- Нет, конечно, нет, - сказал он. - Мой двоюродный дед Клавдий не может быть богом: каждый раз, когда он собирался посрать, ему требовались два лакея и хирург. Кроме того, не думаю, что он вообще верил в богов. Насколько мне известно, это чистая политика.
- Заткнись, чтоб тебя, - заорал я и сплюнул в складку своей туники, чтобы отогнать порчу. - И в хорошие-то времена говорить такое чертовски глупо, а уж в нашем положении...
Я не верил своим ушам. Нечего больше сказать, что ли? А что если Юпитер или еще кто-нибудь услышит?
- Успокойся, - вздохнул он. - Одно можно сказать точно: так это или нет, я узнаю очень скоро. Так какой смысл строить догадки?
Он начал действовать мне на нервы.
- Вообще-то очень большой смысл, - сказал я. - Например, я знаю кучу народа, которые думают, что если ты раскаешься перед богами в своих злодеяниях, то отправишься прямиком на Елисейские поля точно так же, как если бы прожил жизнь праведно. И если это хоть чуточку правда, то может быть важно.
Он покачал головой.
- Не думаю. Это же бессмыслица. Выходит, что можно быть совершенным говном семнадцать лет, как... ну, как мой двоюродный прапрапрадед Тиберий, например, но если ты успел извиниться, прежде чем подвернул боты, то ты свободен и безгрешен, как голубь. Это был бы полный хаос.
Меня все время мучила какая-то неправильность, и тут я догадался, что это было.
- Ты что-то слишком спокоен. Обычно, когда нам предстоит умереть, ты на части разваливаешься.
- Да, - признал он. - Но этот раз... ну, он уж такой окончательный, если ты понимаешь, о чем я. Все фрагменты встали на свое место, если угодно. Это должно означать, что на сей раз мы действительно достигли конца пути. Почему-то это тревожит меня гораздо меньше, чем в предыдущие разы, когда я в глубине души верил, что мы как-нибудь выкарабкаемся. Оказывается, паниковать нет причин. Жаль, что я раньше этого не знал.
Я пожал плечами.
- Ну, в старые времена тебя это не очень-то успокаивало.
- Верно, - сказал он. - Но тогда мне было ради чего жить.
- И что это может означать?
- Бога ради, Гален, посмотри на меня. Посмотри, во что я превратился со времен подвала Фаона. Это же чистое посмешище. Я одет в лохмотья, кожа на ладонях у меня такая же, как на подошвах ног, шея обгорела, вся жизнь состоит из беготни от солдат и ночевок в канаве, а все человеческое общество, на которое я могу рассчитывать - это ты. Можно назвать это жизнью? Какого черта я должен бояться потерять ее? Если считать это наказанием, то я не пожелал бы его и самому худшему своему врагу.
Я медленно выдохнул.
- Я притворюсь, что ничего не слышал, - сказал я. - Я притворюсь, что даже если ты это и сказал, то имел в виду нечто совсем иное, что ты просто так перепуган, что сам не знаешь, что болтаешь. Лады?
- Как тебе угодно. Я по-прежнему считаю, что это ужасно - провести последние часы жизни запертым в одной камере с тобой. Стоит мне подумать, как все могло сложиться... - он осекся и вздохнул. - На самом деле, - сказал он, - открою тебе секрет. На самом деле я ненавидел свое императорское положение.
- Чепуха, - сказал я.
- Нет, честное слово. Это была поганая жизнь и я ненавидел ее.
- Конечно, - сказал я. - Все эти пьянки-гулянки и прочее. Ты этим занимался только по обязанности.
Он рассмеялся.
- Веришь или нет, а это не так далеко от истины. Вроде как все это действительно было моей обязанностью. Весь день я проводил в суде, слушая апелляции, или на встречах с советниками... советниками, смех один, да они прямо говорили мне, что я должен делать. То есть в тех случаях, когда они вообще сообщали мне о своих намерениях. О, они были вежливы, сплошь "Могу ли я предложить, Цезарь" и "Возможно, тебе следует обдумать следующее, Цезарь", но стоило мне только заикнуться о своих желаниях или предложить свой способ решения какой-нибудь проблемы, оказывалось, что меня никто не слышал. А еще постоянные склоки и ссоры везде, где оказывалась замешена мать. Сдается мне, она питалась мелодрамой, как пчелы - медом. А потом, вечером, являлись все мои так называемые друзья, которым я бы и соплю не доверил бы, до того это была отвратная компания, и я должен был идти с ними, напиваться пьяным и бить морду людям на улице.
Думаю, я только потому этим делом занимался, что оно казалось полной противоположностью дневным занятиям - да только это не так. Это была обратная сторона той же монеты, еще одно, чего от меня ждали. В конце концов я подумал - а чего я на самом деле хочу? - и понял, что хочу я сочинять стихи и музыку и исполнять их. Можешь в это поверить? Я хотел того, что может позволить себе сын любой шлюхи, но не я. Подумавши же еще, я понял... это Каллист помог мне. Он сказал: если ты хочешь что-то сделать - сделай это, без разницы, что про тебя будут думать. И я так поступил, но тут явился Гальба, а я неожиданно оказался в подвале.
- Сердце кровью обливается.
Он не слушал.
- Я скажу еще об одной вещи, которая почти разбила мне сердце, - продолжал он. - Всякий раз, когда я что-нибудь исполнял или пел, результат был один и тот же, даже если я играл, как слон, и пел, как ворона - все присутствующие аплодировали, восхищались и вели себя так, будто я сам Аполлон, но единственной причиной, по которой они аплодировали, был страх за свою жизнь и опасение оказаться в каменоломнях, как Сульпиций Аспер. И знаешь, что? Это было просто нечестно, потому что... ну, я не Гомер, не Пиндар, не Анакреонт и даже не Вергилий или этот самодовольный маленький поганец Овидий, голос у меня неплохой, но ничего особенного - я всегда это знал, даже в молодости, когда все им восхищались. Но некоторые мои вещи были хороши, и это я тоже знаю. Раз или два, совершенно случайно, мне удавалось сделать как надо, но сейчас никто не исполняет этих вещей, конечно, и все считают, что они никчемны - и это просто нечестно. Как я и сказал, если бы моей матерью была лагерная шлюха и я вырос в Субуре, велика вероятность, что мог бы сейчас войти в винную лавку в любом городе и представиться, и кто-нибудь обязательно повернулся бы и сказал: эй, не тот ли, который написал ту штучку, ну, ту, которая та-тампти-тампти-там - и купил бы мне выпить. Знаешь, это все, чего я когда-либо хотел, и единственное, чего никогда не получу.
- Печаль-то какая. Обосраться, до чего трагично. Неловко признаться, но я всегда мечтал спать в нормальной кровати, ходить в винную лавку и иметь достаточно денег на кувшин вина и тарелку закуски и не оглядываться то и дело через плечо на тот случай, если появятся стражники. И я сроду этого не имел. С другой стороны, я никогда не учился играть на флейте, так что чего я там понимаю?
Он посмотрел на меня и покачал головой.
- Ты не понимаешь, - сказал он.
- Да уж конечно, не понимаю, - ответил я. - Нет, кое-что у меня было. У меня была собственная мотыга, и в любой момент, стоило мне захотеть, я мог залезть на гору и весь день разбивать ею здоровенные комья грязи. Еще мозоли - я мог заполучить мозоли любого сорта, какие заблагорассудится, и никто никогда не говорил: это не честно, почему это Гален делает всю тяжелую работу, почему не я? Проклятье. Да у меня даже был брат. Не так долго, как мне бы хотелось, но все лучше, чем ничего.
Тут он опять на меня посмотрел, и я пожалел, что сказал это. Однако, как я уже говорил, я был в настроении хорошо подраться. Я хотел, чтобы он разозлился. Но он не принял игру, а только улегся обратно на пол и уставился в потолок. Я вздохнул.
- Все нормально. Извини, я не это имел в виду. И да, в некотором смысле я тебя понимаю, потому что у тебя было все, а теперь ничего, а у меня никогда ничего и не было, так о чем мне убиваться? Должно быть, тяжело тебе пришлось.
Он покачал головой.
- Это как раз неважно. О, ты не поверишь, но это правда. За последние десять лет случались дни, когда я просыпался утром и не мог вспомнить, каково это - жить в Золотом Дворце и ни разу не надевать одну и ту же обувь дважды. Это казалось таким, блин, смешным - все эти деньги и усилия, я никогда их не замечал в общем-то. Просто удивительно, как мало я об этом сожалел. Так что да, я знаю, что если бы я был собой, а не кем-то другим - каким-нибудь персонажем в афере или вообще никем, когда мы в бегах и держим голову пониже - если бы я был собой и зарабатывал игрой и пением, пуская шляпу по кругу или стоя на телеге у постоялого двора, то был бы так счастлив, что не желал ничего иного. Но вместо этого... - он пожал плечами. - Слишком поздно теперь, - сказал он и вдруг ухмыльнулся. - Знаешь, как я будто бы сказал? Мои знаменитые последние слова, которые я произнес, прежде чем зарезаться? "Какой артист умирает!". Вообще-то неплохо сказано; стыдно даже, что моих талантов и на такое не хватило. Вот я сижу тут и готовлюсь умереть, а это даже не мои слова, чьи-то еще, это цитата. Вот это и есть ужасная правда. Я даже не так хорош, как на меня клевещут.
- Но и не так плох, - сказал я мягко. - Уж я-то знаю. Ты немножечко идиот, Луций Домиций, и порой совершаешь совершенно дурацкие поступки, а иногда ведешь себя, как старая баба, но в целом ты нормальный мужик. Просто подумал, тебе будет приятно это знать, - закончил я неловко.
Он заржал.
- Чудесно, - сказал он. - Не способен собственную жопу двумя руками нашарить, но в целом нормальный мужик. Прекрасная эпитафия. Ты даже не представляешь, как мне приятно это слышать.
Он определенно вознамерился быть несчастным, с чем я его и оставил, вернувшись к расхаживанию. На сей раз толку от этого оказалось не больше, чем в прошлый. Кроме того, я страшно хотел есть, поскольку с самого постоялого двора у нас ни крошку во рту не было.
- Это нехорошо, - сказал я. - Мы, конечно, скоро умрем. Но это не значит, что нас не надо кормить.
- О, они нас накормят, не волнуйся. Вопрос только - чем?
Тут открылась дверь и низенький, квадратный сержант, совершенно лишенный шеи, объявил, что пора нам предстать перед магистратом. Пустяки, подумал я. И тут у меня возникла идея. Не самая лучшая из моих идей, но все лучше, чем вообще никакой.
- Веди, раз так, - сказал я сержанту.
Он ухмыльнулся. Он видел, что у меня что-то на уме. Я видел, как у него в голове закрутились шестеренки.
- Да нет, - сказал он. - Только после вас.
Поэтому я пропустил вперед Луция Домиция и вышел сам, а когда сержант двинулся следом, пяткой пнул дверь так сильно, как только мог. Какое-то мгновение мне казалось, что пинок получился недостаточно сильный и не в то время, однако поворачиваясь, услышал прекрасный в своей мелодичности хруст, как от большого яблока, упавшего на землю. Все было отлично - я попал этому козлу прямо по носу, и от удара он полетел на спину.
- Ну, нечего тут стоять, - прошипел я Луцию Домицию, захлопывая дверь и задвигая засов. - Бежим.
- Ладно, - сказал он. - А куда?
- Откуда я знаю, твою мать?
- Ох, ради всего... - он скорчил такую рожу, будто я выкинул нечто крайне неуместное на дипломатическом приеме, потом развернулся кругом и побежал по коридору - в направлении, противоположном тому, которые выбрал бы я сам. Но, в общем, тут было что в лоб, что по лбу, поскольку я не имел ни малейшего понятия, куда ведет коридор. Сержант уже поднялся на ноги, поскольку я слышал, как он лупит по двери кулаком и зовет на помощь. Очень скоро коридор заполнят солдаты, причем каждый из них будет крайне зол на нас за такое обращение с их приятелем. Появятся они слева или справа, еще предстояло узнать.
- Мог бы предупредить, - заорал Луций Домиций через плечо, но я слишком запыхался, чтобы объяснять, что мысль пришла мне в голову внезапно, так что я только пропыхтел:
- Не до того.
Как я и опасался, мы выбежали прямо на солдата. К счастью, мы именно что выбежали на него, точнее, выбежал Луций Домиций, который был здоровенный малый, а солдат - маленький, хотя и весьма жилистый. При лобовом столкновении, однако, побеждает масса. Солдат полетел на землю, а Луций Домиций свалился на него сверху. Мне едва удалось их перепрыгнуть и остановиться, упершись руками в стену. Что-то покатилось мне под ноги, и я увидел, что это солдатский шлем - ленивый засранец не потрудился застегнуть ремешок. Это было к лучшему, поскольку означало, что я не ушибу пальцы, пнув его в голову.
Пнул я его от души.
- За каким хреном ты это сделал? - крикнул Луций Домиций.
- Бери его плащ, - сказал я, догоняя шлем. Он был не совсем по размеру, но в целом пришелся впору. - Что у него под плащом, нагрудник?
- Кольчуга, - ответил Луций Домиций. - Как ее снимают? Не вижу никаких застежек.
- Наверное, можно стянуть через голову, - ответил я. - Мне-то откуда знать? Не я пятнадцать лет. был главнокомандующим римской армии.
Оказалось, что процесс немного напоминал свежевание зайца.
- У нас на это нет времени, - пробурчал Луций Домиций, возясь с солдатом. - Зачем вообще тебе понадобилась эта хрень? Она никак тебе не поможет, когда тебя привяжут к кресту.
Кольчуга сидела лучше, чем шлем, хотя должен сказать, что в этих штуках трудновато дышать.
- Возвращаемся к исходному плану, - сказал я. - Ну-ка передай мне пояс с ножнами. Давай, это у тебя займет секунду, если ты перестанешь перекоряться.
Он стоял и смотрел на лежащего солдата.
- Ты же сам сказал, что это была идиотская идея.
- Нет, плохой идеей было воровство в бане. В остальном все отлично. Помоги с ремешком шлема, не могу нащупать.
Мы проторчали там дольше, чем мне хотелось, но для крестьян мы справились неплохо, как говаривал дедушка. Кроме того, я бы предпочел убрать солдата куда-нибудь с глаз долой, но было некуда.
- Пошли, - сказал я. - Надо двигать. Может, и выйдем куда-нибудь.
Ну, разумеется, он оказался прав - идея была совершенно идиотской. С другой стороны, в некотором смысле она сработала, потому что мы завернули за угол, миновали ряд камер и увидели свет. Это вроде бы было хорошо. Но прежде чем мы добрались до него, навстречу выкатилась целая толпа солдат.
А это, подумалось мне, совсем не так хорошо. Если они уже нашли оглушенного стражника , то знали, что мы сделали. В любом случае, кроме как продолжать бежать ничего в голову не приходило.
Затем произошло нечто удивительное. Передний солдат остановился как вкопанный, выпятил грудь, задрал подбородок и отсалютовал.
Ну, как и было сказано, я не бывший главнокомандующий двадцати легионов и не могу отличить оптиона от обычного рядового братушки с одного взгляда на пряжку или чем там они различаются.
- Значит, одного из них поймали, - сказал солдат.
- Не благодаря тебе, - отрезал я. - Нечего тут стоять, ради всего святого. Второй должен быть где-то рядом.
Солдат еще раз отсалютовал.
- Нужна помощь с этим парнем, командир? - спросил он.
- Я справлюсь, - ответил я. - Бегом исполнять приказание.
- Тот второй, командир - он вооружен и опасен. Один из наших валяется без сознания дальше по коридору.
- Что, это мелкое греческое ничтожество? - спросил я. - Провалиться мне, а с виду ему и из паутины не выбраться.
Тут, к счастью, они оставили нас в покое и убежали. Я подождал, пока они не скроются из виду, потом кивнул Луцию Домицию и мы прогулочным шагом пересекли двор, как будто разминались после плотного перекуса. Что лишний раз доказывает: если ты выглядишь так, будто делаешь что-то, чего тебе делать не полагается, на тебя начинает кидаться каждая собака. Вид надо иметь деловой, занятой и скучающий, и тогда ты становишься невидимым.
Я бы охотно притворился, будто поиск каптерки был частью моего первоначального плана, и что я установил ее местонахождение, исходя из общих принципов и сразу направился прямо туда, как пес по следу ласки. В конце концов, вас там не было, и вы бы сроду не догадались, что я вру. Но опять-таки, я не похож на тех, кто пишет историю, и рассказываю все, как было, а не как должно было быть. Правда же заключается в том, что заслышав приближение толпы солдат, я дернул первую попавшуюся дверь и вытянул счастливый билет.
Странное это место - каптерка. Не думаю, что есть еще в мире места, где можно увидеть столько совершенно одинаковых вещей. Тут были стопки идентичных одеял, ряды идентичных лопат, груды идентичных сапог, и целая стена, занятая полками с идентичными шлемами, мечами, нагрудниками, поясами (все свернуты, как целое войско гигантских улиток), колья для палаток, крючья для котлов, чехлы для щитов, налучи - буквально все вещи, какие я ожидал увидеть и еще множество штук, которых нипочем бы не узнал (- Что это за хрень? - спросил я, указывая на стойку с отполированными железным штуковинами. - Запасные храповики для катапульт, - ответил Луций Домиций. Откуда он это знал, я понятия не имею) - и каждая из них ничем не отличается от соседней, начиная с кольев для частокола и заканчивая ложками, все аккуратно рассортировано и все на своем месте, чтобы писец квартирмейстера мог не глядя взять то, что ему нужно. Забудьте акведуки, триумфальные арки и золоченые колесницы, влекомые четверками белоснежных лошадей. Стоит мне задуматься о сути империи, как у меня перед глазами встает эта картина: каждая вещь, какая только может придти в голову, и притом в сотнях и сотнях экземпляров.
- Хватит стоять, разинув рот, - сказал Луций Домиций. - Хватаем, что надо, и убираемся отсюда.
Я было подумал, что мы тут одни, но увы: из задней комнаты появился огромный мужик и злобно уставился на нас.
- Ну? - произнес он.
Это было нехорошо, но я оказался на высоте.
- Этому парню нужен полный комплект обмундирования. Все, что положено.
Здоровяк посмотрел на меня так, будто я рехнулся.
- И что? - сказал он.
Я этого не ожидал.
- Так, - сказал я. - Это же склад, верно?
- Да, это склад. А где ваше требование?
Решающий момент. Перед нами стоял крупный парень, но вдвоем с Луцием Домиций мы, возможно, и справились бы с ним. И он не ожидал проблем, а это уже полдела. Поэтому да, мы могли вырубить его, похватать, что надо, и сделать ноги, но почему-то я решил не испытывать удачу так нагло. Значит, надо было уболтать этого козла.
- Нет времени на эту ерунду, - сказал я резко. - Можешь разобраться с центурионом позже.
- Херня, - сказал он. - Ты знаешь правила. Нет требования - нет выдачи, - он посмотрел на меня. - Что-то я тебя вроде как раньше не видел, - добавил он. - Из какого подразделения?
Я почувствовал, что Луций Домиций напрягся, но момент, когда удар в голову мог оказаться жизнеспособным деловым предложением, уже прошел. Он смотрел на нас эдак искоса, и преимущество неожиданности мы потеряли. Я недостаточно владел армейской болтологией, чтобы обдурить мужика, а от всех мирских благ нас освободили при задержании, поэтому и подкупить его мы не могли. Соблазнительно было просто повернуться и рвануть наружу, но, к счастью, мне хватило здравого смысла не поддаться. Кроме перечисленных вариантов в голову ничего не приходило.
Как выяснилось, ничего страшного, потому что Луций Домиций внезапно рявкнул самым римским голосом:
- Имя и должность!
- Марк какой-то там (убей меня бог, если я помню), должность: сержант-каптерщик. Я заметил, что он встал по стойке "смирно", сам того не заметив. Тем не менее Луций Домиций кривил рожу. Он подошел к парню на шаг ближе.
- Ты знаешь, кто я? - тихо сказал он.