- Думаю, господа, что подлинная интеллигенция прежде всего сильна этической стороной. В противоположность чиновнику и буржую, интеллигенция нравственна и бескорыстна… И она является носительницей прогресса. Так я убежден, господа, - сказал Родзевич. - Конечно, рабочий класс передовой по своему положению в обществе. Но, господа, прогресс не могут нести сами люди, задавленные нуждой, нерадостные, усталые… Его несет интеллигенция. Она еще в моей молодости за прогресс погибала в тюрьмах…
- Вы - лаврист, Александр Николаевич! - воскликнул Баграмов.
- Старо, дорогой мой. Лавров - это молодость наша. Марксизм в свою очередь не отлучает от общества критической мысли. И я признаю учение Маркса. Но ведь самую-то теорию марксизма несет рабочему классу тоже интеллигенция, и она разъясняет ему истинный смысл его стихийной борьбы.
- Так это и будет пролетарская интеллигенция, рабочая интеллигенция! - снова с жаром воскликнул Баграмов. - И она не отдельный какой-то класс, который служит и нашим и вашим… А есть и другая интеллигенция, которая не подходит под ваши категории нравственности и бескорыстия! - Баграмов бросил сердитый взгляд на доктора Зотова.
Рощина снова забеспокоило нарастающее обострение.
- Господа! - вдруг спасла положение Анемаиса Адамовна. - Молодежь пришла веселиться и танцевать. Аркадий Гаврилович, возьмите, пожалуйста, на себя управление патефоном, - решительно приказала она, войдя в гостиную и вмиг угадав, что в создавшейся обстановке что-то волнует ее мужа.
- Ваше слово - закон! - готовно воскликнул Горелов. - Messieurs, engagez vos dames! - переходя на тон дирижера танцев, воскликнул он громогласно. - Вальс! - объявил он и застыл в приглашающем поклоне перед хозяйкой.
Мягкие звуки только что появившегося из-за границы патефона, который в "хороших домах" в последний год начал сменять быстро распространившийся граммофон, наполнили комнату. Вслед за Гореловым с Анемаисой Адамовной закружились Зотов и Аночка Лихарева, Рощин с Натальей Федотовной, Федя Рощин с красивой Фридой, Алеша Родзевич с кругленькой Симочкой.
Доктор Баграмов значительно переглянулся с Володей Шевцовым, и тот подошел к нему.
- Почта! - сказал Баграмов вролголоса.
- Здесь, с вами? - спросил Шевцов.
- Да ещё какая! - ответил Баграмов и пояснил: - Вышла "Искра". Пришел первый номер.
- Ого!
- В прихожей на полке - ты знаешь где - свёрток в газете, - тихо сказал доктор.
- Отлично. Найду.
К ним подошел Вася Фотин.
- Секрет? - спросил он, угадав по их взгляду, что разговор не простой.
- От тебя! - усмехнулся Шевцов. - Доктор тебе расскажет, а мне придется уйти.
- Да что ты?! Так всех и покинуть? - удивился Вася. - Какая такая, срочность?
- "Искра", "Искра"! - пояснил тихонько Баграмов. - Вышла первая "Искра".
- Встретимся завтра здесь - расскажу. А может, с собой принесу, - коротко обещал Шевцов.
Володе было жаль покинуть веселую компанию студенческой молодежи. Не так уж много времени оставалось теперь до конца каникул. Все они снова разъедутся, настанут гимназические будни, после уроков беготня по частным урокам для заработка… Так хотелось ещё со всеми наговориться, хоть издали надышаться воздухом их "вольной" студенческой жизни, которая рисовалась живой и открытой борьбой. Об этом так увлекательно рассказывали "петербуржцы" Вася и Фрида…
Но вот уже полгода, как Володя, хотя и носил еще гимназическую форму, был облечен серьезным и важным доверием: ему было поручено через квартиру Рощина принимать от Баграмова и передавать по назначению дальше нелегальную заграничную почту, которая почему-то попадала раньше на какой-то уральский завод, а потом уже через Баграмова - в город.
Приказ комитета требовал по возможности не задерживать ни на час у себя полученную нелегальщину. И, несмотря на все желание Володи побыть в среде друзей сверстников, - приходилось немедленно уходить…
- Володя, что же вы не танцуете?! - окликнула его Анемаиса Адамовна, проплывая в танце мимо отворенных дверей кабинета.
- Плохо танцую, Анемаиса Адамовна! - отозвался Шевцов.
Старшие Фотины, Лихарев и Родзевич жались в уголке гостиной, чтобы дать больший простор танцующим.
Горничная выглянула в дверь из прихожей, встретилась значительным взглядом с хозяйкой. Анемаиса Адамовна попросила извинения и оставила своего кавалера. Шевцов поспешил за ней.
- Я обещал встречать Новый год у своего крестного. Извините, Анемаиса Адамовна, там будет обида ужасная, если я не приду. Едва успею домчаться, - сказал он.
- Очень жаль, дорогой. Но вы появитесь завтра на детской елке? - спросила Рощина.
- Непременно. А сейчас разрешите мне по-английски исчезнуть, не беспокоя поклонами ваших гостей.
- Надеюсь, они не обидятся. Желаю вам в новом году окончить гимназию с золотой медалью и нагнать ваших друзей студентов, - сказала Рощина, подав ему руку для поцелуя.
- Спасибо. Золотая медаль мне, кажется, обеспечена. Желаю и вам счастья и радости, - ответил Володя.
Анемаиса Адамовна не совсем поверила, что Володя ушел потому, что обещал крестному, или потому, что предпочитал общество простых железнодорожных рабочих студенческой компании.
"Стесняется он своей гимназической курточки… Вырос! А все же не новую шить в восьмом классе… Взрослый юноша… Подарить бы костюм, так может обидеться!" - думала Анемаиса Адамовна, направляясь, чтобы проверить ревнивым взглядом хозяйки готовность новогоднего стола…
У Ивана Петровича Баграмова, помимо транспорта нелегальной почты, в доме Рощина была и еще забота.
Вдова, сестра кухарки, служившей у Рощиных много лет, жила в том селе, где доктор Баграмов работал в больнице. Когда ее старшего сына взяли в солдаты и угнали в Китай, доктор устроил вдову сиделкой к себе в больницу, а младшего ее сына, Сашу, сам подготовил во второй класс гимназии.
Саша стал жить по зимам в доме у Рощиных, в комнатенке тетки. Учился он хорошо и теперь уже был пятиклассником. Как вдруг под самое рождество Рощин письмом сообщил Баграмову об исключении Саши из гимназии.
Рощин писал невнятно только о том, что у Саши произошла неприятность на почве столкновения его с одноклассником, вице-губернаторским сыном, что в дело замешана нелегальщина.
Теперь Баграмову предстояло расспросить все подробно у Саши, а для хлопот о нем, вероятно, приехать после каникул в гимназии. Было похоже на то, что Рощин не очень жаждет вмешаться в Сашину судьбу. Доктор подозревал в этом влияние Анемаисы Адамовны, которая всячески оберегает Витю от "вредных" воздействий. Может быть, в исключении Саши ей уже померещились будущие собственные неприятности из-за Виктора…
Баграмов вышел вслед за Володей в прихожую, подал ему плотную пачку бумаги.
- Вы куда же, Володя?! - раздался в этот миг жалобный возглас Вити.
- Я обещался прийти к своему крестному, дяде Грише, - сказал Шевцов.
- А завтра на елку? - огорченно спросил Витя.
- На елку к тебе приду. До свиданья.
- А вы обещали сегодня помочь зажигать, - заикнулся Витя.
- Я помогу, - сказал доктор Баграмов, сам запирая дверь за Шевцовым. - А где же Саша? Я что-то не вижу его.
- Спрятался он к себе в комнату, - шепнул Витя таинственно.
- От кого? - в тон ему шепотом спросил доктор.
- От вас же… С катанья приехал, увидел вас и убежал.
- Идем к нему вместе, - позвал Баграмов, направляясь в комнатушку при кухне, которую занимала кухарка Рощиных с четырнадцатилетним племянником.
- Иван Петрович, ей-богу же Саша не виноват, вы его не ругайте… Вся гимназия знает, что правильно сделал. Папа вам написал обо всем… Вы письмо получили?
- Получил, не волнуйся, пожалуйста. Я его не хочу казнить, - сказал доктор.
- Я знаю, что не казнить. Его и ругать нельзя. Он по правде, по-честному, вся гимназия знает, ей-богу! Хотите, перекрещусь!.. Вот, честное слово, во всем виноват Трубачевский, скотина!
- Ух ты, адвокат! - ласково усмехнулся Баграмов. - Да я и не хочу сейчас разбираться. Ведь праздник! Значит, потом разберемся.
- Витенька, мама сказали - пора зажигать елку! - послышался голос горничной в коридоре.
Доктор толкнул дверь в комнатку возле кухни.
Угловатый подросток Саша выскочил из-за стола, за которым сидел с книгой.
- Крамольник и потрясатель основ, забастовщик, здравствуй! - воскликнул доктор. - Куда ты скрылся? Руки вверх! Мы тебя арестуем, и идем зажигать елку!
- Не пойду! - угрюмо ответил Саша.
- Прежде всего - здравствуй! И с наступающим новым столетием, Сашка! - сказал Баграмов. - Обещаю тебе, что никто твоих дел обсуждать не станет. Идем зажигать елку. Ишь как ты вырос за эти месяцы! До самой высокой свечки достанешь.
- А Саша и прикреплял самые верхние свечки! - сообщил Витя.
- Кто прикрепил, тому их и зажигать. Идите, а то не успеете до приглашения гостей к столу! - поощрил Баграмов.
Направив мальчиков зажигать елку, он вышел в гостиную. В дверях кабинета, глядя на танцующих, стояли Рощин, Горелов, Коростелев и Вася. Разговор между ними шел о беспорядках в Киевском университете - студенты потребовали отставки реакционера профессора.
- Я убежден, что глупейшие меры наших правителей всколыхнут молодежь всей России, - уверенно говорил Рощин. - Разве можно окриком полицейского убить молодое кипение мысли! Мало того - и рабочие на поддержку студентов поднимутся.
- Вот видите! Видите! - воскликнул Фотин-отец, сидевший в углу гостиной, он поднялся с кресла и подошел к этой мужской группе. - Вот вам к тому же спору об интеллигенции! Студенчество - молодая интеллигенция, и она возбуждает движение всей страны. Ведь так получается?
- Heт, папа, так, да не так! - воскликнул Вася. - Это вопрос о рабочем классе, это рабочий готов поддержать всякий протест против гнета.
- Позвольте вам доложить, я рабочего знаю не понаслышке. Если желаете, раньше я с ними вместе работал, а теперь по-чиновничьи дело имею с рабочим классом и уверяю вас, что рабочий еще далек от сознания своих интересов. Далек! Он сам ничего не может. Да, просто не может от голода, от усталости… Вот так, как сказал уважаемый Александр Николаевич, - поклонился Фотин в сторону Родзевича. - Замучен рабочий! Если ему не укажет пути интеллигенция, то он никуда не двинется… А вы вот считаете - класс, рабочие - класс, помещики - класс… фабриканты тоже, а интеллигенция - приживалка?.. Смеш-но-с!..
К мужчинам подошла Фрида.
- Что же вы не танцуете, господа? - спросила она.
- А вот интересно, Фрида Борисовна, как вы расцениваете интеллигенцию? - спросил ее вдруг Горелов.
- Наше девичье дело - думать совсем о другом, - лукаво отвечала она.
- О чем же? - спросил Горелов.
- Господи! О замужестве! - засмеялась Фрида. - Люди сегодня гадают, а вы опять затеваете диспут! Виктор - Сергеевич, идемте же танцевать! - нетерпеливо поощрила она.
- Вы заскучали от наших споров? - спросил Рощин, уже приготовившись к вальсу с Фридой.
- Споры с Гореловым вряд ли полезны, - ответила Фрида вполголоса.
- Прошу всех к столу, господа. Пора! - пригласила Анемаиса Адамовна. - Доктор, позовите погромче, - попросила она.
- Господа! - заглушая музыку и разговоры, взревел Баграмов. - По беспроволочному телеграфу Попова нам только что сообщили, что Новый век вступил в соседнюю губернию и приближается к нам со скоростью вращения планеты. Осталось двадцать минут, - доктор поднял и всем показал часы. - Встреча Нового, века произойдет в соседней комнате за столом, куда он и прибудет в назначенный срок. Прошу кавалеров приглашать своих дам к столу!
Двери в столовую распахнулись. Сверкнула огнями зажженная елка, заблистал на столе хрусталь, Федя грянул бравурный туш на рояле.
3
Среди шумного оживления никто не слыхал, что у подъезда остановились запряженные парой сани, и только Витя выскочил на звонок отпереть.
И пока хозяйка настойчиво приглашала занимать места за столом, а гости слегка замялись, мысленно прикидывая выбор соседства, раздались один за другим два выстрела и дождь конфетти посыпался всем на плечи и прически. Рядом с Витей в дверях, с такой же, как у Вити, разряженной "бомбой" в руке, стоял коренастый, бритый, причесанный на косой пробор, светловолосый, румяный крепыш во фраке с белою хризантемою в петлице. Он так же, как Витя, радостно и непосредственно хохотал над произведенным ими эффектом.
- Мое почтение просвещенному обществу! С наступающим Новым веком, месье, медам! Леди я джентльмены! Мой нижайший поклон прекрасной хозяйке! - выпалил он с порога и, подойдя к Анемаисе Адамовне, с непринужденной ловкостью склонился к ее руке.
- Господа, кто не знаком, рекомендую Митрофана Прокофьича Саламатина, - сказала расцветшая от удовольствия хозяйка.
- Капиталистического повесу, опору отечества, миллионщика-буржуя, - подхватил Костя, обрадованный прибытием своего многократного собутыльника.
- Костя! Грубо! - упрекнул Саламатин. - Ведь можно сказать: "Вольного романтического коммерсанта!"
Митрофан Прокофьевич Саламатин, похожий бритым лицом на артиста, за столом оказался между Натальей Федотовной Зотовой и Симочкой Фотиной.
- Разрешите презентовать, - обратился он к Зотовой, подавая ей украшенную котильонную звездочку. - Это будет орденом деда-мороза! И вам, - обратился он к Симочке, достав из жилетного кармана вторую такую же хрупкую нарядную игрушку.
- А где же сам дед-мороз? Это вы? - спросила Сима, покраснев от собственной смелости.
- Я хотел бы быть дедом-морозом и сделать своей специальностью украшение жизни, - шутя, ответил Саламатин.
- Д…для чего уже открыл иг…грушечный маг…газинна Успенской улице… "Ук…крашение жизни! П…па-а сходной цене украшение жизни!" - дразнил Саламатина Костя, подражая крику разносчика.
- Внимание, господа, внимание! Приготовьте бокалы! - гулким голосом возгласил доктор, срывая проволоку с серебряной головки шампанского.
Федя Рощин и Аркадий Гаврилович Горелов в разных концах стола с поспешностью делали то же. Взгляды собравшихся перебегали со стрелки стенных часов на медленно движущиеся пробки шампанского, а Виктор Сергеевич, поигрывая голосом, произносил:
- Итак, господа, мы вступаем в новый век человечества, в столетие подлинно демократического космополитизма, когда упадут рубежи государств и свободные народы братски протянут руки друг другу… С наступающим Новым годом, с Новым веком!
Приветственные восклицания, заглушая бой часов, сплетались и сталкивались в общем шуме, усиленном отчаянным, восторженно-тревожным лаем коростелевского пуделя.
Витя Рощин в эту минуту появился под елкой в белом костюмчике, в красном фригийском колпаке, с огромным мечом у пояса и с букетом роз. На груди его красовалось римскими цифрами "XX".
- Слушайте, слушайте! - призвал всех ко вниманию Виктор Сергеевич.
- Все оглянулись на хорошенького, будто с картинки, мальчишку.
Я меч поднять пока еще не в силах,
Но верь мне, угнетенный человек,
Что кровь моя вскипает в юных жилах,
И грозным будет ваш Двадцатый век! -
с детским пафосом прочитал Витя.
- Шампанского новому молодому веку! Шампанского грозному ребенку! - весело выкрикнул Саламатин. Он выскочил из-за стола и подошел к Вите с бокалом.
Со страхом на тебя гляжу я,
Наш юный век, младой нахал!
От трепещущего буржуя
Прими сей радостный бокал! -
ловко сымпровизировал Саламатин, подавая шампанское Вите.
- Не "трепещущий", а "трепещущий", - серьезно поправил Витя, под общий хохот и аплодисменты.
- Буржуйский экспромт экспорчен! - язвительно заключил Костя.
- Константировал Константин! - дурачась подхватил Федя Рощин.
Все оживленно и пустозвонски болтали.
Душою компании быстро стал Саламатин. Он привлекал общее внимание и своим действительно незаурядным богатством, которое делало его одним из виднейших людей города, а также своей образованностью, находчивой живостью, воспитанностью иприятной, несколько нарочито артистической внешностью мужественного тридцатилетнего денди… Глядя на него, Анемаиса Адамовна удовлетворенно думала, что он с охотой был бы принят в доме губернатора и у прокурора, ему были бы рады в доме управляющего банком и среди "отцов города". Но, избрав их, интеллигентское общество, он словно отмежевался от местных бюрократов, как и от денежных воротил, мукомолов, фуражных лабазников, шорных и скобяных торговцев. И он был ее, Анемаисы Адамовны, собственным гостем. Это она, познакомившись с ним через Горелова на концерте, пригласила его бывать в доме, а при рассылке приглашений на встречу Нового года настояла, чтобы Виктор Сергеевич послал и ему пригласительное письмо.
Объездивший страны Европы, после Москвы учившийся в Лейпциге, слушавший лекции по экономике в Англии, он умел рассказать остроумно об иноземных порядках. Он сам, наконец, был достаточно "лево" настроен, чтобы не внести диссонанса в рощинскую атмосферу.
В этом году Саламатин возвратился из Скандинавских стран, где совершал какие-то торговые сделки и изучал лесоводство и сплав леса по горным рекам. По приезде оттуда он, между прочих дел, открыл магазин игрушек и развлечений, где несколько дней сам весело торговал, показывая пример вновь нанятым двум хорошеньким барышням-продавщицам, чем привлек толпу покупателей.
- Чудак! Забавляется! - говорили в городе.
В те же дни он неожиданно выступил перед городской управой с предложением устроить в городе электростанцию…
О Саламатине преувеличенно говорили как о смелом предпринимателе нового типа, несущем цивилизацию передового Запада в преддверие русской Азии.
Ворчание старозаветных купцов, которые называли Саламатина "стрикулистом" и уверяли, что кости его отца потеряют в могиле покой от его несолидных проделок, только возбуждало к нему сочувствие "просвещенного" обывателя.
В рощинском доме этот веселый малый сразу стяжал симпатии своим эксцентрическим появлением и смешным экспромтом по поводу стишка, произнесенного Витей.
Наталья Федотовна Зотова в разговоре отметила, что Вите к лицу его белый костюмчик балетного принца.
- Да, да, очень идет, прелестно! - согласилась польщенная Анемаиса Адамовна.
- А пожалуй, ко всем остальным "украшениям жизни" стоит прибавить устройство маскарадов, - выпалил возбужденный обстановкой гимназист Сережа Родзевич. - Почему бы на праздник не устраивать маскарады? Митрофан Прокофьич! Вы видели карнавал за границей? - громко спросил он.
- Заезжал из любопытства в Рим специально во дни карнавала, - оживленно откликнулся Саламатин. - Весь город на улицах. От толпы ни пройти, ни проехать - схватят, закружат, затянут к себе в хоровод, заставят петь песни, плясать под скрипку, зацелуют, затащат куда-нибудь в кабаре…
- Доктор, вы тоже ведь были в Париже на карнавале? - спросил Федя Рощин Баграмова, желая "сбить спесь с буржуя", который уж слишком стал центром внимания.