На берегу русских беженцев снова встречали люди с приветственными транспарантами. Когда "Минин" и "Ломоносов" вошли в портовую бухту, собравшиеся дружно закричали "Ура-а-а!".
Миллер и его сподвижники находились у друзей.
Наступила пора подвести итоги: кто же остался с Миллером?
В сохранившейся телеграмме от пятого февраля генерал уведомлял по радио одного из своих единомышленников, что с ним находится примерно восемьсот офицеров - в основном штабных.
Четвёртого марта, уже в Норвегии, с ним находилось двести двадцать сухопутных офицеров, сто - офицеров морских, семьдесят три человека - врачи, военные и гражданские чиновники, девяносто солдат и матросов, примерно сто женщин - в основном жён офицеров, и шестьдесят пять детей.
Несколько морских офицеров были убиты, шесть человек покончили с собой.
Вот каков был довольно точный состав северной эмиграции двадцатого года.
* * *
Совсем не так сложилась судьба у армии, подчинённой Миллеру, там число счастливых сюжетов можно было насчитать совсем мало - единицы.
Больше всех повезло войскам Мурманского фронта. Финская граница находилась рядом, и когда запахло жареным, солдаты Белой армии вылезли из окопов и колоннами, повзводно, поротно, направились к заветным полосатым столбам, за которыми начиналось другое государство.
Всего, как доложил тридцать первого марта 1920 года в своём рапорте Миллеру командующий Мурманским фронтом, границу перешло полторы тысячи человек - ровно полторы. Из них 1001 человек - военные, в том числе 377 офицеров, остальные - гражданские. Несмотря на то что граница находилась недалеко, переход оказался тяжёлым - шли без надёжных проводников и угодили в незамерзшие болота: Родина так просто не отпустила беглецов, и болота свою дань взяли...
Войска Пинежско-Печерского фронта под командованием генерала Петренко в полном составе угодили в плен - ни одному человеку не удалось вырваться. Двинский фронт во главе с генералом Даниловым - в том числе сто пятьдесят офицеров - выбросил белые флаги около станции Холмогорской. Сдавшиеся в вагонах были привезены в Архангельск.
Войска Железнодорожного фронта, которым руководил генерал Вуличевич, и несколько примкнувших к ним частей, покинувших Архангельск, попытались пробиться к финской границе, но были окружены под Сороками. Лишь одиннадцать человек под шумок смогли уйти на лыжах. Они и достигли Финляндии - им повезло.
"Железнодорожники" - в основном офицеры - были загнаны в вагоны и отправлены в Вологду, в тамошнюю тюрьму.
В Архангельске тем временем одна за другой начались регистрации бывших офицеров и военных чиновников. Тем, кто решил уклониться от "переписи", пригрозили расстрелом.
Итог был печальным: почти все, кто пришёл на регистрацию, за исключением нескольких человек, были арестованы. Часть из них тут же расстреляна, без всякого суда и следствия.
Первыми поставили к стенке тех офицеров, чьи фамилии были найдены в штабных списках - списки эти не только не были уничтожены, а едва ли не на голубом блюдечке с золотой каёмкой преподнесены противнику. Таких офицеров оказалось сорок два человека.
Двадцать пятого марта более трёхсот офицеров были отправлены из Архангельска в Москву, в Бутырскую тюрьму, из Бутырки их группами перевозили в различные лагеря и там уничтожали. Среди расстрелянных были такие известные военные, как генерал Т.К. Ваденшерна, полковник Генерального штаба Л.В. Констанди и другие. Большая группа миллеровских офицеров была расстреляна после Кронштадтского восстания.
Летом двадцатого года оставшиеся миллеровские офицеры (практически все - около двух тысяч человек) были согнаны в Покровский концлагерь, в Москву, здесь соответственно и произошла большая разборка.
Несколько десятков человек, которых следователи посчитали возможным перевести в Красную армию, надели новую для себя форму и стали "военспецами", как тогда величали бывших штабс-капитанов и полковников, знатоков штабного дела, без чьих услуг невозможно было обойтись. Остальных, как скот, загнали в товарные вагоны и отправили на Север.
Там они были расстреляны.
Армия генерал-лейтенанта Миллера перестала существовать.
* * *
Оказавшись за пределами России, Миллер не сидел без дела - он относился к числу людей, которых ныне принято называть трудоголиками: создал Временный комитет по делам беженцев Северной области в Норвегии и Финляндии.
Многие из тех, кто прибыл на "Минине" в Тронхейм, не могли самостоятельно, без поддержки под локоток, устроиться в здешней жизни, им было психологически трудно перейти с одной колеи на другую, с военной стези на гражданскую. Кроме того, было среди беженцев немало старых и увечных людей, много больных.
На юге России тем временем продолжало сопротивляться Белое движение; Врангель, вопреки всему, прочно осел в Крыму и не думал сдавать своих позиций, ему требовались грамотные офицеры, он ждал их. Опытные командиры, имевшиеся в армии Миллера, стали рваться на юг, к Врангелю, и им надо было содействовать в достижении этой цели.
Нужно было также помогать беженцам в трудоустройстве, в обмене ценных бумаг, привезённых из Архангельска и Мурманска, на здешнюю (либо английскую) валюту, помогать деньгами нуждающимся и вообще руководить действиями российских подданных на чужой земле, чем Миллер, собственно, и занялся.
Часть офицеров после произошедшего приняла решение вообще никогда не брать в руки оружия и обратиться к делам сугубо мирным.
Многие решили отправиться из Норвегии дальше - во Францию, в Германию, в Великобританию, осесть там, - для них надо было добывать визы, что тоже оказалось делом очень непростым.
Бывали у Миллера и неприятные моменты. Будучи человеком добрым, он допускал мысль, что те, кто тоскует по России и желает вернуться назад на родину, ставшею, советской, могут это сделать... Имеют право. Миллер даже написал письмо влиятельнейшему Сазонову, бывшему министру иностранных дел России, с просьбой посодействовать этому. Удивлённый Сазонов прислал отрицательный ответ - подобное совершенно недопустимо, считал он, ведь человек, вернувшийся в Россию, будет обречён, и его если не сегодня, то завтра обязательно расстреляют в чекистском подвале. Однако Миллер, которого ответ Сазонова совершенно не убедил, продолжал пробивать эту возможность по официальным каналам.
В результате два десятка солдат отбыли в Россию.
Офицеры устроили Миллеру настоящую обструкцию.
Во время заседания комитета они один за другим вставали с места и безжалостно, не выбирая выражений, хлестали резкими словами генерала.
- Кто дал вам право посылать отсюда русских беженцев к большевикам? Ведь вы же знаете, что в Совдепии их ждёт одно из двух - либо расстрел, либо голодная смерть в тюрьме!
Миллер не знал, чем ответить на эти обвинения. Он лишь сжимал кулаки, вскакивал с кресла и нервно, с силой давя каблуками сапог ковёр, ходил по кабинету.
В конце концов большинство из тех, кто находился с Миллером в Норвегии, получив визы, отправились в те страны, в которые эти люди хотели выехать. К Врангелю направились лишь тридцать шесть человек (из Финляндии, для сравнения, - шестьсот девять). Летом двадцать первого года Комитет по делам беженцев был расформирован - кончились деньги, существовать было не на что, и Миллер издал соответствующий приказ.
Сам он к тому времени уже год как находился в Париже, являясь представителем генерала Врангеля во Франции. Официально же его должность называлась так: главноуполномоченный по военным и морским делам Главнокомандующего Русской армией.
Именно Миллер изыскал деньги для того, чтобы разбитые войска Врангеля могли покинуть Крым.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Париже Миллер много работал - поднимался ранним утром, когда влажный серенький рассвет ещё только занимался, окрашивал коньки крыш и трубы в жидкий, слабо поблескивающий лаком колер; над домами вспухали дымы, и начинало вкусно пахнуть горелым углём и свежим хлебом. Генерал делал зарядку и усаживался за письменный стол.
В среде русской эмиграции в Париже он обрёл славу ловкого дипломата, который мог провести любые переговоры - по любому поводу, начиная с покупки нефти в Чили для нужд белогвардейских юнкеров, обучающихся в Аргентине и Болгарии, и кончая организацией знахарских курсов для медбратьев в Македонии и поставками вяленого бычьего мяса русским беженцам в Ливан. Миллер разбирался во всём. Он мог уговорить любого представителя власти, чтобы тот, как принято выражаться, наступил на горло собственной песне и совершил какой-нибудь непопулярный шаг, - генералу и это удавалось. Он мог уладить любой конфликт.
Летом двадцать первого года в Париж прибыл генерал от кавалерии Шатилов Павел Николаевич, непосредственный шеф Миллера, - начальник штаба врангелевской армии. Нужно было добиться от французских властей - а это мог решить только маршал Фош, - чтобы эти власти не препятствовали консолидации, объединению раздробленных белогвардейских частей на территориях, подведомственных Франции.
Шатилов - угрюмый, с нахмуренными бровями, из-под которых пытливо поглядывали выгоревшие, почти бесцветные глаза, - в Париже чувствовал себя неуютно, и поэтому Миллер сопровождал его буквально всюду, а на переговорах с генералом Вейганом, начальником штаба маршала Фоша, вообще не отходил от него ни на шаг, более того - иногда целиком "перетягивал одеяло" переговоров на себя. В результате все вопросы, с которыми генерал Шатилов приехал в Париж, были решены.
Вечера Миллер старался проводить в кругу семьи - в основном с Натальей Николаевной. Сын их Коля, общительный, со звонким смехом юноша, ставший самостоятельным, старался жить обособленно, в любую удобную минуту - ускользнуть из-под опеки родителей. Время супругам приходилось проводить за шарлоткой - вкусным яблочным пирогом - и чаем по-английски - с молоком. Иногда они играли в карты - в безобидного русского "дурака", а ещё Миллер выкраивал примерно полтора часа для того, чтобы посидеть над различными собственными бумагами.
Наталья Николаевна постарела, чуть подурнела, она старалась регулярно бывать у массажисток и поддерживать себя в форме - удавалось это ей, к сожалению, не всегда - эмиграция и годы брали своё. Миллер, с грустью глядя на увядающее лицо своей жены, вспоминал времена, когда молодость они считали вечной. Как глупы они были тогда...
Он подходил к жене, подносил к своим губам её пальцы:
- Тата, Тата... Моя Таточка.
Что-то нежное, расслабленное возникало в нём, рождало внутри тепло, он вновь целовал пальцы жены и произносил шёпотом:
- Ах, Тата, Тата, как много всего осталось позади.
- Дай нам Бог, Эжен, пережить то, что ждёт нас впереди.
Иногда их разговоры принимали философский характер. Так и в этот раз.
- Знаешь, порой мне очень хочется перемотать время, как катушку, назад, - сказал как-то Миллер Наталье Николаевне, - прожить всё снова и избежать тех ошибок, которые мы сделали.
- Говорят, перед началом Великой войны в небе над Россией появились красные кресты. Небо предупреждало людей, просило не начинать войну, не заниматься убийствами...
- Красные - значит огненные, дьявольские...
- Да.
Миллер вздохнул.
- Если бы мы не допустили двух-трёх крупных ошибок, ставших поворотными, жизнь у нас сейчас была бы другой.
Подоспело время ужина. Прислугу Наталья Николаевна отпустила в церковь. Тихая, болезненного вида женщина, которая вела их хозяйство, собралась исповедаться у батюшки и причаститься, поэтому Наталья Николаевна распоряжалась сама. Она поставила на стол глубокую хрустальную кюветку, накрытую крышечкой.
- Страсбургский пирог. Свежий, час назад из лавки.
Миллер довольно кивнул. Страсбургский пирог - это паштет из гусиной печени, а уж по части паштетов французам нет равных. Может быть, только англичане, но английскую кухню Миллер не любил, она казалась ему пресной, неизысканной, даже немного грубой. У англичан нет ни "фуа-гра" - паштета, сотворённого из печени гусей, больных циррозом, ни крепинетов - голубей и перепёлок, зажаренных на решётках над углями, ни бараньих котлет "помпадур", ни соуса "бешамель", изобретённого взбалмошным маркизом-гурманом, ну а сами названия были будто придуманы для английских блюд, в которые случайно попал песок.
Ужинали вдвоём. Сын Миллеров Николай сидел в это время с друзьями в дешёвой французской забегаловке и литрами дул белое кислое вино, заедал кислятину свежим овечьим сыром и обсуждал мировые проблемы. Впрочем, Коля Миллер и пальцем о палец не ударит, чтобы решить хотя бы одну из этих проблем - не тот характер...
- Какие новости, Эжен? - спросила Наталья Николаевна, намазывая нежный паштет на воздушную слойку - ужин она решила сделать "бутербродным ".
- Пришло письмо из Белграда, от Петра Николаевича Врангеля.
- Что пишет Верховный? - машинально поинтересовалась Наталья Николаевна.
- Верховный сделал мне неожиданное предложение - заменить генерала Шатилова на его посту начальника штаба.
- Вот как? - Наталья Николаевна подняла на мужа удивлённые глаза. - Чем же не угодил Шатилов Петру Николаевичу?
- Честно говоря, не знаю, - ушёл от ответа Миллер, последовал примеру жены - также намазал на булочку толстый слой паштета, сверху полил "бутерброд" майонезом.
Письмо Верховного Миллер перечитал несколько раз. Врангель был недоволен неуклюжими медвежьими действиями Шатилова, который иногда вёл себя, будто забрался в муравьиную кучу, был груб, неповоротлив, не умел в споре найти точное слово и нужный аргумент. Врангель писал о Шатилове, что тот - "умный, отличный работник и горячо преданный нашему делу, но лишён качеств, необходимых для общественно-политической деятельности - тех самых качеств, которыми в полной мере обладаешь ты". Вот такое признание Врангель сделал Миллеру. Миллеру это было приятно.
- И что же, Эжен, ты дал согласие Петру Николаевичу? - спросила у Миллера жена.
- Пока нет... Ещё нет.
- Дай согласие.
Миллер молча наклонил голову, всем своим видом показывая, что завтра же напишет ответное письмо Врангелю.
- Тебя что-то мучает? - Наталья Николаевна пристально вгляделась в Миллера.
- Да, мучает, - признался Миллер, - ситуация в Болгарии. Она очень непростая.
- А что там, собственно, происходит? - наморщив лоб и разом постарев на десяток лет, спросила Наталья Николаевна.
- Местные власти пытаются уничтожить русскую армию. Идёт разнузданная кампания в печати - это раз, и два - все наши соединения ныне распылены на группы по двадцать-тридцать человек и раскиданы по всей Болгарии. Одни здесь, другие там... Но это ещё не всё. Наших людей арестовывают без всякого повода. Были уже случаи, когда убивали.
Совершено несколько массовых увольнений офицеров на заводах и копях.
- Вот тебе и братья-славяне! - не выдержав, воскликнула Наталья Николаевна.
- Болгары выполняют заказ большевиков по уничтожению нашей армии. Это видно невооружённым глазом, Тата. Что же касается любезного предложения Петра Николаевича Врангеля, то у него есть один недостаток.
- Какой?
- Штаб русской армии находится в Сербии, в Сремских Карловцах, и Врангель, естественно, потребует, чтобы я переехал туда.
- В Париже остаться не удастся?
- Думаю, что нет.
- Это плохо, Эжен. Париж бросать нельзя.
- Я тоже так думаю, но иного выхода нет.
- За Париж стоит побороться, Эжен.
Миллер был прав - очень скоро Врангель потребовал от него, чтобы он переехал в Сербию. Но генерал не сделал этого, и Врангель, впав в крайность, пришёл к однозначному выводу, что Миллер - плохой работник.
Трудяга Миллер, узнав об этом, сильно огорчился, причём так сильно, что у него даже поплыла и пропала речь, лицо его скривилось, он тихо развёл руки в стороны и стремительно скрылся в своём кабинете - не хотел никого видеть.
Через двадцать минут речь восстановилась.