- Сапёров нам не хватает. Отойдите-ка, милейший, в сторону, в распоряжение моего адъютанта. Он запишет ваши данные.
- Я уже служил под вашим началом, господин генерал. Когда услышал, что вы стали командовать войсками, решил перейти на вашу сторону.
Отрадный поступок.
- Где именно служил? - решил уточнить Миллер.
- На Северо-Западном фронте, под Ригой.
Миллер покачал головой - Северо-Западный фронт, где он тянул лямку в должности начальника штаба армии, которой командовал генерал Плеве, оставил в его памяти не самый добрый след. И прежде всего - сам Плеве Павел Адамович, до обмороков изводивший подчинённых своими придирками. Дело доходило до унижений, после которых офицеры стрелялись. А Павлу Адамовичу хоть бы хны, только баки свои оглаживал да с загадочным видом поглядывал куда-то в сторону, будто хотел заглянуть за горизонт.
Начальник штаба не был исключением - пожалуй, от старого капризного генерала ему доставалось больше всех. Дело дошло до того, что Миллер как-то пожаловался своему гостю - протопресвитеру русской армии и флота отцу Георгию Щавельскому:
- Мочи нет работать с ним... Не могу больше. - Миллер помял пальцами горло, потом ребром ладони провёл себя по кадыку - жест был простонародный и очень понятный. - Не дай бог опоздать к нему на доклад на пять минут - тут же устраивает скандал. И никогда не поинтересуется, почему опоздал. - Миллер невольно покрутил головой - ему было больно.
Всем, всему Северо-Западному фронту было известно, какой Миллер аккуратист, как чётко действует, а если уж он куда-то не приходит вовремя - значит, на то есть очень серьёзные причины.
- Я готов пойти куда угодно, кем угодно, лишь бы был избавлен от такого начальника. - Голос Миллера сделался влажным, генерал был очень расстроен.
Отец Георгий понял, что происходит в душе Миллера, в успокаивающем жесте положил руку ему на плечо.
- Готов пойти куда угодно и кем угодно, - повторил Миллер, вновь помял пальцами горло, - хоть командиром батальона в соседнюю армию. Служба с Павлом Адамовичем становится хуже каторги.
- Я постараюсь вам помочь, - пообещал отец Георгий.
Он помог - передал содержание разговора самому Николаю Александровичу, государю. Тот хорошо знал Миллера по службе в лейб-гвардии - проходили по спискам одного полка. Николай Второй просьбу запомнил. Двадцать третьего августа 1915 года государь занял пост Верховного главнокомандующего, сместив с этого места своего двоюродного дядю, великого князя Николая Николаевича. Через несколько дней новый Верховный произвёл рокировку в руководстве Северо-Западного фронта - забрал к себе в Ставку Алексеева, командовавшего фронтом, на его место передвинул Плеве, а на место Плеве поставил генерала Гурко - толкового молодого ироничного командующего.
Работать с Гурко было приятно.
Однако без Плеве, честно говоря, как-то скучно сделалось. Миллер потом много раз спрашивал себя - а не слишком ли он завысил планку своих претензий к Павлу Адамовичу?
Вот о чём он вспомнил в завшивленном, грязном, насквозь пропахшем бедой лагере военнопленных в Соломбале. Собственно, это даже не лагерь был, а обычный фильтрационный пункт.
Кое-кому из находящихся здесь людей предстояло побывать в настоящем лагере, кое-кому - надеть погоны Белой армии и пойти на фронт.
- Служили в Пятой армии? - спросил у солдата Миллер.
- Так точно. В отдельном сапёрном батальоне.
Существовал такой батальон в Пятой армии.
Очень нужное было подразделение.
- Командующим армией тогда кто был - Плеве или Гурко?
- Этого я не знаю, господин генерал. Так высоко я не летал.
Миллер понимающе качнул головой, перешёл к следующему перебежчику, круглому, как шар, - от голода люди, случается, опухают и делаются круглыми, как надутые воздухом пузыри, - с лишаями на крупной, остриженной под ноль голове.
- Кто таков? - спросил Миллер.
Лишаистый поднял на Миллера равнодушные глаза.
- Фейерверкер артиллерийской бригады Сомов, - тихо проговорил он.
Фейерверкер - это унтер, только артиллерийский, человек в любой армии, независимо от её штандартов, очень нужный. Без фейерверкеров не обходится ни одна подготовка к наступлению.
- Почему ушёл от красных?
- Не хочу воевать со своими.
- На фронте давно?
- С августа четырнадцатого года, - сказал фейерверкер и добавил: - Имею два Георгия и три ранения.
Большинство из тех, кто толпился сейчас на маленькой, хорошо прогретой солнцем площади временного лагеря в Соломбале, были такие, как Сомов, - уставшие от войны, ко всему равнодушные. Их даже под суд нельзя было отдавать, настолько выдохлись, устали, мечтали они только об одном - поскорее добраться до родного порога.
Миллер поговорил ещё с несколькими солдатами, потом стянул с рук перчатки и вместе с Марушевским отошёл в сторону.
- Полагаю так... Всех этих людей надо проверить в деле, иначе сапёры, попав в наши части, могут оказаться обыкновенными щипачами, любителями забираться в продуктовые и вещевые склады, а фейерверкеры - рядовыми тыловыми возчиками. Полагаю, что на фронт посылать их не резон, а вот включить в десант, который пойдёт в рейд по Двине, следует.
Такой рейд планировалось провести вместе с англичанами в ближайшее время. Кроме британских мониторов в рейде должны были принять участие и русские суда, в частности миноноска, до последнего времени охранявшая "присутственное место" генерал-губернатора.
Параллельно с рейдом было решено начать наступление на Двинском направлении: сил у красных там осталось только на то, чтобы бить блох в окопах, поэтому вряд ли они сумеют удержать свои позиции.
Айронсайд уже несколько раз говорил Миллеру, что главной целью этого наступления должен быть Котлас.
- Котлас! - произносил Айронсайд торжественно, взмётывал руку и всовывал в глазницу увеличительное стекло, зажимал его сверху упругой бровью. - Котлас и только Котлас, вот что нас интересует.
Худощавое вытянутое лицо английского генерала нервно дёргалось, и Миллер понимал, чего боится Айронсайд. Боится не провала наступления и потерь среди своих солдат, не неизбежной дырки в финансах - только один выстрел из орудия с английского монитора стоит столько, сколько мастера тратят на возведение деревенской церкви, - а боится своего начальства, язвительного окрика с берегов Темзы, горластых журналистов, способных превратить любого боевого генерала в кусок пипифакса - туалетной бумаги. Когда Миллер осознал это, ему сделалось грустно.
* * *
Миноноске, которой командовал лейтенант Лебедев, пришлось идти не на Двину, а дальше - на Онегу, чистую широкую реку, полную плоских, с буйной кудрявой водой перекатов, порогов и других опасных мест. Англичане, хотя и были их плоскодонные мониторы приспособлены к плаванию в таких местах, на Онеге могли запросто напороться на камни.
Узнав о том, что миноноске придётся идти на Онегу, Лебедев привычно щёлкнул кнопками перчаток:
- Онега так Онега. Всё лучше, чем охранять раскисшие по летней жаре нужники губернского начальства.
Стоять у старого сгнившего причала и сбрасывать в воду крыс было противно - это занятие позорило Андреевский флаг, развевавшийся на корме, и, честно говоря, Лебедеву изрядно оно надоело. Иногда он слышал сочное шлёпанье даже сквозь сон - крысы лезли на корабль особенно активно ночью и срывались с причального конца в воду, - передёргивал плечами и просыпался.
Чистое, гладко выбритое лицо Лебедева делалось брезгливым, когда он получал очередное задание по охране какого-нибудь широколампасника, но свою точку зрения лейтенант старался держать при себе, лишь щёлкал кнопками перчаток и привычно вскидывал руку к козырьку:
- Задание принято!
На этот раз он порадовался, что не придётся охранять очередного деятеля - специалиста просиживать кресла. На лице лейтенанта эта радость никак не отразилась, и он произнёс ровным спокойным голосом:
- Задание принято!
Но всё-таки чего не было в его биографии, того не было - он ни разу не ходил на своём корабле по капризной Онеге. По Северной Двине ходил, по Печоре ходил, но у Двины и Печоры дно совсем другое, там много глубоких мест, а своенравная Онега имеет кучу мелей и вообще таких мест, где можно потерять не только корабль, но и команду.
У миноноски было два скорострельных орудия: одно стояло на носу, второе - на корме. Для похода на Онегу этого было мало. Наверняка придётся брать на борт десант, который нужно будет поддерживать огнём... Надо было поставить хотя бы пару пулемётов - рядом с орудиями. Конечно, хорошо бы и орудие к ним присовокупить, но места на миноноске катастрофически мало, каждый квадратный сантиметр площади занят...
Утром на берегу перед миноноской был выстроен десант - один взвод, тридцать человек. Командовал взводом поручик Чижов. В новенькой форме - английском френче с большими накладными карманами, в высоких козловых сапогах - он, ловко перетянутый ремнём, не был похож на того замызганного пленного, с которым недавно разговаривал Миллер. Поднявшись на борт миноноски, в каюту командира, Чижов привычно козырнул.
- Где прикажете разместить десант?
- Только на палубе. Другого места у меня, к сожалению, нет. Лично вам, поручик, могу предоставить свободную офицерскую каюту. Не бог весть что, но всё же индивидуальное жилое помещение...
Чижов благодарно наклонил голову.
- Буду очень признателен. Это первое. И второе - когда отплываем?
- Думаю, что вечером уйдём в море, завтра утром достигнем устья Онеги. В Онеге к нам присоединятся два монитора. - Лицо Лебедева сделалось озабоченным и грустным одновременно, в голосе просквозили ироничные нотки. - Хотя... - Лебедев приподнял перчатки, лежавшие на столе, и швырнул их обратно. - Монитор, с точки зрения военно-морского учебника, - хорошо вооружённое судно с низкой осадкой. С точки же зрения какого-нибудь местного трескоеда - старое дырявое корыто с плоским дном, вооружённое двумя пугачами и одной ржавой берданкой, ствол которой случайно не успела доесть ржавчина. Если нам дадут такие мониторы, то вся надежда будет только на вашу команду, поручик, - только она и сможет защитить такие мониторы. Команда у вас обстрелянная?
Печальная и одновременно озабоченная улыбка появилась на лице Чижова. Он отрицательно покачал головой. Усмехнулся.
- Команда у меня такая: сегодня она стреляет в красных и подчиняется ударам командирского стека, а завтра - разворачивает винтовки на сто восемьдесят градусов и по приказу комиссара первый залп всаживает в своих бывших командиров, второй залп - во всех остальных.
- Очень бы этого не хотелось, свят-свят-свят. - Лебедев, словно бы обжёгшись обо что-то, помахал рукой перед собой, "жар разогнал". - Я так понял, вы со своими людьми в бою ещё не бывали?
- Увы, - лицо Чижова сделалось виноватым, - не пришлось.
Чижов хотел было рассказать, что с ним произошло, про плен и побег из него, но смолчал: такие факты офицерскую биографию не украшают. Лебедев указал на кресло, стоявшее у небольшого, прикрученного к полу столика, пригласил присесть.
- Благодарю вас, - отказался поручик. - Мне пора к своим.
- Да ничего с ними не произойдёт.
- Кто знает, кто знает... - Голос Чижова сделался озабоченным, он словно почувствовал что-то худое, но что именно, ни он сам, ни люди, оказавшиеся с ним в десанте, не могли сказать. И предугадать не могли.
Погоны на плечах поручика были новенькие, с красными "пехотными" просветами, яркие. Лебедев глянул на них и подумал, что верх погон соткан где-нибудь в Эдинбурге, сами погоны насажены на твёрдую негнущуюся прокладку в Мурманске, вручены боевому офицеру в Архангельске. Всё, как в знаменитой песне про белогвардейцев - насчёт мундира, котла, башмаков и характера...
- Как ваше имя-отчество? - спросил Лебедев у поручика.
- Сергей Сергеевич.
- Вы верите в предчувствия? - неожиданно поинтересовался Лебедев.
- Все, кто был на фронте, верят в предчувствия. Это закон.
- И я верю. - Лебедев поправил висевший у него на ленте кителя боевой орден - Святого Владимира с мечами. - Так вот, предчувствия у меня плохие.
Чижов удивился этой фразе, сопоставил её со своими ощущениями и успокаивающе проговорил:
- Бог даст - пронесёт!
- Хотелось бы. - Лебедев встал. Каюта у него была узкая, маленькая, в такой и одному человеку тесно, не то что двоим. Миноноска - корабль, где с одного борта до другого можно доплюнуть, особо не разгуляешься, поэтому здесь стеснены все, от кока и машинной группы до старшего офицера и командира корабля. - Хотелось бы, - повторил Лебедев задумчиво. - Чуть позже приглашаю вас на обед в кают-кампанию.
Чижов отрицательно покачал головой:
- Нет... Сегодня нет. Не получится.
* * *
Вечером Арсюха решил прогуляться по берёзовому городскому саду, где каждое дерево было похоже на статную северную молодку, наряженную в белые одежды. В саду этом легко дышалось, и когда Арсюха Баринов сходил на берег в увольнение, то обязательно заворачивал сюда. Здесь и любимого жирного сбитня можно было отведать, и пирогов со свежей треской, и чая из огромного трескучего самовара, у которого обычно хозяйничал разбитной малый в красной косоворотке, и княженики с морошкой - царских ягод, которые север много веков поставлял в Москву, а когда столица российская переместилась на берега Невы, то и в Питер. По выходным дням на торговых столах стояла и сёмга - рыба, тающая во рту, а в глубоких фаянсовых чашках аппетитными горками высилась рыжая сёмужья икра. Икра эта, конечно, уступала чёрной волжской и дальневосточной лососёвой, красной, но всё равно была хороша. Арсюха сёмужью икру уважал.
В саду уже было много народу, на деревянной веранде играл флотский оркестр, чередуя бравурные маршевые мелодии с щемящими, минорными; разнаряженные дамочки в восточных шелках, добытых с английских складов, кокетливо переглядывались с кавалерами, обмахивались веерами.
Над людьми барражировали, будто германские аэропланы, крупные северные комары.
Арсюха на лету схватил одного, сжал в кулаке.
- У, какой деловой! - произнёс он удивлённо. - Весь в полёте, ни тебе "здрассьте", ни остальным "до свиданья"... Гад! - он посмотрел на комара. - Не отводи глаз своих, сукин сын! Пузо наел, как купец московский. - Он тряхнул комара в руке. Из верхней части кулака торчала голова, из нижней - ноги. - Экземпляр!
Слово "экземпляр", услышанное совсем недавно, Арсюхе нравилось произносить - очень солидное слово, заморское, мудреное и звучит красиво, внушительно.
С довольным видом Арсюха растёр комара о штанину. Произнёс, в назидательном жесте вскинув указательный палец:
- Уничтожал я вас, уничтожаю и буду уничтожать! Враги вы!
Минут десять Арсюха постоял около старухи, торговавшей отменными сбитнями - свой товар она томила в небольших, на пол-литра, глиняных кружках с ручками, чтобы было удобнее браться; вязкая жировая пенка у неё получалась просто загляденье, восхитительная пенка - толстая, сочная, сладкая... Чтобы пенка была ещё слаще, старуха мазала её мёдом.
Стоит только съесть пару таких сбитеней, как сразу на бабу начинает тянуть. Да так сильно тянет, что пуговицы от клёшей сами отстёгиваются - летят во все стороны, будто пули, убить могут... Особенно если сбитень ещё мёдом сдобрен - тут у-у-у...
Съев две кружки сбитеня, Арсюха отёр рукою рот и, выпрямившись молодцевато, огляделся.
- Пхих! - произнёс он привычно.
Самый желанный и самый податливый товар, который появляется в городском саду, - это кухарки.
Они вечно спешат, вечно заняты, всегда оглядываются - а не заметит ли их хозяин? - поэтому совершают торопливые поступки, но главное - не корчат из себя недотрог-гимназисточек. А это Арсюху Баринова очень устраивает.
Через несколько минут Арсюха пристроился к усталой бледнолицей кухарке, невесть как попавшей в нарядные берёзовые аллеи.