Вокруг памятника
Помимо статьи в журнале "Бирюч" и заметки о Бозио в "Музыкальном обозрении" за 1847 год, существуют иные источники.
Кроме прогулок между библиотечными полками, следует назвать и маршрут в районе Выборгской стороны.
Сейчас уже не выяснить последовательности. То ли Мандельштам сначала нашел место захоронения, а уже потом что-то прочитал, то ли наоборот.
Как бы то ни было, но обойти надгробие Бозио на Римско-католическом кладбище невозможно. Оно, безусловно, присутствует в отношениях поэта с темой.
Есть такая актерская игра с воображаемыми предметами. В руках самого предмета нет, но фантазия бьет ключом. Как бы из ничего возникают контуры вещей, ситуаций и положений.
Можно было просто не заметить Холерного кладбища, расположенного бок о бок с Римско-католическим, но поэт решил его "разыграть". Сначала попробовал один раз, потом еще и еще.
Так появились "коричневые томики… с зачитанными в шелк заразными страницами, воинственные фиоритуры пожарных рожков, бешеная скачка в бараньих тулупах и касках".
Это и называется "мыслить пропущенными звеньями".
Еще раз назовем пропущенное.
"Пожар" свидетельствует о том, что сначала была библиотека рядом с пожарной каланчой.
"Холера" - о его прогулках вблизи Римско-католического храма.
Вот мы и приблизились к самому существенному пробелу контекста. Важнейшей подсказкой для Мандельштама оказалось само надгробие.
Дело в том, что фигур на саркофаге работы скульптора П. Коста не одна, а две.
У Бозио губы поджаты, а взгляд как бы отсутствующий. Зато скорбящая видит и чувствует все. Она прижалась к подруге, обвила рукой ее шею, положила голову ей на плечо.
Словом, одна устремлена в запредельное, а для другой нет ничего, кроме этого горя.
Плакальщица явно напоминает знакомую Мандельштама. Можно подумать, что это Лютик убивается по Бозио, по идее своей жизни, которую она не смогла опровергнуть.
2-Бозио-2
"Любое слово является пучком, и смысл торчит из него в разные стороны, а не устремляется в одну официальную точку", - сказано в "Разговоре о Данте".
Есть основания считать, что и в случае с Бозио речь идет не о нескольких возможностях, но о целом "пучке". К названным источникам добавим и третий сон Веры Павловны из романа "Что делать".
Если в реальности Вера Павловна видела Бозио только на сцене, то во сне актриса стала ее конфиденткой, поверенной в самые тайные ее помыслы.
О том, что перед ней актриса, Вера Павловна не знает, но догадывается. Разглядеть фигуру она не может, но слышит голос и наблюдает за движениями руки.
По сути, вся роль Бозио в этом отрывке отдана руке. Чернышевский не дает в этом усомниться, множество раз варьируя одно слово:
"Как хороша эта рука! …как же эта рука протягивается сквозь полог, не раскрывая полога? …Рука новой гостьи дотрагивается до страницы; под рукой выступают новые строки…"
Как видно, повторы должны передать настойчивость. Словно актриса делает пассы в сторону подруги, пытается подчинить ее своей энергии.
Не исключено, что требовательный жест Бозио из романа как-то связан с лечащим прикосновением руки скорбящей на саркофаге. И для русского писателя, и для флорентийского скульптора их героини не только существуют вместе, но как бы дополняют друг друга.
Мандельштаму тут важна некая интимность, несомненное внутреннее притяжение.
Это подтверждают и слова на могильном памятнике. Их тоже можно прочесть как обращение к двоим.
"У нее было все, что можно желать; она получила все при самом своем рождении, - все, исключая долгую жизнь: она умерла, едва начав ее! Смерть, завидуя ее славе и разбив будущность, такую прекрасную, не могла, однако, схоронить память о ней под мрамором этой гробницы: ее больше нет, но слава ее осталась. Бог захотел того - уважим Его волю; среди ангелов, составляющих небесный хор, не хватало одного ее голоса".
Это перевод Бориса Модзалевского из той же статьи в "Бирюче".
Не в пример Бозио, Лютик совсем не знала, что такое слава. А вот о существовании ангелов, безусловно, догадывалась. Неслучайно в посвящении ее памяти Мандельштам написал о "заресничной стране".
Кажется, поэт пытался проникнуть туда, куда вглядывалась первая фигура на саркофаге. В небесном хоре он видел себя вместе со своей подругой зимы 1925 года.
Что совершалось в небесах?
Другой пророк назвал нечто подобное - "горний ангелов полет".
Взявшись за руки, они спешили на идущий издалека свет:
Без оглядки и помехи
На сияющие вехи
От зари и до зари
Налитые фонари.
Умышленный город
Казалось, это - если и не галлюцинация, то фантазия. Впрочем, вместе с Мандельштамом нечто подобное переживали многие.
Наличие свидетелей есть доказательство чуда. Немало ленинградцев двадцатых годов могли бы подтвердить, что наблюдали явление ангела.
Конечно, это был уже знакомый нам ангел, летящий на велосипеде.
Горожане вяло поглядывали в окно трамвая, словно перелистывали страницы читанной-перечитанной книги, как вдруг их настигало нечто необычное.
В отдалении проплывал нежный вихрь. Он двигался настолько быстро, что они едва успевали различить контур лица, рыжие волосы, открытый лоб.
Странные люди эти петербуржцы-ленинградцы! В минуту волнения они не возопят нечто невообразимое, а начнут читать любимые стихи.
Не все пассажиры что-то нашептывают себе под нос, но среди самых вежливых и плохо одетых такие встречаются обязательно.
И мандельштамовский персонаж Парнок, и поэт Пяст, и обитатели квартиры 34 принадлежат этому сообществу.
Каков репертуар этих бормотаний? Конечно, без Мандельштама тут не обошлось. Тем более, что он сам описывал нечто подобное. Вот хотя бы "Ангел в светлой паутине…" или "Из табора улицы темной…"
Удивительно, когда человек, едущий рядом, читает стихи. Впрочем, к подобным вещам мы успели привыкнуть. А событие, произошедшее под самый конец 1939 года, с полным основанием может быть названо странным.
Именно тогда прах и надгробие Бозио перенесли в Некрополь мастеров искусств в Александро-Невской лавре.
Узнай об этом Мандельштам, он бы остался доволен. Когда еще воплощение метафоры становилось делом чуть ли не государственной важности?
И твердые ласточки круглых бровей
из гроба ко мне прилетели…
Как когда-то Лютик, Бозио оставляла "жаркую могилу". Теперь ее окружали не чиновники и торговцы, а литераторы и артисты. Наконец-то она попала к своим.
В Александро-Невской лавре итальянская актриса - всеобщая любимица. Любой экскурсовод с удовольствием расскажет печальную повесть ее жизни, завершившейся под чужим небом.
Правда, о Лютике экскурсоводы не догадываются. Слишком глубоко запрятана эта тема среди мандельштамовских ассоциаций.
Возможно, впрочем, дело в другом.
Очень уж изменился за последние годы наш город!
Все реже теперь можно увидеть прохожего, бормочущего стихи.
Да и бывших египтян уже не встретишь, а ведь еще недавно именно они определяли уровень петербургской интеллигенции.
Куда-то все подевались: то ли перевелись совсем, то ли окончательно слились с остальными жителями.
Существует такой эффект очереди: когда люди объединяются для какой-нибудь надобности, они становятся неотличимы друг от друга.
А ведь так, бывает, хочется маломальского события!
Ну хоть бы ангел, летящий на велосипеде, промелькнул и растворился вдали…
Итоги
Для того, чтобы осуществиться, все в жизни проходит "путем зерна".
Не только люди, но и мысли должны миновать несколько воплощений.
Слова и образы могут существовать начерно, томиться в книге какого-нибудь М.К. или Фитингофа-Шеля, а потом найти себя в прозе поэта.
Отнюдь не всегда Мандельштам думал так. Но сейчас ему хотелось ничего не упустить, всему воздать должное, не обойти и самого скучного этапа накопления частностей.
Помните его восторженные слова, обращенные к цитате?
"Цитата не есть выписка. Цитата есть цикада. Неумолкаемость ей свойственна".
Вместо "цитата" Осип Эмильевич мог сказать - "перпетуум-мобиле", "круговорот в природе", "энергия постоянного обновления".
Его эксперимент свидетельствовал, что вещество поэзии отнюдь не чистое. Тут обязательно присутствуют разного рода примеси. В данном случае без них тоже не обошлось.
И статья Модзалевского, и Холерное кладбище, и надгробие Бозио, и третий сон Веры Павловны - это далекие и близкие источники его образов.
Правда, существуют явления, которые так просто не объяснишь.
Это когда поэт не знает, но чутко улавливает, а потом оказывается, что все обстояло именно так.
Особенно трудно воспринимают такие вещи разные там Шилкины!
Ну как им втолковать, что поэзия связана с даром пророчеств.
Вы, конечно, не забыли о последней Лютиковой "ночи любви"?
Смерть Бозио тоже начиналась с "песни любви".
"Она приподнялась и пропела то, что нужно, писал Мандельштам, но не тем сладостным металлическим, гибким голосом, который сделал ей славу и который хвалили газеты, а грудным необработанным тембром пятнадцатилетней девочки-подростка с неправильной, неэкономной подачей звука, за которую ее так бранил профессор Каттанео".
Кажется, в последнюю минуту прошлое и настоящее актрисы освещала какая-то вспышка.
Так и Лютику открывалось единство ее судьбы.
Она ясно чувствовала, что прожила жизнь короткую, как строчка о Бозио, и ей осталось умереть.
"Прощай, Травиата, Розина, Церлина…"
Глава шестая. Заместитель Мандельштама
Серовские мальчики
Вопрос стоял примерно так.
Можно ли переиграть судьбу, но при этом остаться в поле зрения бывшего поклонника?
Лютику это удалось с легкостью: когда ее роман с Осипом завершился, на ее пути возник Евгений Мандельштам.
Впоследствии, комментируя эту ситуацию, Надежда Яковлевна писала:
"Ольге все же удалось съездить на юг, но не с Мандельштамом, а с его братом… Видно, женщины уже тогда упали в цене, если такая красотка не сразу нашла заместителя".
А в разговоре с сыном Лютика, Арсением Арсеньевичем, она рассказывала так:
- Лютик была какая-то беззащитная принцесса из волшебной сказки, потерявшаяся в этом мире… Она поехала с Евгением Эмильевичем на Кавказ, но сначала предполагалось, что поедет Осип. Перед отъездом у нас состоялось долгое, мучительное объяснение, и в конце концов Осип объявил, что он останется со мной, а Лютик уехала с Евгением.
Если бы Лютику пришлось отвечать на эти обвинения, то она бы просто пожала плечами.
Ну ничего общего нет у этих двух ее знакомых, кроме фамилии и отчества!
И она сама с каждым из них становилась другой. С первым - у нее был роман, то есть нечто необязательное, способное завершиться и так и этак, а со вторым что-то вроде попытки семейной жизни.
У Евгения Эмильевича внешность - не поэта и не музыканта, а скорее сотрудника солидного учреждения. Люди подобного склада в самой неопределенной сфере деятельности займут прочное место.
Как ни странно, этот уж очень практический человек некогда принадлежал славному сообществу тенишевцев. Как это писал его брат? "А все-таки в Тенишевском были хорошие мальчики. из того же мяса, из той же кости, что дети на портретах Серова".
Дети с портретов великого живописца - своего рода маленькое племя. У них деликатная улыбка и нежный румянец. Иногда и взрослые у Серова улыбаются так следовательно, эти люди остались детьми.
Оказывается, можно перетаптываться у доски, пользоваться шпаргалкой, отвечать невпопад, и в то же время слыть настоящим автором. Почти все ученики Тенишевского писали стихи или прозу. Заразное это заболевание не миновало буквально никого.
Евгений Мандельштам и его одноклассник Владимир Набоков участвовали в издании классного журнала "Юная мысль". Совсем еще юноши, - точь-в-точь серовские мальчики, - а уже заседали в редколлегии, осуществляли литературную политику. Естественно, сочиняли сами: Набоков - стихи, Мандельштам - заметки и очерки.
"Будущей России, - говорится в передовой статье к шестому номеру за 1916 год, - нужны общественные силы и эти силы должны дать мы, растущее поколение; мы должны войти в жизнь честными гражданами и в этом нам может и должно помочь товарищеское объединение… Объединение начертано на знаменах Объединения товарищей-тенишевцев… "Юная мысль" начинает работу объединения… Красивые слова, скажут некоторые. Да, пускай красивые слова, но за ними стоят красивые надежды".
Такие статьи выражали общее мнение и обсуждались всей редакцией. Скорее всего, не обошлось без участия Набокова и Мандельштама. В училищной среде их литературные дарования ценились выше всех.
Глядя на поздние фотографии Владимира Владимировича и Евгения Эмильевича, трудно догадаться, кем были в прежнем воплощении эти солидные господа.
А ведь когда-то они носили похожие курточки и панталоны с чулками. Стояли этак свободно, смотрели несколько растерянно, размышляли о разном.
То ли обо всем, то ли ни о чем.
Начало
Конечно, в литературу попадают поодиночке, а не всем классом. Одни избирают пути прямые, а другие - окольные.
Евгений Мандельштам предпочел служебный вход.
В начале двадцатых он стал сотрудником организации, контролирующей начисление авторских гонораров.
Его интерес вызывали только произведения, вышедшие в свет. По отношению к ним Мандельштам-младший проявлял особую заботу. Их он брал на карандаш, подсчитывал количество строк и отслеживал случаи неразрешенного использования.
С этой точки зрения стихов и прозы Осипа Мандельштама просто не существовало.
Уже сколько лет его имя не появлялось в отчетных ведомостях!
Правда, Евгений и сам больше в тени. Впрочем, это он пока наблюдает, как бы примеривается, а потом обязательно выйдет на свет.
Мечтается ему примерно так.
Довольно канцелярщины, скромных обязанностей человека, состоящего при разного рода бумагах и цифрах! Пришло время сделать нечто кардинальное, сразу обращающее на себя внимание.
Ну хотя бы кое-что изменить в писательской столовой - постелить скатерти оригинальной расцветки или купить пару-тройку светильников.
Два брата
Хотя Комиссия по улучшению быта литераторов не поэма и не роман, метод социалистического реализма имел к ней непосредственное отношение.
Уже в названии слышался намек на повсеместно идущую борьбу хорошего с лучшим.
Мол, сделаем так, чтобы наша удивительная жизнь стала еще прекраснее.
Тем, кто считает его хлопоты никчемными, Евгений Эмильевич напомнит об идеях философов-утопистов. Даже эти серьезные люди в своих планах светлого будущего не опускали деталей и подробностей.
Уж они-то понимали, что даже человек завтрашнего дня, как бы ни отличался он от своего далекого предка, не откажется посидеть в хорошей компании.
Ему тоже доставят удовольствие белоснежные скатерти, удобные кресла, бокал хорошего вина.
Что уж тогда говорить о современных литераторах! Куда им еще направиться, как не в ресторан Дома писателей?
Конечно, это говорится не о брате Евгения Эмильевича. Ему-то как раз не нравятся общие собрания, коллективные пьянки, совместные издания.
Осип Мандельштам даже декларирует принципиальное одиночество. Когда он говорит: "нет, никогда ничей я не был современник", - это означает, что время по себе он выберет сам.
Будущее - отбросит, настоящим - пренебрежет, остановится на какой-нибудь отдаленной эпохе.
О его предпочтениях можно судить по тому, как он ведет себя в ресторане Дома писателей.
Его знакомый свидетельствует: чечевичную кашу поэт ел так, будто вкушал божественный нектар.