Лебедев, увидев графин, кивнул одобрительно и позвонил на мостик:
- Ход - самый малый!
- Икра наисвежайшая, пятиминутка, - заворковал Платонов, прыгая вокруг стола. Остановился около командира. Спросил: - Ас рыбой что прикажете сделать?
- Засоли её по-европейски, - велел Лебедев.
По-европейски - значит не только с солью, но и с сахаром, с присыпкой из укропа и петрушки, можно ещё добавить немного чёрного молотого перца либо перца серого. Красный не годится. Красный перец хорош для сала по-мадьярски. Рыба в таком засоле получается первый класс - нежная, слабосольная, она просто тает во рту. Икре-пятиминутке не уступает ни в чём.
Митька Платонов лихо щёлкнул каблуками:
- Будет сделано!
- Кок, что у нас на первое? - поинтересовался Лебедев.
- Марсельский суп-буйабесс со специями и сыром. - Митька Платонов почтительно склонился, лицо его приняло вдохновенное выражение.
- Суп-буйабесс - значит рыбный?
- Так точно! Крепкий суп из набора разных рыб.
- А на второе?
- Есть выбор. Имеются нежные телячьи котлеты под сморчковым соусом, с картофелем и шпинатом. Блюдо получилось - пальчики оближешь, - кок вытянул губы трубочкой, вкусно почмокал, - имеется также кусок оленины, запечённый на медленном огне в коньяке с чесноком на гриле, под соусом "рокфор", имеется филе сёмги, обжаренное с имбирём и кунжутом.
Митька готовно выпрямился, стал походить на официанта, желающего угодить клиенту. Лицо его не теряло вдохновенного выражения.
- Я - человек рыбный, - сказал Лебедев, - мне - сёмгу.
- Мне - телячьи котлеты, - неспешно поигрывая вилкой, произнёс Рунге.
- Мне - тоже телячьи котлеты, - сказал Кругов.
- А я попрошу у вас, кок, оленину. - Артиллерист Кислюк лихо подкрутил несуществующие усы.
Митька Платонов поклонился всем сразу и исчез.
- Люблю стервеца, - глянув вслед коку, признался Лебедев, - подаёт обыкновенную курицу с подливкой из прокисшего супа, а скажет, что это рагу из бургундских уток, запечённое с грибами в чесночно-ореховом соусе... И глазом не моргнёт.
- Я представляю, каких трудов ему стоило запомнить французские названия, - задумчиво произнёс Рунге. - "Равиоли" под соусом "фуа-гра" или "карпаччо сальмон", фаршированное сибиасом с соусом "песто"... Человеку, который никакого языка, кроме нижегородского, не учил, это очень сложно...
- Но, признайтесь, готовит он вкусно. - Артиллерист потянулся к графину с водкой, спросил у командира: - Ну что, нальём по первой?
- Наливай, - разрешил Лебедев.
- Под такую еду да под такую выпивку воевать с кем угодно можно, - сказал старший механик. - Сюда бы ещё карты да пулечку по маленькой, под золотые червонцы - м-м-м! - Крутов сощурился со сладким выражением на лице, будто увидел среднеазиатскую дыню - овощ, который любил больше всего.
- Карты и кают-компания, сударь, несовместимы, - назидательно произнёс Рунге.
- Полноте, Иван Иванович, в карты любил перекинуться даже сам великий Фёдор Михайлович Достоевский.
- Достоевский вообще был азартным игроком, - сказал Лебедев. - У него, я слышал, даже пальцы дрожали, когда он брал в руки карты.
- Говорят, существует особая система выигрышей, разработанная им, - Кислюк стремительно заводился, впрочем он также стремительно и гаснул. - Если повнимательнее прочитать его "Игрока", то можно эту систему выявить.
- Тогда почему же Достоевский ни разу в своей жизни не выиграл по-крупному?
- Вопрос везения. Так ему "везло". В кавычках.
- А я вообще не люблю Достоевского, - мрачно заявил Крутов. - Сам ненормальный был человек и писал ненормально.
Лебедев покосился на него, но ничего не сказал.
- Я слышал; что как только он брался за карты - терял разум.
- Не скажите, сударь. - Лебедев отрицательно покачал головой. - Он умел держать себя в руках. Как-то у жены своей он попросил денег на дорогу из Питера в Старую Руссу. Она выслала ему деньги, но при этом написала, что денег нет, ей пришлось заложить своё пальто и что больше закладывать в доме нечего...
- А Достоевскому очень хотелось перекинуться в картишки. - Кислюк не выдержал, коротко хохотнул в кулак и демонстративно поднял стопку - пора, дескать, выпить.
Лебедев тоже поднял свою стопку, аккуратно покрутил её в пальцах.
- Ну, что ж, за нашу с вами общую победу, - тихо, без нажима произнёс он.
- За Россию, - так же тихо, как и командир, добавил старший офицер миноноски Рунге.
Дружно выпили, дружно потянулись вилками и ножами к икре. Кислюк попробовал её первым, восхищённо потряс головой:
- Молодец кок! Сделал самое то, что надо! Отличная икра.
- Я бы на месте Достоевского, получив деньги и вместе с ними такое письмо от жены, очень бы серьёзно задумался бы... - запоздало произнёс Крутов.
- Он и задумался, - сказал Лебедев, - тем более что жена его была беременна - должна была родиться дочь Люба. Достоевский сказал себе, что он негодный, оставляет жену в таком состоянии без пальто. Он очень хотел ребёнка, ждал его. Первый ребёнок у него умер. Деньги он у неё просил, естественно, не на дорогу в Старую Руссу, а на карты - старший артиллерист прав. В общем, Фёдор Михайлович задумался крепко - голова затрещала от напряжения... В результате он совершенно перестал играть. Даже когда к нему приходил брат с детьми и все с шумом усаживались за стол, чтобы переброситься в "подкидного", Достоевский с печальным лицом отходил от шумной компании в сторону и занимался своими делами.
- Ну что ж, - Кислюк снова разлил водку по стопкам, - дурные примеры заразительны. За Достоевского.
Лебедев усмехнулся.
- Точнее, за то, чтобы никогда не постигать дьявольскую суть карточного наваждения. - Он поднял стопку. - Потому-то я противник того, чтобы в кают-компании у нас были карты.
Ленивый спор этот был прерван появлением кока, который, кряхтя, втащил на подносе эмалированную кастрюлю с изображением французского морского флага и надписью "Адмирал Об". Как попала эта кастрюля с французского крейсера на камбуз миноноски, не знал никто - похоже, не знал и Митька Платонов, но кастрюлей он дорожил и следил за ней, как штурман за гидрокомпасом, чистил её, драил - кастрюля у него блистала, словно корабельный прожектор.
Из нутра кастрюли грозным пулемётным стволом торчал черенок черпака.
- Прошу отведать, господа, - натуженным голосом произнёс Митька Платонов, ловко водрузил поднос с кастрюлей на стол. - Марсельский буйабесс со специями и сыром "Грюйер".
Он приподнял крышку кастрюли, и в ноздри сидящим ударил крутой рыбный дух.
- Обычная портовая похлёбка, - неожиданно желчно произнёс Кислюк.
- Только в Марселе она стоит немалых денег, - с улыбкой добавил Рунге, - без штанов можно остаться.
- Запах вполне поморский, - задумчиво произнёс Крутов.
- Господа, прошу иметь в виду, что в Марселе в буйабесс обязательно кладут одну дохлую подвонявшую рыбёшку, она даёт супу этакий... - Митька в поисках нужного слова помотал перед собой ладонью, вялые пальцы кока сложились в молитвенную щепоть, - придаёт, скажем так, гнилой помоечный дух. Это считается у французов м-м-м... цимусом!
- Чем-чем? - не понял Лебедев.
- Цимусом.
- Понятно. Ну что ж, попробуем "цимуса". - Лебедев потянулся к кастрюле. - Может, нам, кок, первую тарелку дать съесть тебе? Если жив останешься, то тогда попробуем и мы, а?
На берегу тем временем гулко хлопнул орудийный выстрел, снаряд с шипеньем разрезал воздух и унёсся на противоположный берег Онеги. Лебедев стремительно выскочил из-за стола.
- К бою!
Скорострельные пушки, установленные на миноноске, не могли поражать фланговые цели - не хватало угла разворота, - для стрельбы по берегу надо было застопорить машину и передвинуть корму по ходу, чтобы миноноска глядела своим тупо обрезанным носом на берег.
Из-за кустов ударил пулемёт - бил кучно, зло, свинцовая очередь всадилась в палубу миноноски, высекла длинную струю огня, от яростного грохота у людей едва не полопались перепонки. Лебедев прокричал в машинное отделение "Сто-оп!", но крика своего не услышал.
Мимо Лебедева проплыл, разгребая воздух руками, мичман Кислюк с широко открытым ртом и разбитой в кровь нижней губой - успел всадиться во что-то твёрдое. У носового орудия не было ни одного человека - пулемётная очередь ветром сдула артиллеристов.
- Беглыми - три снаряда! - скомандовал Лебедев Кислюку по-сухопутному, тот на бегу вскинул правую руку, махнул, давая понять, что команду услышал:
- Будет сделано, Игорь Сидорович!
Через несколько мгновений рявкнула носовая пушка миноноски, следом рявкнула ещё раз - Кислюк действовал как автомат, стрелял на звук почти без наводки.
Первый снаряд вывернул из земли старую умирающую берёзу, она вяло приподнялась над небольшим холмиком, на котором росла, отряхнула с оборванных корней рыжие глиняные комья и, перевернувшись в воздухе, вверх комлем, вновь легла на холмик, макушкой в землю, второй снаряд угодил в пулемётное гнездо. Станина "максима", только что отчаянно палившего по миноноске, полетела в одну сторону, ствол в другую, человек, лежавший за пулемётом - в третью.
Кислюк стрелял лихо, у него имелся дар настоящего артиллериста. Лебедев не выдержал, похлопал в ладони:
- Браво!
На берегу снова ударила партизанская пушчонка, малокалиберная, слабенькая, не способная причинить большого вреда, снаряд с острым гусиным шипеньем разрезал воздух и вновь упал на противоположную сторону Онеги, в чистое поле - вверх только сбритая трава полетела.
Пушкарь у партизан был криворуким.
Третья пушка, трофейная, отбитая вчера вечером у красных, была установлена на носовой палубе рядом со скорострельным орудием; колеса этой пушки, чтобы она не улетела за борт, были прикручены к палубе проволокой и цепями.
Мичман Кислюк переместился к третьей пушке.
Проворно, по-воробьиному ловко прыгая по палубе, он скрестил над головой руки, требуя держать миноноску в ровном состоянии, чуть подкрутил ствол пушки и выстрелил снова.
Пушка подпрыгнула на палубе - в этом лихом прыжке она вообще могла сигануть за борт, но цепи, прикрученные к лафету, удержали её, пушка грохнулась колёсами о металл палубы, встряхнула тело миноноски и затихла. Кислюк загнал в неё новый снаряд - на подачу встал тщедушный матрос, похожий на пацанёнка, - чернявый, с бледным лицом и гвардейскими ленточками на бескозырке, которые он, чтобы головной убор не улетел в Онегу, зажал зубами.
Артиллерист приложился лицом к окуляру, покрутил рукоять наводки и, замерев на мгновение, дёрнул спусковой шнур. Пушка вновь приподнялась над палубой, отплюнулась рыжим огнём и всадилась колёсами в гулкий металл.
Тщедушный матросик подцепил очередной снаряд прежде, чем Кислюк подал ему команду, мичман загнал снаряд в ствол и в очередной раз дёрнул спусковой шнур.
На этот раз Кислюку удалось накрыть партизанскую пушку - в воздух взлетело не только это жалкое орудие, осколками посекло и молодого бычка, который был запряжён в эту пушку - тягал её, словно арбу.
Бычок взревел яростно, задрал хвост, понёсся галопом по берегу и с крутизны прыгнул в воду. Около борта миноноски немедленно возник Митька Платонов, отшвырнул в сторону накрахмаленный белый колпак, перегнулся вниз:
- Спасай бычка! - прокричал он, давясь собственным криком. - Это же мясо для общего котла!
Такая забота кока была понятна всей команде. На крик вынесся Арсюха, также перегнулся через борт.
Над палубой тем временем снова приподнялась и рявкнула пушка: Кислюка ничто не могло отвлечь от стрельбы, даже плавающий за бортом большой кусок мяса.
- Команда, спасай бычка! - отчаянно вопил между тем Митька.
Кислюк произвёл ещё один выстрел и устало откинулся от пушки. Берег молчал - все огневые точки были подавлены.
- Неплохо расплатились за сорванный обед, - констатировал Лебедев.
Арсюха тем временем скинул с себя штаны и рубаху и прыгнул в воду, к ошалевшему бычку. Следом за ним Митька бросил с борта верёвку. Арсюха проворными саженками догнал бычка, развернул его рогами к миноноске, под пузом продел верёвку. Несколько матросов, мигом оказавшиеся около Митьки - вопрос свежанины в "разблюдовке" касался всех на корабле, - подтащили бычка к борту. Арсюха важно плыл рядом.
- Всё, теперь ты никуда от нас не денешься, - бормотал он, шлёпая руками по мутной онежской воде, иногда прикладывал ладонь и к заднице быка, подгонял его.
Сзади дал сиплый гудок монитор, на нос парохода выскочил сигнальщик с флажками, засемафорил что-то, взбивая тугими хлопками крепкой ткани пространство. Хоть сигнальщик на мониторе появился. Хороший знак.
- Сигнальщик! - громко выкрикнул Лебедев. - Расшифруйте, что он там талдычит?
На корму поспешно выскочил Андрюха Котлов, беззвучно зашевелил губами.
- Ну! - требовательно вскинул голову командир миноноски.
- Командир десанта просит разрешения пристать к берегу и прочесать лес.
- Дайте ему такое разрешение, - велел Лебедев, - пусть пройдётся с гребешком по зелёным кудрям. Вдруг действительно пару блох выловит.
Андрюха поспешно заработал флажками, семафоря монитору "добро". Пароход вновь подал хриплый, словно застуженный на ветру гудок и начал плоско, боком, подгребать к берегу. Лебедев с интересом наблюдал за ним: такой манёвр миноноске был неведом.
На реке заметно поднялась вода.
Здесь, в нескольких десятках километров от устья, от моря, действовал закон приливов и отливов - вода осаживалась, споро уползала вниз, в море, а потом, когда наступала пора прилива, прибегала вновь.
Монитор благополучно пристал к берегу, с борта на землю бросили несколько сходен, и с полсотни солдат, гулко бухая по сходням каблуками, скатились на берег. Руководил ими капитан Слепцов. Кривоногий, низенький, прочно стоящий на земле, лютый, он взмахнул над головой блестящим стеком, потом вытащил из кобуры кольт, также махнул им:
- За мной!
Лебедев покачал головой:
- Ненормальный человек!
Такие люди, как Слепцов, вершат революции, а потом давят их, колобродят, поднимая народ на бунты, затем отходят в сторону и, заложив руку за борт мундира, спокойно наблюдают, как льётся кровь людей, бывших с ним. Они не боятся суда истории; жизнь, события её считают карманными - готовы управлять ими, но не всегда это у них получается. У событий, у течения жизни, оказывается своя логика, а у слепцовых - своя.
Слепцов лихо, ни разу не оскользнувшись, взлетел на закраину берега и вновь призывно взмахнул стеком:
- За мной!
Серая сопящая лава понеслась за ним в лес.
Вернулась цепь через двадцать минут, с собой она приволокла двух избитых, с окровянными лицами мужиков.
- Вот они, еврейцы-красноармейцы! - прокричал Слепцов с берега, ткнул стеком вначале в одного пленного, потом в другого. - Что будем с ними делать?
Лебедев поднёс ко рту рупор - ещё не хватало, чтобы он вершил суд, выносил приговоры, а потом ещё и приводил их в исполнение; не-ет, он моряк и карательные функции - не его дело, он никогда их не "реализовывал", если выражаться словами лощёных прапорщиков из штаба Марушевского, проговорил зычно:
- Разбирайтесь сами!
Слепцов выстроил на берегу солдат, поблагодарил их за службу, потом перевёл взгляд на замызганных худых пленников:
- С этими чучелами разговор будет особый.
Через десять минут караван, ведомый миноноской, двинулся по Онеге дальше.
Допрашивал Слепцов пленных в трюме монитора, в грузовом отсеке, пахнущем крысами и гнилым сеном.
Из числа подопечных десантников он назначил себе денщика - услужливого парня с круглыми крыжовниковыми глазами по фамилии Крутиков, в прошлом тот работал официантом в одном из вологодских ресторанов и знал, как услужить начальству, - Крутиков принёс в трюм табуретку, поставил её на видном месте. Пояснил:
- Это для господина капитана.
- Слушай, Крутиков, господ-то сейчас нету, - сказал ему Дроздов, извлёк из кармана пачку французских сигарет "Голуаз", небрежно швырнул одну сигарету в рот, зажал её губами.
Обеспечение в войсках Миллера было налажено по первому разряду, не то что в Красной армии или в армии Колчака. В красных войсках нет ничего, хоть шаром покати, командиры дивизий питаются брюквой и чёрными "тошнотиками", как русские бабы издавна зовут грубые, похожие на куски жареного картона оладьи из прошлогодней промерзшей картошки.
Солдаты армии Миллера курили французские и английские сигареты - с куревом был полный порядок, - а красноармейцы - сушёную траву, листья лопуха, перемешанные с растёртыми былками конопли, да толчёную кору.
- Это у тебя, Дроздов, господ нет, а у меня они были, есть и будут, - запоздало ответил Крутиков, выпрямился гордо.
Пришёл Слепцов. Со стеком в руке. В конец стального стержня была впаяна гайка - чтобы удар был ударом, а не дамским поцелуем. Слепцов сел на табуретку и угрюмо глянул на пленных. Поинтересовался тихо:
- Кто такие?
Пленные молчали.
Дроздов, поморщившись болезненно - он не выносил разборок с беззащитными людьми, по крутому деревянному трапу выбрался из трюма. Слепцов недовольно проводил его взглядом и поджал губы. Произнёс прежним тихим и оттого страшным голосом:
- Повторяю вопрос: кто такие?
Пленные продолжали молчать. Капитан поиграл стеком и приказал:
- На колени!
Пленные не шевельнулись. Крутиков не выдержал, подскочил к одному из них, ткнул кулаком в затылок:
- На колени, тебе сказали, вошь красная! Ну!
Пленный медленно повалился на колени, глухо стукнулся костяшками о деревянный настил. Следом Крутиков ударом кулака поставил на колени и второго пленного. Удовлетворённо потёр руки:
- Теперь порядок!
- Ладно, поставлю вопрос иначе, - медленно и тихо произнёс Слепцов.
- Скажите, кто вы. Бойцы Красной армии или обычные обовшивевшие партизаны, у которых нет ни совести, ни чести - ничего... Кто вы?
Пленные не ответили на вопрос.
- Жаль, -- без всякого выражения произнёс Слепцов и неожиданно с силой взмахнул стеком, хлестнул им по голове пленного, находившегося ближе к нему. Тот охнул, покачнулся и ткнулся лицом в настил. - Жаль, - вторично, также без всякого выражения, проговорил капитан, вновь взмахнул стеком.
Второй пленный от удара устоял на коленях, только схватился рукой за лицо, выдавил из себя стон.
Слепцов вздохнул с неподдельной жалостью; всем, кто находился в трюме, показалось, что бесцветные глаза его с красноватыми белками вот-вот наполнятся слезами.
- Ещё раз повторяю вопрос, - произнёс он размеренно, - кто вы?
Пленные и на этот раз не отозвались. Слепцов опять взмахнул стеком. Первый пленный принял удар молча, второй застонал. Кровь из рассечённых лиц закапала на настил. Лицо Слепцова брезгливо дёрнулось.