- В Остию, - ответил он. - А вам-то что?
- Подбросите?
- Нет.
Это застало меня врасплох.
- Ох, - сказал я. - Ты уверен? Мы заплатим.
- Это другое дело! - закричал мужик. - Тридцать драхм с каждого. И сорок за еду, - добавил он.
Я улыбнулся, хотя не думаю, что он мог разглядеть мое лицо с такого расстояния.
- Вообще-то, - сказал я. - Я думаю, мы сможем договориться.
- Договориться?
- У нас есть ценные вещи, - заявил я. - Стоят гораздо больше сорока драхм.
- А они у нас есть? - пробормотал Луций Домиций. - Это для меня новость. .
- Заткнись, - сказал я ему. - Ну что? - спросил я корабельщика. - Что скажешь?
- Это зависит от того, что у вас есть.
Хороший вопрос.
- Ну, - сказал я, - для начала у нас есть два прекрасных меча, оба с ножнами и поясами, самыми наилучшими, - мужик ничего не сказал, так что я продолжал. - Лучшая испанская сталь, любовно выделанная выдающимися мастерами, гарантия...
- Нет, - сказал мужик.
- Что?
- Нет. Мечи меня не интересуют.
- Ох, - я огляделся вокруг. - Что ж, а как насчет прекрасной, крепкой гребной лодочки? Всего один владелец, прекрасное обращение, добавим пару весел совершенно бесплатно.
- Нет, спасибо.
Ситуация становилась отчаянной.
- Ладно, - сказал я. - И это мое последнее предложение. Как насчет высококачественного, сертифицированного раба? Прекрасное состояние, в расцвете лет, все умеет.
- Чего? И где он?
- Вот, - ответил я, указывая на Луция Домиция. - Вот, посмотри на эти плечи, они как специально созданы для перетаскивания здоровенных амфор с зерном. Интересно или нет?
- Ты, ублюдок... - начал Луций Домиций, но я пнул его в щиколотку и он заткнулся.
- Ну, не знаю, - сказал корабельщик. - Рубашка и обувь в комплекте?
- Ага, пойдет, - сказал я. - Почему нет? Но тогда добавь к еде и вино.
Он все сомневался.
- Зубы? - спросил он.
- Что ты имеешь в виду - зубы? - спросил я.
- Как у него с зубами? - сказал корабельщик. - Все на месте или что?
- Конечно, - сказал я. - Дохрена зубов у него. Слушай, ты согласен или мне подождать следующего корабля?
Мужик замешкался на секунду и кивнул.
- Договорились, - сказал он. - Но спать ты будешь на палубе, с командой, так?
- Мне подходит, - сказал я. - Люблю свежий воздух.
Мужик исчез, а через борт перекинули веревку.
- Похоже, получилось, - сказал я радостно. - Следующая остановка - Италия.
Луций Домиций, однако, был далеко не в восторге. На самом деле он корчил мне довольно страшные рожи.
- Ты, дерьмо, - прошипел он. - Ты полный засранец. Ты только что продал меня этому человеку.
Я пожал плечами.
- Ну и что? - сказал я. - Слушай, не беспокойся о...
- Не беспокойся? Ты что, последнего ума лишился?
- Успокойся уже, - сказал я. - Это же очень просто. Это значит всего лишь, что мы покинем корабль немного раньше, вот и все.
- Ничего подобного, - заныл он. - Ты вообще знаешь, что делают с беглыми рабами?
- Конечно, - сказал я. - Более-менее то же самое, что сделают с нами солдаты, если мы не уберемся нахрен с Сицилии. А теперь заткнись и постарайся вести себя по-рабски. Ты много раз это делал, так что проблем быть не должно.
- Да, - прохныкал он. - Но в те разы я только притворялся.
- Ну, а на сей раз это правда, поэтому тебе будет даже проще. Давай, - сказал я, потянувшись к веревке. - Все будет хорошо. Я когда-нибудь подводил тебя?
Может, он чего и сказал на это, но я уже полез по веревке и не расслышал.
Пять
Должен сказать, путешествовать на зерновом судне оказалось не так плохо. Они отличаются от других кораблей, на которых все забито и если чихнешь, всех на борту забрызгаешь. Пространства хватает, чтобы вытянуть ноги, и грузовые суда не болтает так, как маленькие торговые кораблики. В остальном они довольно примитивны, имейте в виду - когда надо посрать, приходится устраиваться на скамеечке в корме и свешивать задницу над океаном, но все-таки это не самая скверная позиция из возможных, уж поверьте.
Луций Домиций был, конечно, не столь позитивно настроен. После того, как его раздели и осмотрели, проверяя, все ли у него на месте, он получил должность корабельного кока, поскольку предыдущий сбежал с корабля в Камарине, а замену ему найти не успели. Я попытался объяснить, что прежде он готовил нечасто, но это никого не беспокоило, и у меня сложилось впечатление, что всем все равно, кто выполняет эту работу, если это не они сами. Немного погодя я понял, почему: никакой радости следить за здоровенными котлами с горячим маслом и кипятком, когда начинает штормить. Тем не менее он довольно быстро приспособился, отделавшись всего несколькими небольшими ожогами. Что его действительно бесило - что на ночь его сажали на цепь, на чем настоял капитан: берег был близко, и он опасался, что Луций Домиций как-нибудь ночью выпрыгнет за борт и доплывет до берега. Я говорил, что этого можно не опасаться, и совершенно не кривил душой, поскольку берег был сицилийский, но он заявил, что береженого бог бережет, а скандала я устраивать не хотел.
Команда на первый взгляд показалась мне толпой пиратов, но позже выяснилось, что они в порядке, более или менее. Примерно половина была греками, которые не переставая болтали, а другую половину составляли испанцы, египтяне и пара италийцев, и они не говорили ни слова. Большую часть времени они тянули канаты и лазили по вантам, как и положено морякам, но по вечерам все рассаживались на палубе около камбуза, поглощали бобы с беконом и трепались - или, скорее, греки трепались, а остальные слушали или нет. Первые два вечера, когда я присоединялся к ним, все замолкали и молча таращились на меня, даже греки; но держать рот закрытым требовало от греков слишком много усилий, так что вскоре один из них спросил, откуда я. Я сказал: из Филы, что в Аттике, и этого оказалось достаточно. Два грека были афинянами и сразу пошли вопросы, знаю ли я такого-то и такого-то, и довольно быстро выяснилось, что мы все дальние родственники, седьмая вода на киселе, как вообще все в Аттике. Конечно, в ответ на все их вопросы я не говорил правды, потому что раскрывать свою личность было последним, чего я хотел, но я знал достаточно народа в Филе, чтобы они не заметили никакого подвоха. Как только он решили, что я нормальный парень, то начали разговаривать даже с Луцием Домицием, что сильно упростило всем нам жизнь. Он заранее продумал, кем прикинуться, и приготовил все нужные ответы. В этом деле он всегда был хорош.
- Я из Галисии, - сказал он, будучи спрошен. Это был хороший ответ, потому что со своими рыжеватыми волосами и толстой шеей он мог сойти за кельта. - Дома меня звали Бренном, а нынче я откликаюсь практически на любое имя.
Все расхохотались, но один мужик нахмурился и сказал:
- Для кельта ты очень хорошо говоришь по-гречески. На самом деле я принял тебя за италийца.
Луций Домиций скорчил очень грустную рожу.
- Что ж, - сказал он. - Это длинная история.
- И что?
- Ну, - начал он, продолжая отдраивать котел, - если хотите знать, я происхожу из лучших людей Галисии. На самом деле у себя на родине я кто-то вроде царевича. Но когда я был еще ребенком, римляне забрали меня вместе с другими заложниками, чтобы наш народ вел себя хорошо. Меня увезли в Рим, где я и вырос. Ходил в римскую школу и все такое прочее.
Команда была впечатлена.
- Ты серьезно? - спросил один из моряков. - Так как же ты оказался здесь?
Луций Домиций пожал плечами.
- Должно быть, мой народ что-то там напортачил, потому что в один прекрасный день, когда мне было пятнадцать, прямо на урок философии явились солдаты - все с мрачным и торжественным видом - забрали всех галисийских ребят и вывели нас из класса. Половина пропала неведомо куда, не знаю, что с ними произошло - думаю, им отрубили головы, потому что все это были важные персоны, сыновья и племянники царя. Остальных продали в рабство и с тех пор - без обид, ребята - с тех пор я все катился под гору.
Определенно, все решили, что это очень грустная история, потому что смотрели на него и мрачно кивали, а один моряк даже налил ему выпить.
- Должно быть, очень хреново, - заметил один из афинян, - родиться царевичем и закончить рабом. Заставляет задуматься.
Луций Домиций пожал плечами.
- Это произошло очень давно, - сказал он. - Рабом я прожил гораздо дольше, чем был царевичем, так что у меня было время привыкнуть. Просто вот так повернулись дела, что поделаешь.
По-моему, моряков впечатлили его достоинство и твердость. Меня впечатлили, хотя я знал, что он просто по ушам ездит.
- Может, тебе даже повезло, - встрял другой грек, иллириец со сломанным в двух местах носом. - В смысле, ты же остался в живых. Тем другим парням посчастливилось меньше.
Луций Домиций вздохнул.
- Да не говори, - ответил он. - Когда я думаю о прошлом, то говорю себе: лучше быть живым рабом, даже если твой хозяин - мелкий прохиндей, чем великим императором мертвецов.
Это их тронуло, некоторые затрясли головами, как козлы, и стали говорить, что сказано очень верно. Мне тоже в тот раз так показалось. Потом я обнаружил, что это практически прямая цитата из "Одиссеи" Гомера, слегка переделанная на современный лад. Мог бы догадаться.
Итак, мы потихоньку продвигались вдоль сицилийского берега, в мире и спокойствии; и как-то к кораблю подошла маленькая лодка, в которой были старик и две женщины с каким-то товаром. Пытаясь всучить его морякам, они сообщили поразительные новости.
Это было понятно из того, как повели себя моряки. Поскольку у нас со стариком не могло быть никаких дел из-за полного отсутствия у меня денег, пришлось подобраться поближе и просто подслушать.
- Честное слово, - говорил старик. - Сам узнал позавчера вечером от приятеля в городке, а тому сказал возчик, слышавший от мужика на рынке, которому рассказал цирюльник, который брил парня с корабля, пришедшего из Рима; а этот парень, моряк, отплыл из города, когда об этом только стало известно, так что новость свежайшая.
Моряки качали головами, как будто приключилось что-то скверное.
- А ведь он был не так уж и стар, - сказал один. - В смысле, не мальчишка, конечно, но и не старик.
- Шестьдесят девять, - сказал торговец. - На шесть лет моложе меня, а я все еще крепок. Все от жизни, которую они ведут - все пьянки да девки. Вот и мрут во цвете лет.
Они еще поболтали на эту тему, потому появился капитан и велел старикашке проваливать, поэтому больше я ничего не узнал до вечера, когда все принялись обсуждать новости, даже испанцы и египтяне.
Как я и думал, умер важный человек. На самом деле важнее его вообще никого не было: император Веспасиан.
Как только я услышал имя, то тут же посмотрел на Луция Домиция - мне стало интересно, как он это воспринял, а он знай себе помешивал бобы, как будто не понимал, с чего вся суматоха.
- Он был нормальный, - сказал один из италийцев. - Конечно, не совершенство, так ведь у всех есть свои недостатки. Но в целом он был ничего.
- Верно говоришь, - вставил один из греков. - Особенно если подумать, кто мог оказаться на его месте.
- Точно, - сказал один из испанцев. - Скажем, что было бы, если б этот засранец Гальба усидел на троне?
- Или Отон, - сказал один из греков. - Уж такая это была сволочь, Отон - не описать.
- Да если на то пошло, и Вителлий не подарок, - сказал еще кто-то. - Этот был хуже всех, как ни посмотри. Старый Веспасиан оказал всем услугу, проломив ему башку.
За их спинами Луций Домиций прочистил горло.
- Хрен с ним, с Вителлием, - сказал он. - Да и с остальными тоже. Если вы выбираете самого злобного ублюдка, то как насчет Нерона?
Тут все принялись кивать и бормотать - верно, этот был самым плохим. Я, конечно, лишился дара речи, думая, не сошел ли он с ума, но психом он не выглядел. Совсем наоборот.
Что лишний раз доказывает, что нельзя судить о человеке по внешнему виду.
- Я имею в виду, - продолжал Луций Домиций, - все прочие задерживались наверху всего-то на день-другой, поэтому трудно сказать, что они из себя представляли. Может быть, будь у кого-нибудь из них побольше времени, он бы тоже оказался ничего. Вероятность этого невелика, уверяю вас, - добавил он, когда некоторые моряки принялись качать головами, - но возможно все - они могли измениться, открыть новую страницу своей жизни, умостившись как следует в курульном кресле. Но Нерон - ну, этот ублюдок сидел над нами пятнадцать лет, так что мы точно знаем, что это был за тип, - Луций Домиций сморщился, как от зубной боли. - Хотел бы я посмотреть на человека, который сможет оправдать его деяния, да где ж такого взять?
Один из греков закивал так яростно, что я испугался, что у него голова отлетит.
- Злобным дерьмом был этот Нерон. Правильно сделал, когда убил себя.
- Не соглашусь, - сказал Луций Домиций (а я подумал: ну, привет). - Нет, быстрая, легкая смерть слишком хороша для него. Его должны были поймать и подвесить за яйца на воротах дворца, чтобы вороны выклевали ему глаза.
Никто на это не возразил.
- Поделом было бы ему, - сказал один испанец, - за все, что он натворил.
- Да взять хоть убийство матери, - сказал один из италийцев. - Казнил собственную мать, как будто она была преступница. Человек, способный на такое...
Луций Домиций содрогнулся.
- Невозможно даже подумать об этом, - сказал он. - Хотя надо иметь в виду, что она тоже была злобной сукой, по крайней мере, я так слышал. Но все равно это его не извиняет, так?
- О, эта Агриппина была чистая змея, - сказал один из афинян. - Никаких сомнений, она бы его уморила, если б он не успел раньше.
- В таком случае, она оказала бы миру большую услугу, - сказал Луций Домиций резко. - И вообще то, что она была развратной и коварной сукой, не имеет значения. И даже тот факт, что она бы точно его убила, если б он ее не убил, не имеет значения. Она была его матерью, так что нет для него никаких извинений.
- Ох, не знаю, - встрял один из греков. - А как же Эдип?
Смущенное молчание.
- Что ты имеешь в виду? - спросил я.
- Эдип, - повторил грек. - Его мама поступил так с его папой, и он ее убил. Я видел в театре.
- Ты говоришь об Оресте, - возразил другой грек. - Эдип - это тот, который убил папу и переспал с мамой. Хотя я слышал, что и Нерон поступил так же.
Луций Домиций опять вздохнул.
- Не удивлюсь, если этот ублюдок способен и на такое. Хотя и не вижу, с чего бы ему хотеть такого. Я слышал, что для росписей на вазах она не очень-то не годилась.
После этого беседа на некоторое время прервалась, и я размышлял, как бы сменить тему, когда кто-то сказал:
- Ну, я никогда не слышал, чтобы он убил своего отца, но зато говорили, что он прикончил старика Клавдия, а тот вроде был его дядя, разве нет?
- Двоюродный дед, - сказал Луций Домиций. - Формально он стал отцом Нерона, когда женился на Агриппине. Она была его племянница, понимаете?
- Что, племянница Нерона? Я думал, она была его мать.
- Нет, - сказал Луций Домиций терпеливо, - она была племянницей Клавдия.
- И он на ней женился? Старый развратник.
Луций Домиций пожал плечами.
- Ну, римские аристократы смотрят на вещи иначе. Но да, я не вижу, как можно исключать участие Нерона в убийстве Клавдия. Вообще-то ему тогда было сколько... шестнадцать, семнадцать лет, но в их кругах это ничего не значит. А Клавдий был хорошим императором. По крайней мере, неплохим.
Всех это заявление рассмешило.
- Да ну брось, - сказал кто-то. - Клавдий был развратный старый козел, и людей казнил направо-налево. Кто бы его не грохнул, он это заслужил.
- Это верно, - сказал другой. - Он позволял советникам, своим вольноотпущенникам, убивать людей ради их денег. И разве он не менял жен, так что никто не мог уследить, на ком он сейчас женат? Все, что можно сказать о Клавдии хорошего, это что он был лучше того парня, что был перед ним.
- Точно, - сказал один из египтян и добавил, - А кто это был? Не могу припомнить.
Грек рассмеялся.
- Калигула, ты, клоун. Ну ты знаешь, тот маньяк, который вообразил себя богом. Я так думаю, он был хуже всех.
- Кроме Нерона, - твердо сказал Луций Домиций. - Нерон был наихудшим.
Все опять закивали.
- Нерон был полнейшим днищем, - сказал испанец.
- Рад, что ты согласен, - сказал Луций Домиций. - Да возьми хоть налоги.
Грек нахмурился.
- На самом деле, - сказал он, - тут ты не прав. С налогами во времена Нерона были неплохо, на самом деле они даже снижались, по крайней мере в наших краях. Я помню, потому что отец состоял в налоговом комитете нашей деревни, и он говорил, что Нерон снизил налоги по сравнению в прежним уровнем. Но вообще-то это ничего не меняет.
- Именно, - сказал Луций Домиций. - В конце концов, чего хорошего в низких налогах, если цены при этом растут и растут? Как это было в правление Нерона.
- А они росли? - один из моряков постарше поднял голову. - Я такого не помню. Вообще-то цены при Нероне падали. Я это знаю, потому что в когда в нашей области случилась засуха, правительство вмешалось и установило твердые цены на зерно. Но я не думаю, - добавил он, - что в этом была заслуга Нерона. Скорее, кто-то из его советников постарался.
- Скорее всего, - сказал кто-то. - Не думаю, что Нерон вообще знал, что происходит в его империи. Все, что его заботило - это поэзия и игра на арфе. Что это за император вообще, я вас спрашиваю?
- Как раз собирался это сказать, - заявил Луций Домиций. - Выставлять себя на посмешище, наряжаясь в шелка и красуясь на сцене, вместо того, чтобы заниматься чем-нибудь полезным. Вы же знаете, что пока он был у власти, не случилось ни одной доброй войны? Курам на смех. И он еще этим гордился, слизняк бесхребетный. Хвастался этим, в то время как солдатам нечем было заняться, кроме как целый день резаться в кости в казармах.
- Ужасно, - сказал италиец. - Но все изменилось, когда появился Веспасиан. Он же разобрался с этими евреями?
- И бриттами, - добавил грек. - Перебил тысячи этих дикарей. При нем армии всегда было чем заняться.
- Неудивительно, что налоги растут, - сказал я. - За войны надо платить.
- Да, - признал Луций Домиций, - но по крайней мере, он не тратил деньги на дворцы, храмы и прочее дерьмо, как Нерон. Тот был прямо одержим всей это ерундой - искусством, архитектурой, все вот этим. Понятно дело, он не мог позволить себе воевать.
- Ага, это было неплохо для художников там или для штукатуров, - заметил италиец. - Например, мой дядя, он штукатурит и пишет фрески. Во времена Нерона дела у него шли неплохо. Но ему не нравилось, он говорил, работать на этого засранца. Он чувствовал вину, говорил он, все время, пока работал.
- Неудивительно, - сказал Луций Домиций. - И не забывайте, это ведь Нерон устроил Великий Пожар, чтобы избавиться от старых трущоб и навтыкать повсюду помпезные новые здания.
- Это верно, - сказал грек. - Он и виноват в пожаре. Он и христиане.
Египтянин кивнул.