Голова у Катерины пошла кругом. Ее текст напечатан черным по белому. Слушая, как сестрица Анна читает следующий отрывок, она улыбалась. Она думала о том, что ей по-своему, скромно и непритязательно, удалось избежать забвения. Мег она оплакивала так, словно девушка была ее родной дочерью. Книга стала ее спасением. И она тоже в некотором смысле ее дитя. Правда, замысел зрел у нее в голове, а не в чреве, но Катерина знает: книга переживет ее, останется в веках. Она ежедневно спрашивала у Бога, почему, после двух лет брака, он не благословил ее ребенком. Все – и заносчивая Анна Стэнхоуп, и ее сестра Анна, и даже несносная Джейн Райзли – все они рожают детей одного за другим, но только не она. Джейн Райзли не так давно потеряла сына и была вне себя от горя; она несколько недель проплакала, ничего не ела. Катерину осаждали воспоминания о ее мертвом сыне и о том, как глубоко ей пришлось запрятать свое горе, чтобы оно никогда не вспоминалось. Она выражала Джейн свое сочувствие. У Джейн уже есть дети, дочери рождаются одна за другой; она почти всегда ждет ребенка. Катерина написала ей, напоминая, что ее мальчик благословен, ведь его призвал к себе Господь. Бедному малышу не пришлось страдать, испытать земное существование. Написав письмо, Катерина тут же пожалела о нем и бранила себя за черст вость. Она и в самом деле зашла слишком далеко; Райзли пожаловался королю.
– Господь призвал ребенка на небо, разве это не благословение? – сухо заметила Катерина, когда король упомянул при ней о недовольстве Райзли.
– Ты права, Катерина, как всегда права, но ты задела Райзли. Он наш лорд-канцлер, и мы не хотим его обижать. Извинись перед его женой.
Она проглотила обиду, но не сумела заставить себя извиниться как следует. Зато она скрепя сердце как-то вечером пригласила Джейн Райзли сесть рядом с собой во время представления. Джейн лучилась радостью, возбужденно суетилась: она сидит рядом с самой королевой, выставив всем напоказ округлившийся живот. Вскоре после этого она родила еще одного сына. Но несмотря на то что она обращалась с женой Райзли подчеркнуто любезно, Катерина все чаще замечала на себе взгляды Райзли, которые как будто пронзали ее насквозь. Генрих сделал его лордом-канцлером, и он, похоже, считал себя неуязвимым. Забыл, что лорд-канцлерами были Кромвель и Томас Мор тоже… И что же с ними стало?
Неприязнь к ней Райзли, неприязнь к ее воззрениям была очень ощутима, хотя лорд-канцлер старался скрывать свои чувства. Катерина чувствовала, как он следит за ней, ждет, когда она допустит оплошность. У нее нет сына; вот серьезная брешь в ее броне. У нее нет влиятельных родственников, которые могли бы заступиться за нее. Еще одна брешь. Пройдет немного времени, и королю под нос подсунут очередную красотку и предложат ему родить сына от нее. Правда, король по-прежнему относится к ней с нежностью.
Но сейчас король в Портсмуте; он возглавил военную кампанию против французского флота. Те задумали напасть на южное побережье. В письмах Генрих рассказывал о своих галеонах; по его словам, они гораздо больше, чем французские, и лучше оснащены. Она не знала, что лучше: когда Генрих в отъезде и ему не показывают красоток брачного возраста или когда он с ней рядом и защищает ее от хищников-католиков. Когда король рядом, у нее хотя бы есть надежда на ребенка.
Анна листала страницы в поисках подходящего отрывка. Катерина заметила, что Дот перестала подметать и остановилась, полуобернувшись к ним, слушая, о чем они говорят.
– Дот, – сказала Катерина, – хочешь взглянуть?
Дот кивнула и неуклюже присела. Перед тем как взять книгу, она вытерла руки о фартук и взяла ее бережно, как новорожденного младенца. Она открыла первую страницу и пробежала пальцем по строчкам.
– "Молитвы и размышления", – шепотом прочитала она. Она дошла до того места, где сказано: "Добродетельной принцессой Катериной, королевой Англии, Франции и Ирландии".
– Дот! – Катерина была изумлена. – С каких пор ты умеешь читать?
На лице Дот появилось странное выражение. Запинаясь, она, словно оправдываясь, произнесла:
– Да я не очень умею, – и густо покраснела. – Так, мадам, подхватываю одно слово здесь, другое там.
– Ты умная девушка, Дот. Жаль, что ты родилась не в благородной семье и не получила должного образования. – Катерина вдруг поняла: Дот, наверное, скучает по Мег так же, как и она. Ведь с тех пор, как умерла Мег, больше никто не читает ей вслух.
– Елизавета прекрасно образована, – заметила Кэт Брэндон. – Нравится ли ей новый наставник?
– Да, нравится; его фамилия Гриндал, – ответила Катерина. Гриндала она выбрала не только за проницательность и сочувствие реформам, но и за мягкосердечие. Она никогда не была сторонницей того, что знания следует вколачивать в учеников.
– Елизавета даже слишком умна, – сказала сестрица Анна.
Тут в комнату без предупреждения ворвался Хьюик.
– Хьюик, смотрите! – воскликнула Катерина. – Только что вышла моя книга! – Она протянула ему книгу, но он ее словно не замечает. Лицо у него пепельного цвета. – В чем дело, Хьюик?
Теперь все смотрели на него и медленно поднимались с подушек. Доктор едва заметно указал головой на пажа Перси, стоящего у двери. Катерина в ответ кивнула.
Франсуа, расценивший приход нового гостя как знак опасности, истошно завизжал, и у Катерины появился отличный предлог удалить пажа.
– Перси, – говорит она, – ради всего святого, унесите это существо. От него у меня болит голова.
Паж подскочил к мартышке, схватил ее и вышел.
Хьюик покосился на Дот; та вытирала пыль с камина.
– Ей можно доверять, – заверила Катерина.
Все собрались в кружок, чтобы услышать, что скажет Хьюик.
– Анна Аскью арестована, – прошептал он, и все побледнели.
– Какой ужас! – воскликнула сестрица Анна.
– Дело рук Гардинера и Райзли, – продолжил Хьюик.
– Нам надо избавиться от всего, что имеет отношение к ней, – унести отсюда все книги и письма, – сказала Кэт Брэндон, всегда практичная, всегда готовая к худшему. Но сейчас еще не худшие времена, подумала Катерина. Стэнхоуп закрыла рот рукой и еще больше вытаращила глаза. В виде исключения она молчала: ей было нечего сказать.
– Сохраняйте спокойствие – и никому ни слова. Анна, предупреди остальных. – Катерина увидела страх в глазах сестры, Кэт тоже его заметила.
– Я сама всех предупрежу, – вызвалась Кэт. – Анна, немедленно ступай домой и позаботься о том, чтобы сжечь все подозрительное. Ты можешь незаметно известить мужа? Никто не должен понять, что мы взволнованы.
Катерина сжала руку сестры и повернулась к Стэнхоуп со словами:
– И вы предупредите мужа. Должно быть, от него все утаивали. – Стэнхоуп не двигалась с места, так и стояла, закрыв рот рукой. – Очень важно, чтобы мы и дальше вели себя так, словно ничего не случилось.
Дамы разошлись. Катерина поманила к себе Дот:
– Помоги мне уложить книги. Потом я велю кому-нибудь избавиться от них.
Дот кивнула и присела. Щека у нее была в золе; Катерина рассеянно смахнула ее пальцем.
– Дот, – она понизила голос, – ты не должна проронить ни слова о том, что слышала! – Уж кому-кому, а ей известно, что Дот можно доверять. Наверное, Дот к ней ближе, чем кто бы то ни было. – Ты ведь понимаешь, насколько все серьезно? Если узнают, что Анна Аскью бывала у меня, что я сочувствую ей… нас всех сожгут на костре.
И только после того, как она произнесла роковые слова вслух и увидела ужас в глазах Дот, она осознала всю меру опасности, нависшую над ними, и тут же ощутила жар в ногах, как будто ее уже лижут языки пламени. Она попробовала успокоить себя, мысленно напомнила, что король ее любит и не позволит ее обидеть, но она прекрасно понимала: если Райзли, Гардинер и похожий на жабу Ричард Рич обвинят ее в ереси, ее и ее приближенных казнят. Король ничего не узнает до тех пор, пока не будет поздно. Кроме того, сейчас короля здесь нет.
Дот взяла книгу Катерины, ее новую книгу, которая еще несколько минут назад была ее утешением, средством от забвения. Каким же пустяком кажется она сейчас! Перед ней всего лишь бумага, переплетенная в телячью кожу, да слова – женские молитвы, не более того. Она почувствовала себя ребенком, который столкнулся с вещами настолько важными, что не в силах до конца их понять.
– Нет, Дот, эту книгу не трогай. В ней нет ничего предосудительного.
Катерина даже пожалела, что в ее книге нет ничего предосудительного. Ей не хватило мужества изложить в своем сочинении мысли Кальвина об оправдании одной верой, хотя в этот догмат она твердо верит. Будь она поистине великой королевой, она была бы готова пойти за свои убеждения на костер. Но она – не Анна Аскью, которая выкрикивает свои проповеди с крыш домов. "Только Писанием, только верой, только благодатью, только Христос, только Богу слава!" Правда, Анна Аскью – не королева, а ей, Катерине, нет нужды кричать, когда она может шепнуть все королю на ухо… Она будет по-прежнему убеждать его, мягко склонять к реформаторству, к возвращению Библии на английском языке для всех. Очень важно, чтобы простые люди читали Слово Божие и думали. Пора избавить Англию от католической продажности и тарабарщины. Катерина задумала написать еще одну книгу, лучше, чем "Молитвы и размышления". Она во всеуслышание заявит о своих убеждениях. Вторая книга станет важной вехой, которая все изменит. Она напишет ее, если останется жива.
Дворец Уайтхолл, Лондон, июль 1545 г.
Дот бежала по длинной галерее с невыносимым Франсуа на руках. Зверек такой же смутьян, как французский король, в честь которого его назвали. Он вырывался и кусал ее острыми желтыми клыками. Один раз он уже укусил ее до крови. Неожиданно в конце галереи показалась фигура Уильяма Сэвиджа, и сердце у Дот екнуло. Она остановилась, не в силах двинуться дальше. В голове вертелись глупые мысли: у нее дырка на переднике и волосы совсем растрепались.
Уильям тоже заметил ее. Сердце колотилось часто-часто, кажется, оно вот-вот вырвется из груди. Прошло столько времени – и все же вот он, ее любимый Уильям!
– А вот и моя Дот! – воскликнул он. – Моя милая Дот!
– Уильям, ты вернулся, – просияла девушка.
Зверек воспользовался случаем и вырвался, но Уильям схватил его.
– Очень похож на тебя, – насмешливо заметил он, щекоча зверька под подбородком, как младенца.
Дот опустила взгляд в пол. Он что же, издевается над ней? Неожиданно Уильям засмеялся, и Дот сообразила, что он пошутил. Он вернул ей обезьянку, погладив ее по руке.
Она улыбнулась ему; ей хочется обнять его здесь же, при всех, прижаться к нему, впиться в него губами. Но он кажется старше, больше… он стал другим. Волосы у него длиннее, а пальцы не испачканы чернилами. Она заметила у него на подбородке темную тень там, где раньше был лишь намек на бороду, и одет он нарядно, его куртка расшита серебряными аксельбантами. Даже пахнет от него по-другому, какими-то сладкими духами. Она прекрасно его знает, но теперь он немного чужой, и Дот застеснялась.
– Где ты был? – еле слышно спросила она.
– В Девоне, – ответил он. – И думал о тебе каждый день.
Сердце Дот забилось еще чаще, она заплетающимся языком произнесла:
– И я тоже.
Франсуа вдруг схватил серебряный аксельбант у него на дублете. Уильям улыбнулся, Дот смотрела на его скошенный зуб, и внутри у нее все сжималось. Обычно она не лезет за словом в карман, но сейчас от его близости голова у нее пошла кругом. Ей хотелось зарыться носом в его шею, насладиться его запахом.
– Кто это такой? – спросил Уильям.
– Франсуа. Его подарили королеве.
– Значит, теперь ты – хранительница королевской обезьяны?
Уильям беззлобно поддразнил ее, а она не могла придумать остроумный или веселый ответ. Оба помолчали.
– Я читала, – выпалила она.
– Моя прилежная Дот!
Ей хотелось рассказать ему все: как они выносили из покоев королевы запрещенные книги. И что теперь все придворные дамы вне себя от страха. Анну Аскью освободили за недостаточностью улик… Уильяму наверняка все уже известно, ведь он тоже один из них. Принадлежит ли Дот к доверенному кругу? Наверное, раз она столько раз проносила во дворец предосудительные книги и знает столько тайн.
– Все было… – начинает она, но ее перебивают:
– Вижу, вы знакомитесь с моей ручной обезьянкой.
Сама Катерина неслышно подошла к ним.
Уильям упал на одно колено:
– Да, ваша светлость. У вас красивый зверек.
– Вообще-то от него больше хлопот, верно, Дот? Но его подарил мне вы знаете кто, поэтому, к сожалению, я не могу с ним расстаться… Рада видеть вас, Уильям Сэвидж. Мне недоставало вашей музыки. Как поживает ваша жена? Благополучно ли она разрешилась от бремени?
Дот кажется, будто под ней разверзлась земля. Жена?! Она, конечно, знала, что когда-нибудь Уильям должен жениться, но считала, что до этого еще далеко, и втайне питала немыслимые надежды, из-за которых теперь ей кажется, будто ее жизнь кончилась.
Королевский шут иногда выбирает жертву, которую унижает, но так ловко, что жертва ничего не понимает до тех пор, пока шутка не кончена. У него уже есть жена! Дот смотрела на Уильяма, ожидая объяснения, но тот отвернулся к королеве. Да и что тут скажешь? Он женат, а она – всего лишь простушка Дот Фонтен; вот и все.
Ей с трудом удалось сохранить внешнюю невозмутимость. Дот развернулась, собираясь уйти, но обезьяна не отпускает дублет Уильяма. Королева смеется, шутит.
Уильям покраснев, пытался разжать цепкие пальцы зверька. Дот, которой отчаянно хотелось уйти, дернула мартышку. Рукав порвался по шву, что вызвало взрыв смеха. Вокруг них уже собралась небольшая толпа, и Дот охотно провалилась бы сквозь землю от стыда.
Появилась Джейн, новая шутиха королевы. У нее большое круглое лицо, беспокойные глазки. Она говорит так, словно перебрала эля. Почти всегда она несет всякий вздор, бормочет бессмысленные стишки, болтает, что в голову взбредет. Впрочем, иногда ее слова бывают на редкость прозорливы. Она как будто вслух произносит то, что другие не осмеливаются сказать. Джейн протолкнулась вперед и, глядя Франсуа в глаза, хлопнула себя по плечу. Франсуа тут же запрыгнул на нее и уселся с самодовольным видом.
– Чем выше сядет обезьяна, – заплетающимся языком говорит Джейн, – тем лучше виден ее зад.
Ее слова сопровождаются новыми взрывами смеха.
Дот словно приросла к месту; ей очень хотелось уйти, но она не знала, как это сделать. Катерина заметила, что ей не по себе, и тихо сказала:
– Ты иди, Дот. Я обо всем позабочусь.
Дот убежала, оставив Франсуа, вниз по черной лестнице. Она вышла к воротам, прошла мимо стражников и направилась к Темзе.
Улицы были запружены народом; ехали повозки, кричали зазывалы, нахваливая свои товары. От того, что на Дот добротное черное платье, ее принимают за состоятельную покупательницу. Через каждые несколько шагов ее останавливают торговцы, призывая потратить деньги, которых у нее нет. Некоторые вели себя довольно напористо; Дот была даже рада, что у нее ничего нет, так ее невозможно ограбить.
Начался отлив; у кромки воды видны отложения ила. Несколько мальчишек рылись в грязи, надеясь найти оброненные монеты или ценные безделушки. От черного ила поднималась страшная вонь. Две чайки кричали и дрались над рыбьими костями. Еще одна чайка, крупнее, с большим изогнутым клювом, камнем упала сверху, выхватила добычу и уселась на причальный столбик. Две чайки, оставшиеся ни с чем, продолжали рыться на берегу. "Так всегда, – думала Дот. – Сильные берут себе самое лучшее, а слабым остается только жаловаться".
Она стояла на берегу и смотрела, как солнце медленно садится за реку. Где-то вдали море; там король сражается с французами – при дворе только об этом и говорят. А если утопиться? Разбитое сердце камнем утянет ее на дно, в глубину… Дот живо представила, как над ней смыкается вода, а потом ее уносит вниз течением и над ее трупом дерутся чайки.
Она ощупала пенни, монетку, зашитую "на счастье" в подол платья. Интересно, что подумают ее родные, если она исчезнет? Они так далеко… Пройдет не один месяц, прежде чем они узнают о ее гибели. Как будто была другая девушка, из другого мира, которая прожила всю жизнь в Стэнстед-Эбботс, любила Гарри Дента и хихикала с подружками на деревенской площади. Ей отчаянно хочется вернуться к прежней простоте. Живи она в родительском доме, сейчас у нее уже был бы целый выводок ребятишек, пьяница муж и ничего, кроме похлебки на ужин… Все как у всех.
Во дворце Дот никогда не приходится голодать. Кроме того, теперь у нее есть приданое. По словам нотариуса, Мег завещала ей четыре фунта в год, больше, чем Дот может себе представить. Так что она – богатая наследница. Зато теперь, если вдуматься, у нее гораздо больше забот. За красивыми гобеленами таятся враги. Она должна все время держать язык за зубами. Если бы не Катерина, которая защищает ее, ее давно бы уже съели заживо. На нее давит бремя тайны: она никому не должна рассказывать о книгах, богословских беседах, проповедях женщины по имени Анна Аскью, о синяках и кровоподтеках на теле королевы. Кроме того, она должна молчать о том, что произошло в замке Снейп. Тайны давят на нее, распинают, как Христа. А еще Уильям Сэвидж… "Моя Дот, моя любимая Дот…" А оказалось, что она – пустое место, и все ее надежды разбились вдребезги. Нет, она не станет думать об Уильяме. Во-первых, он никогда не был "ее Уильямом". Теперь Дот притворится, что его не существует.
Смерть Мег словно пробила дыру в ее груди. Бедная Мег, которая истаяла у нее на глазах. Вспоминая о ней, Дот понимала, что они с Мег были близки, как сестры. Никто не запрещал высокородной Мег Невилл делиться самыми сокровенными мыслями с простушкой Дот Фонтен, самой обыкновенной служанкой, хотя Дот и подарили хорошие платья и она никогда не голодала. И лишь на несколько месяцев – Дот про себя называла их "временем Елизаветы" – они оторвались друг от друга. Впрочем, разрыв оказался недолгим.
Елизавета словно околдовывает людей; она так устроена. Она очаровывает всех, кто ей почему-либо нужен, и безжалостно избавляется от тех, кто ей наскучил. Дот несколько раз видела, как она это делает. Мег она ни в чем не винит. Бедняжка Мег! Кашель свел ее в могилу. Четыре фунта в год не возместят ей утрату Мег… Ели завета не любит никого, кроме, пожалуй, Катерины. Однако девчонка так подольстилась к королеве, что та не видит, какая Елизавета на самом деле. Зато она, Дот, видит все; она не позволит этой девчонке встать между ней и Катериной, потому что, кроме Катерины, у нее никого не осталось на свете. В неблагородном происхождении есть свои плюсы. Для Елизаветы Дот – всего лишь серая мышка, которая тихо прибирает комнаты и не представляет никакой угрозы.