Она медленно возвращалась во дворец по оживленным городским улицам. Тепло, и площадь перед дворцом кишела народом; всем хочется насладиться солнцем. Группа девочек во что-то играет; они подпрыгивают, стараясь увернуться от уличных собак, которые шныряют у них под ногами в поисках объедков. К стене прислонились мужчины с кружками эля; они смотрят на девочек, переговариваются и хохочут. Болтают женщины, сбившись кучками; они держат на руках младенцев. Дот сейчас могла бы быть одной из таких женщин, если бы ее жизнь круто не изменила свой ход. Зазвенел колокольчик городского глашатая; он закричал:
– Слушайте, слушайте все!
В толпе мелькнул алый плащ; люди окружили его. Дот протиснулась вперед, чтобы послушать новости.
– Французский флот объявился в проливе Солент. Флагман короля, каракка "Мэри Роуз", затонул. Около пяти сотен погибших. Вице-адмирал сэр Джордж Кэрью погиб вместе со своим кораблем.
Дот старалась представить, как выглядит море. Как река, только шире? Она вспоминала картины, которые висят во дворце; море на них темное и бурлит, как суп из бычьего хвоста в горшке. Вдруг она живо представила, что должны были испытывать люди, оказавшиеся, как в ловушке, в трюмах огромного корабля, который пошел ко дну, в свою подводную могилу, и как все становятся равными, когда дело близится к концу. Перед лицом вечности вице-адмирал ничем не отличается от юнги, который драит палубу.
– Он назвал корабль в честь своей сестры, – сказала Катерина.
– Ужас, ужас! – Лицо Хьюика было перекошено от страха.
– Ужаснее не бывает, – подхватила сестрица Анна.
Они мрачно ужинали в приемной.
– Кранмер отслужит панихиду по мертвым.
Катерина равнодушно взяла с блюда еду. Вся пища казалась ей почти несъедобной. Повара изготовили огромное создание: павлиний хвост, туловище свиньи, голова лебедя, крылья непонятно чего. Внутри множество фаршей. Если задуматься, блюдо поистине чудовищно, но на кухне считают, что подобные блюда пристало вкушать королеве. Небольшая группа вежливо похлопала, когда в столовую поднялся сам повар, вспотевший и раскрасневшийся после жара кухни, под весом созданного им чудовища. Он поставил блюдо перед королевой и вытер руки о передник.
Катерина улыбнулась, похвалила непревзойденный талант повара, сказала, что она никогда еще не видела ничего подобного… она подыскивала нужное слово и наконец выговорила:
– Поразительно!
Ей показалось, что повар остался доволен.
В столовую тихо вошла Сьюзен Кларенси. Она умеет скользить, как будто у нее под платьем не ноги, а колеса. Как всегда, она в желтом с головы до ног, из-за чего кажется бесцветной. Она деловито окинула взглядом стол, словно подсчитала, что сколько стоит, затем присела в глубоком реверансе. Привыкшая к придворному этикету, она терпеливо ждала, глядя в пол, пока Катерина не велела ей встать. Хотя она пришла явно затем, чтобы передать послание от леди Марии – зачем же еще? – она молчала, пока Катерина не приказала ей говорить.
Катерина не забыла, как бесцеремонно обходилась с ней Сьюзен до того, как она стала королевой.
– Мадам. – Сьюзен произнесла слова четко, как актриса. – Леди Марии нездоровится.
Катерине хотелось одернуть Сьюзен. Она так скованна…
– У нее снова разыгралась мигрень? – спросила она.
– Да, мадам.
– Бедная милая Мария. Передайте ей мои самые добрые пожелания.
– Хорошо, мадам. – Теперь Сьюзен как будто пересчитала кольца на пальцах Катерины, прикидывая их ценность. – И еще… – Она запнулась.
– Что?
– Моя госпожа просит простить ее за то, что она не закончила перевод.
– Пожалуйста, передайте, что я все понимаю. – Пятясь, Сьюзен вышла из комнаты, как будто ее тянули на невидимой нитке.
Мария взялась за Евангелие от Иоанна без всякого воодушевления. Правда, вначале Катерине удалось пробудить в ней некоторый пыл; она надеялась, что падчерица понимает, как важно издать тексты Священного Писания на английском языке. Однако после того, как они приехали из Элтема, Мария все время жаловалась на головную боль. Целыми днями она молилась и больше почти ничего не делала. Теперь Катерине казалось, что обратить Марию невозможно: слишком хорошо та помнит свою несчастную мать. Реформы постепенно сходили на нет; король отказался заключать союз с лютеранскими князьями. Католики, видя перемену в настроении короля, воспрянули духом.
Катерина ощущала смену власти в коридорах дворца; придворные исподтишка следили за ней. Отказ Марии помочь ей – еще один камень, брошенный в нее врагами.
Никто не ел всерьез, кроме Юдолла; на него как будто не подействовала гибель "Мэри Роуз" и весть об утонувших моряках, хотя Джорджа Кэрью он хорошо знал. Он пил вино полными кубками, то и дело подкладывая себе в тарелку еду. Интересно, как он остается таким худощавым. Он много говорит и пишет, много ест и пьет… Катерина невольно вспоминала о пятистах погибших. И за что? Все кажется таким тщетным. На юге наступают французы, на севере тоже неспокойно; шотландцы то и дело устраивают набеги. Союзы распадаются. Народы объединяют так же нелепо, как чудовищное блюдо, что подали сегодня к обеду, потом воюют, убивают друг друга – и ради чего? Чтобы отобрать у кого-то еще несколько лиг бесплодной земли. Ничто, кроме борьбы за территорию – и какой ценой? Самое же главное, Катерина не понимает, каким образом смертоубийство, которое совершается во имя Бога, связано с верой. Ведь враждующие стороны стремятся лишь к власти. Она понимает, что пришлось пережить ее венценосному супругу, чтобы удерживать врагов, причем не только внешних, но и внутренних. Сколько человек казнено, сколько разбитых сердец! Генриху пришлось забыть о своей человечности. Но каждая смерть – трагедия; после каждого убитого и казненного остаются родители, жены, сестры, братья, дети. Сколько бессмысленных злодеяний творится на свете! Чем больше она о них думала, тем меньше видела логики. Она как будто смотрела на гобелен, который издали кажется идеальным отражением картины мира, а вблизи превращается в бессмысленное нагромождение нитей. Катерина вспомнила Мег. Ради чего жила бедная девушка? Она провела на свете всего семнадцать лет, влача жалкое существование. Постепенно она лишалась рассудка и слабела. Телесный недуг подкосил ее. Разум Катерины отказывался понимать. Катерина не знала, имела ли жизнь Мег какое-то значение. Мир становится понятным, только когда все совершается в повиновении Господу, но и ее вера дала трещину. Правда, она привыкла подчиняться. Покорность въелась в ее плоть и кровь, подчинив себе все ее существо. Если лишить ее повиновения, порядок жизни потеряет смысл. Быть женщиной – значит, повиноваться. Иногда Катерине кажется, что она уже истратила на короля все отпущенное ей сочувствие. Скоро Генрих вернется с южного побережья. Она заранее знала, что он будет в дурном настроении. На то у него есть причины. Он потерял корабль. Попытка заключить союз с немцами окончилась неудачей; кроме того, он восстановил против себя императора, который чувствовал себя преданным.
Несомненно, король выместит на ней и боль в ноге, и досаду на то, что она по-прежнему не носит в своем чреве герцога Йоркского. Он будет злиться на все, даже на погоду. Хватит ли ей выдержки? Она прекрасно понимала: ей не остается ничего другого, как найти в себе силы и терпеть. Она должна положиться на Бога. Единственный способ найти смысл в происходящем – через Него, через Его слово. "В начале было слово, и слово было Богом". Она должна сосредоточиться, вспомнить свои прежние мысли, брать пример с Анны Аскью – к счастью, ее освободили. Не забывать о новой карте Вселенной Коперника и солнечном затмении. Все предвещает большие перемены, и она движется в первых рядах. Таков ее долг. "В начале было слово". А когда люди смогут прочесть слово самостоятельно, они поймут, что Бог – не тиран, но всепрощающий и великодушный отец. Когда Он лишает жизни, он переносит людей в лучший мир. Он сокращает людские страдания. Надо верить… иначе что ей остается?
Она делала все, что нужно; однако за внешней невозмутимостью крылась полная сумятица мыслей и чувств. Она вела светские беседы, мелкими глотками пила эль, одобрительно улыбалась, пробуя миндальное желе и отпивая сладкого вина из хрустального бокала. Она вежливо слушала, как Мэри Дадли, запинаясь, читает красивое стихотворение Серрея, ухитрившись совершенно его испортить. Катерина с улыбкой на лице смотрела, как кувыркаются акробаты, развлекающие придворных. Однако при первой же возможности она уходила к себе.
Она позвала Дот в опочивальню, и та помогла ей раздеться. Процедуру раздевания легкой не назовешь. Приходится долго расшнуровывать, расстегивать, разматывать. Крепыш чешет ухо задней лапой. Где-то тихо ржет лошадь. Лениво жужжит муха. Из галереи доносится взрыв хохота; должно быть, там потешает публику шутиха Джейн. Джейн успевала следить за всеми, подражать каждому жесту, чрезвычайно забавляя придворных, но Катерина находила ее выходки докучливыми. Из-за постоянно бегающих глаз трудно сказать, куда Джейн на самом деле смотрит. И ее болтовня, стишки и загадки опасно скользили по поверхности. Повтори ее слова кто-то другой, он мог попасть на плаху.
Катерина не может не думать о словах Стэнхоуп, оброненных той накануне. "Когда вы познакомились с Анной Аскью…" – сказала Стэнхоуп, когда они говорили о Священном Писании. Стэнхоупы – такие же ревностные сторонники Реформации, как и Катерина. И все же королева не доверяет Стэнхоуп. Откуда она узнала о визите Анны Аскью? Ведь все хранилось в тайне. Кто мог ей донести? Сколько еще человек знают об этом, кроме нее? Кто?
– Что вы, я с ней не знакома, – ответила тогда Катерина, глядя прямо в змеиные глаза Стэнхоуп. Еще одна ложь, еще одно пятно на ее и без того черной душе… Ей кажется, что она все больше приучается ко лжи.
Дот втирала в кожу ее головы лавандовое масло; по комнате плыл приятный запах. Затем она принялась расчесывать длинные волосы королевы частым гребнем. Обе молчали; время от времени Дот нарушала ритмичные движения, чтобы распутать волосы или вытащить из гребня попавшую туда вошь. Такой ритуал повторялся еженедельно; и королева, и Дот любили спокойные минуты близости. Иногда Катерина задумывалась: кто вычесывает вшей из волос самой Дот? Есть ли у нее такой человек?
Она часто завидовала простоте Дот; ей даже хотелось поменяться с девушкой местами. По здравом размышлении Катерина понимала, что Дот влачит жалкое существование. Она одинока, не принадлежит ни к своему бывшему миру, ни к нынешнему. Королева многим обязана Дот, славной, рассеянной Дот, которая вечно витает в облаках. Она быстро выполняла многочисленные обязанности, всегда спокойна и весела. Но сегодня в ней угадывалось что-то новое. Она необычно грустна и подавленна.
– Дот, как ты живешь? – спросила Катерина. – Довольна ли ты? Есть ли у тебя друзья во дворце?
– Не здесь, мадам, а в Хэмптон-Корт; там я дружу с Бетти, которая моет посуду на кухне. Она мне приятельница, хотя…
– Об этом я не задумывалась, – перебила ее Катерина. – Когда мы переезжаем из одного дворца в другой, то едем все вместе, хотя часть прислуги остается.
– Верно, мадам. Но когда Мег…
В комнате повисло молчание; оно было подобно камню, и Дот продолжала делить волосы королевы на проборы, вычесывать и распутывать. Отсутствие Мег незримо омрачает их существование. Правда, последнее время у Дот появилось и другое.
Катерина заметила, как переглядывались Дот и Уильям Сэвидж в галерее, когда Дот держала на руках обезьянку. Точнее, они не переглядывались, даже наоборот; то, как они не смотрели друг на друга – совсем не смотрели, даже мельком… Она ощутила, как между ними пробежала искра. Возможно, Дот и Уильям Сэвидж не только передают друг другу книги…
– Дот, – нарушила молчание Катерина, – что ты думаешь об Уильяме Сэвидже? – Лица Дот Катерина не могла видеть и не хотела оборачиваться из страха, что девушка сочтет это допросом, но услышала, как Дот, дрожа, вздохнула, и ее вздох сказал ей больше, чем сказали бы слова.
– Об Уильяме Сэвидже, мадам?
– Да, о нем.
– Он хороший музыкант. Когда он играет, я… – она подыскивала нужное слово, – как будто переношусь в другое место.
– Верно. У него пальцы ангела. – Катерина снова услышала судорожный вздох; гребень замер.
Снаружи снова донесся смех. В дверь тихо постучали. Сестрица Анна просунула голову, чтобы пожелать Катерине спокойной ночи.
Она сообщила, что должна вернуться в Бэйнард: приехал ее муж.
Дот присела, увидев Анну, и продолжила расчесывать Катерине волосы. Гребень снова двигался ритмично.
– Дот, ты когда-нибудь задумывалась о замужестве? – спросила Катерина спустя какое-то время.
– Нет, мадам.
– Если хочешь, я подыщу тебе хорошего мужа. Человека, который владеет каким-нибудь полезным ремеслом. Ты будешь жить в довольстве, у тебя будет свой дом, дети. – Катерина понимала, что так будет правильно для самой девушки, но вдруг остро ощутила, какой потерей для нее станет замужество Дот.
Дот старалась представить себе мужа, который делает с ней то же, что делал Уильям Сэвидж. При мысли о замужестве ей казалось, что мир перевернется с ног на голову, и ее мутило. Она запретила себе думать об Уильяме. Но если не он… то кто? Перед ее мысленным взором проходили кухонные работники, повара с огромными мясистыми руками, от которых пахнет потом, торговец тканями, к которому она ходила вчера заказывать материю для королевы. Он раскладывал ткани на столе и гладил их толстыми пальцами, словно женщину. Дот передернуло. Раз она не может выйти за Уильяма Сэвиджа, она не выйдет ни за кого! И потом, если она выйдет замуж, ей придется оставить королеву, а королеве без нее придется трудно. Дот не может себе представить, чтобы другая девушка вычесывала Катерине волосы, как она, одевала ее, выщипывала волоски, натирала лещиной кровоподтеки и хранила самые важные тайны…
Она нужна королеве. Королева ни на кого не может положиться до конца, даже на родную сестру. Только Дот известны все ее тайны. Только Дот умеет держать язык за зубами.
– С вашего позволения, я бы хотела, чтобы все продолжалось, как сейчас, – ответила Дот.
– Как хочешь, – сказала Катерина, и они снова погрузились в уютное молчание.
Глава 8
Дворец Уайтхолл, Лондон, июнь 1546 г.
Уилл Парр рвал и метал; его разные глаза сверкали. Он расхаживал туда-сюда по дубовому полу, необычно растрепанный; его чулки в грязи, ворот льняной рубахи развязался и сбился на сторону. Кроме того, он прибежал к Катерине без головного убора – за такой промах, не будь он братом королевы и не кипи так от ярости, его бы попросили удалиться.
– Братец, – воскликнула Катерина, – успокойся! – На время они вернулись в детство, и она стала старшей сестрой, ей часто приходилось успокаивать сердитого мальчика, которого выпороли за какую-то шалость. Сейчас они уже не дети, и речь явно идет не о мелком проступке. – Остановись!
Уилл замер, расставив ноги и скрестив руки на груди. Лицо его побагровело, на лбу выступили капли пота. Катерина взяла его за руку.
– Пойдем, – ласково сказала она, – пойдем сядем у окна. – Она подвела его к скамье, и они сели; она положила руку ему на плечи. Уилл съежился. – Рассказывай, Уилл. Рассказывай, в чем дело.
– Гардинер! – рявкнул он, глубоко вздохнул и ударил кулаком по колену.
Катерина схватила его за руку.
– Объясни, в чем дело, Уилл. Что с Анной Аскью? Я знаю, что ее снова арестовали, на сей раз посадили в Тауэр. Ее обвиняют в ереси.
Прошел целый год после того, как Анну Аскью освободили из тюрьмы; тогда Катерина решила, что проповеднице больше ничто не угрожает. Год прошел тихо; она начала писать новую книгу, "Стенания грешницы". Она не рассказывала о ней Генриху, ведь в книге много крамольных мыслей. Вдохновленная примером Анны Аскью, Катерина писала ее с радостью.
– Не волнуйся, Анна умеет за себя постоять, – сказала Катерина, а сама вспоминала тайный приезд проповедницы в Элтем. Интересно, как о нем пронюхала Стэнхоуп и кому она еще проболталась?
– Кит, все гораздо хуже, чем ты думаешь. Мне велели допрашивать ее, – шепотом проговорил Уилл. – Представь себе – мне! Знаешь, что это значит? Они пытаются уличить меня! Они знают, что я сторонник реформ. Возможно, они подозревают, что Анна Аскью – мой друг, только доказать не могут.
– Знаю, знаю. – Катерина пыталась утешить брата, но ее передернуло. Ей стало страшно не по себе. – Уилл, они охотятся за мной. Им не терпится избавиться от королевы-протестантки, которая за три года брака не родила королю наследника. А ты – брат этой королевы. Мы все падем вместе. – Ей казалось, будто ее с корнем вырывают из земли. – Что говорит Анна Аскью?
– Кит! – Уилл схватил сестру за плечи и развернул к себе. Он смотрел на нее в упор. Глаза у него были дикие, как у необъезженного коня. – Ее пытали на дыбе!
Катерина пошатнулась, еще миг – и она упадет.
– Пытали… на дыбе? Женщину? – Немыслимо! – Кто приказал пытать ее? Райзли? Рич?
– Там были и Райзли, и Рич, но можешь не сомневаться, за всем стоит Гардинер… И Пейджет тоже, я уверен. – Уилл нервно качал ногой; Катерина положила на нее руку, стараясь успокоить его.
– Женщину благородного происхождения пытали на дыбе? И комендант Тауэра не воспротивился?
– Кинстон ничего не мог поделать. Он с отвращением вышел.
– Уилл… это возмутительно… – Катерина подыскивала слова, не в силах собраться с мыслями. Тысяча вопросов теснилась в голове. – Уилл, а ты… тоже там был?
– Райзли – настоящий извращенец. Допрашивать ее он послал меня и Джона Дадли. Не знаю, что, по его мнению, мы должны были из нее вытянуть. Наверное, он хотел создать видимость, будто… Ах, я не знаю! Кит… Он маньяк… впал в ярость и выгнал нас, когда мы ничего у нее не узнали. Мы стояли за дверью и… – Он с трудом продолжал: – Слышали ее крики, Кит…
– Бедняжка, бедняжка… – Катерина закрыла голову руками и словно погрузилась во мрак, куда никому нет доступа. Опомнившись, она задала вопрос, который давно мучил ее: – Она сломалась?
На самом деле она имела в виду другое. Уилл понимал: Катерину волнует, указала ли Анна Аскью на нее. Если так, их сожгут на одном костре… Катерина видела перед собой открытое лицо Анны Аскью, ее широко расставленные светло-карие глаза, в которых горел огонь, видела, как ее привязывают к деревянному столбу, слышала скрип и скрежет металлических частей, хруст костей во время пытки… В глазах Анны Аскью горела решимость, которая не снилась ни одному мужчине. Если кто и подходит на роль мученицы, думала она, то это Анна Аскью; Катерина отдала бы что угодно за малую толику ее храбрости.
– Кит, более отважной женщины я не знаю, – признался Уилл, словно прочитав ее мысли. Он встал и снова стал ходить туда-сюда. – Что бы с ней ни делали, она оставалась тверда… и они ничего не добились.
Похоже, она получила отсрочку, но отныне на нее объявлена охота. Анна Аскью ее не выдала, но кто поручится, что другие окажутся такими же храбрыми?
Катерине хотелось убраться подальше от высоких каменных стен Уайтхолла, найти место, где можно свободно дышать.
– Вели седлать лошадей, – сказала она брату. – Давай ускачем куда-нибудь и закончим разговор подальше отсюда. Я позову с нами и сестрицу Анну. Мы будем в своем семейном кругу.