так тосковала она, и так разрывалось на части ее сердце, чтобы мучить его еще вестями о будущем горе…
Не раз Ольге ее приближенные боярыни напоминали о Гульде.
- Ты бы, княгинюшка наша, - говорили ей, - чем понапрасну сердце томить, наведалась бы к Гульде.
- Боюсь я…
- Чего бояться-то… Не маленькая ты у нас, да и Гульда не кусается…
- Знаю я это, подруженьки милые, да вот я чего боюсь: только одно дурное Гульда предсказывает, а дурного у нас с князем и так видимо-невидимо…
- Ну, это ты, княгинюшка, судишь не так… Гульда дурное да беды всегда предсказываем, а когда хорошо человеку в грядущем, молчит она… Вот поэтому узнать и можно, что человека ждет: напасть или радость.
Она все же решила наведаться к старой колдунье.
Послала Ольга сперва к Гульде свою любимую боярыню Сфандру, жену Улеба, близкого боярина Игорева, чтобы узнала та, как и когда к старой прорицательнице киевская княгиня наведаться может. Та вернулась и сообщила, что будет Гульда ждать Ольгу в первую ночь новолуния, но непременно одну. Должна княгиня, если что узнать от нее хочет, прийти к ней тайно, чтобы никто, даже самые близкие, не знали, когда она пойдет. Но позабыть должна была Ольга при этом, что она всевластная повелительница, должна прийти она, как самая простая смердка приходит, одна-одинешенька, только на этом условии соглашалась старая Гульда приподнять пред княгиней завесу грядущего.
II
Настало новолуние.
С утра дня, предшествовавшего ему, княгиня была точно сама не своя. Она, обыкновенно ласковая, приветливая, покойная, вдруг, казалось, без всякой причины начинала волноваться, сердиться, то вдруг затихала и глубоко задумывалась…
- Чтой-то с княгинюшкой? - беспокоились ее близкие боярыни.
- Грустит о чем-то - туча тучей…
- Как не грустить! О князе ни слуху ни духу…
- Чего он в самом деле! Хоть бы весточку какую ни на есть послал…
- Да, может, княгиня-то что и получила от него…
- Был бы гонец из княжеской дружины - всем бы нам известно было.
- И в самом деле, никого в Вышгороде чужого не видно.
Вышгород был уделом киевской княгини и Ольге был отдан еще Олегом в виде приданого. Впрочем, в Вышгороде княгиня бывала редко. Ее присутствие необходимо было в Киеве. Когда Игорь ушел в поход, Ольга перевезла в Вышгород своего маленького сына Святослава, при котором неотлучно находился его воспитатель воевода Свенельд, В Киеве за князя оставался сподвижник Олега скандинавский ярл Асмут, сумевший привлечь к себе сердца и преданность и буйных варягов, и славянских воинов.
Асмут и Свенельд - варяг и славянин - были очень дружны между собой. Оба они, относясь холодно к Игорю, боготворили маленького Святослава.
Особенно любил мальчика, как своего сына, воевода Свенельд.
- Огонь, а не дитя, наш княжич, - говорил он, любуясь своим питомцем, - он будет истинным русским князем, наследником и достойным преемником Вещего Олега и славного Рюрика.
- Это и теперь видно, - подтверждал слова Свенельд а Асмут, - наш Святослав - настоящий варяг… Он настоящий воин.
В самом деле, маленький Святослав в свои 12 лет был высок не по летам, с сильно развитой мускулатурой, высоким открытым лбом, ясным взглядом серых, выражавших ум и энергию, глаз, отрывистой речью, как бы и теперь уже свидетельствовавшей о привычке повелевать. Этот ребенок невольно привлекал к себе сердца славян, и варягов.
- Вот перед кем будет дрожать Византия, как дрожала она перед Олегом, - говорили варяги, любуясь молодым князем, когда он вместе с Свенельдом проезжал по Киеву.
- Не в отца он у нас!
- Славу для славы, а не ради наживы будет любить!
Конечно, Ольга знала об этой любви к ее сыну, и ее материнское сердце могло только радоваться этому.
Собираясь к Гульде, Ольга намеревалась спросит у нее и о будущем сына.
Как только наступил вечер, из ворот Вышгорода незаметно выскользнули две женские фигуры. Это были княгиня Ольга и Сфандра.
Лачуга Гульды стояла на полпути из Киева до Вышгорода. Там к самой воде спускалась роща вековых деревьев, и среди них стояла лачуга Гульды.
Не доезжая до жилища Гульды, Ольга спрыгнула с коня.
- Теперь я одна пойду, - сказала она Сфандре. - Подожди меня здесь…
Ольга оставила Сфандру и пошла, невольно поддаваясь очарованию тихой лунной ночи.
Вдруг послышались какие-то звуки.
Ольга стояла и слушала. Плавные звуки так и лились в душу. Прямо перед Ольгой возвышался невысокий холм, какие насыпались обыкновенно на месте погребения князей. На вершине этого холма стояло небольшое деревянное строение, осененное восьмиконечным крестом.
Ольга сразу узнала это место.
"Это могильный курган над Аскольдом и Диром, - вспомнила она, - тут христиане; они, вероятно, совершают служение своему Богу, и мне нечего бояться… Эти люди кротки и незлобны. Они неспособны причинить зло. Я в полной безопасности, если бы даже они и увидали меня. Однако я заблудилась! Мне придется довольно далеко возвращаться к Гульде".
Вспомнив о христианах, Ольга в тот же момент вспомнила и о том, кто оставил светлые воспоминания в ее юности, - о старике Велемире. Ведь и он также был христианином! Теперь случай опять приводил Ольгу к этим людям.
Княгиня знала, что в Киеве живут много христиан. Никогда никаких смут и мятежей они не затевали, исправно платили подати, отдавали людей в княжеские дружины, и потому последователей Христа в Киеве не только не стесняли, но даже любили. Были они и при Олеге. Вещий правитель безразлично относился к вопросам религии.
Игорь точно так же относился к христианам, вернее, не обращал на них ни малейшего внимания.
Ольга все это прекрасно знала. У нее давно уже было желание ознакомиться с учением, которому следовали эти люди. Теперь, когда Ольга очутилась так близко от храма христиан, ею овладело непреодолимое желание взглянуть, как они молятся. Ольга пошла к ярко освещенному храму. Она увидела, что он полон молящимися. Совершалась полунощница, и киевские христиане, отличавшиеся всегда богомольностью, никогда не пропускавшие никаких служб в своей единственной в то время церкви, заполнили храм.
Молившихся было так много, что церковь не могла вместить всех.
Княгиня, не боясь, подошла, но никто из молившихся не обратил на нее внимания, все были увлечены службою Тому, Кого они, познав еще недавно, полюбили своими простыми сердцами.
Сперва Ольга хотела войти в храм, но что-то удержало ее от этого.
"Зачем я буду смущать этих людей, - подумала она, - ведь они не идут к нам, когда наши жрецы приносят жертвы Перуну, Волосу… Они, поступая так, доказывают этим, что относятся с уважением к вере других, потому и я, княгиня, так же должна собою являть пример целому народу, отплатить тем же и им и не мешать им молиться, как предписывает им их вера".
Ольга остановилась около окна и заглянула внутрь храма.
Там царил таинственный полумрак, только яркие огоньки свеч, теплились перед ликами святых.
Но вот из алтаря показался священник. Раздался его тихий, в душу проникающий голос, и в тот же момент Ольга услышала стройное пение хора.
Невольно она сравнила богослужение христиан со служением жрецов Перуна, на котором часто ей приходилось присутствовать вместе с Игорем. Жрецы там бесновались пред безжизненными истуканами, грубыми, - имевшими только отдаленное сходство с человеческими телами; там лилась кровь приносимых этим истуканам жертв, корчились в предсмертных муках жертвенные животные, слышались исступленные клики жрецов, здесь не было ни истуканов, ни жертв, но чувствовалось незримое присутствие Высшего Существа, всецело располагающего всем живущим на свете. Здесь этот престарелый служитель христианского Бога говорил тихо, но голос его проникал в сердце. Словом, здесь все в этом храме веяло сердечным миром, покоем, тишиной, здесь - это слышала княгиня - раздавались призывы не к кровавому мщению за обиды, а призыв к добру, к прощению врагов, к любви и молитве за них.
Княгиня почувствовала, как одно лишь присутствие на христианском богослужении вызвало благодарные слезы на ее глазах… Слезы эти увлажнили ее глаза и падали одна за другой с ее ресниц. А вместе с этими слезами легко и отрадно становилось на сердце…
Ольге не хотелось уходить отсюда - так легко она чувствовала себя здесь.
"Завтра же прикажу позвать к себе этого христианского жреца, - подумала княгиня, - он будет говорить мне о Боге христиан и успокоит мое сердце".
III
Старая Гульда хотя и делала пред Сфандрой вид, что она очень мало интересуется посещением княгини Ольги, тем не менее была в сильном волнении.
- Урочное время проходит, - шептала она, - а ее все нет! Между тем она должна прийти, я знаю это, мне это сказали мои духи.
Гульда волновалась - Ольги не было. Старая колдунья не знала, что и подумать.
"Неужели мои духи обманули меня? - с нетерпением думала Гульда, - спросить их разве еще раз?"
Она подошла к очагу, в котором тлел едва заметный огонек.
Колдунья наклонилась к костру, раздувая в нем огонь, но в это мгновение раздались тяжелые шаги, и кто-то вошел в лачугу.
Гульда обернулась.
У входа стоял воин, богато одетый и вооруженный.
- Мал! - воскликнула Гульда, - зачем ты здесь?
Это был действительно древлянский князь.
Не было сомнения, что Мал и скандинавская ведунья не только были знакомы друг с другом, но и это их свидание не было неожиданным для Гульды. Старуха не испугалась его появления.
- Что тебе нужно, Мал?
- Ты обманула меня, колдунья, - хрипло, едва сдерживая дикое бешенство, сказал Мал. - Ее нет…
- Она придет!
- Когда?
- Скоро…
- Я не могу тебе верить…
Гульда усмехнулась.
- Я и не заставляю тебя… Не верь…
Ее хладнокровие отрезвляюще подействовало на древлянского князя.
- Ты говоришь, что она придет? - переспросил еще раз он.
- Да!
- Стало быть, она будет моей?
- Нет…
- Этого не может быть… Я сказал, что она будет моею… Я люблю ее, Гульда… Понимаешь ли ты, что это значит: я ее люблю…
- И все-таки она никогда не будет принадлежать тебе, князь!
- Тогда я ее убью!
- И в этом ты бессилен…
- Нет, нет. Я упрям… Нет той воли, которая не склонилась бы предо мною…
- Есть такая воля…
- Скажи, какая?
- Высшая воля, и против нее не нам, жалким смертным, бороться.
- Я не знаю ее… Я ее не хочу знать…
- А между тем все в мире подчиняется ей, слышишь, Мал, все… И жалкие люди, и звезды на небе, и червяк под камнем - все повинуется этой воле, все зависит от нее… Без нее ничто не свершается ни на земле, ни на небе, и не нам, жалким и ничтожным существам, бороться с нею… Ты хочешь овладеть женой киевского князя, ты говоришь, что любишь ее и что нет ничего, что бы могло тебе помешать… Ошибаешься! Жестоко ошибаешься… Слушай, что говорит тебе старая Гульда, которой свыше дан дар предвидения. Ты никогда не добьешься своего. Ты никогда не получишь этой женщины, но из-за твоего безумного желания много прольется крови в твоей земле… Ты теперь знаешь это и все-таки спешишь к печальному концу, потому что тебе это суждено… Но тихо!.. Она идет сюда…
- И ты увидишь, что вопреки всем твоим предсказаниям будет, как я хочу! Прощай!
Киевская княгиня все-таки решила идти к Гульде.
Как не хотелось идти Ольге из этого радостного света в тьму, олицетворением которой была Гульда! Она бы так вот и осталась здесь, начала бы беседу о том, что теперь ее интересовало, но влечение к земному было все еще сильно в ней. Заботы о супруге, ушедшем в поход, одолевали ее, и она пошла.