Омут - Павел Шестаков 12 стр.


- Здесь почти все время шли бои.

Она не хотела говорить о Максиме, щадя Юрия.

- И ты рожала в деревенской хате? И ребенка принимала повивальная бабка-знахарка?

- Да.

- Но почему ты не сказала маме?

- Ей было и так тяжко. Ведь ты не прислал нам ни одной весточки.

- Я не знал, что вам сообщат о моей смерти. И не знал, что со мной будет.

- Я не упрекаю. Я рассказываю, как все было. Потом закрепились красные…

- Это они!

- О чем ты?

- Они убили нашего сына. Если бы ты не была вынуждена бежать, если бы ты легла в клинику, если бы ребенка принимали врачи, он был бы жив!

Юрий прижал пальцы к вискам.

- Что ты, Юра! Такие несчастья случаются везде.

- Не говори так. Это сделали они.

И он опустился на диван. Он выглядел убитым и страдающим, но мысль связать смерть ребенка с победой красных успокаивала, позволяла подавить стыд гневом, и он разжигал этот гнев.

- Но они заплатят.

- Юрий! Умоляю! Хочешь, я стану на колени? Ты не должен больше ни в чем участвовать. Война кончилась. Бог отвел от тебя смерть, так побереги же и ты себя. Ради нас, меня и мамы.

- Простить? Жить в ярме, пока не пошлют под нож? Нет! Ты говоришь, война кончилась! Это неправда. Она кончится, когда победит народ, а он только поднимается, пробуждается от дурного сна, от обмана.

- Юра! Ты погубишь себя! Народ за большевиков.

- Он был за большевиков, но его обманули. Теперь правда открылась, и народ ее видит. Главное только начинается. По всей стране восстания. Даже на поезд, в котором я возвращался, напали.

- Это же банда напала, а не народ.

- Так говорят коммунисты. Это они называют повстанцев бандитами.

- Юра!

- Замолчи! Я вижу штормовую волну. Это будет девятый вал, и он сметет… И я буду с народом.

"Неужели он на новую мою муку вернулся? - подумала Таня и тут же раскаялась в этой мысли. - Я должна спасти его, должна. Только так я искуплю свой обман, свою вину".

- Успокойся! После этих ужасных лет… Мы оба живы чудом. Ведь и я могла умереть вместе с ребенком. А снаряд, который попал в наш двор!.. Я не могу больше выносить кровопролитие. Мы вместе всего считанные минуты, а ты снова о войне, о смерти. Остановись, прошу тебя…

Она провела пальцами по его спутавшимся волосам. Эта непривычная ласка и успокоила, и взволновала его. Он приподнял ее и усадил рядом. Его близость всегда и наполняла ее счастьем, и пугала. Даже в ту ночь, когда она уступила Юрию, она почти принудила себя сделать это, думая о близкой и неизбежной разлуке, о фронте, где уже через несколько дней он может погибнуть. А когда услыхала о его гибели, будто и сама умерла, подавив все живые чувства. И сегодня шла к нему, думая только о ребенке, о мучительном объяснении, но не о близости, не о ласке.

И будто бы все повторялось. И ее первая ласка будто бы от рассудка шла, а не от чувства, а тем более страсти. Но вот, когда услышала она его прерывистое дыхание, когда нашли ее его губы, произошло вдруг ей незнакомое - будто и не было никогда их противоборства, и каждое движение его наполняло ее теперь не тревогой, а счастьем, и хотелось во всем покориться, вместе забыть обо всем на свете…

- Ты моя жена, - шептал он.

- Да, да, муж мой…

- Сколько же тебе пришлось перенести без меня!

- Но теперь ты здесь, со мной.

- Да. И забудь об этом несчастном малютке.

Он не заметил, как она напряглась в его объятиях.

- Может быть, так даже лучше…

- Что лучше, Юра?..

- То, что его нет.

- Отпусти меня!

- Таня! Что с тобой?

Но она уже стояла посреди комнаты, лихорадочно поправляя одежду.

- Тебе этого никогда не понять.

Она постепенно приходила в себя. "Максим был прав. Но разве я меньше виновата от этого?"

- Юра! Я не хочу ссориться. Я исстрадалась. Я истеричка, наверно. Подумай, нужна ли я тебе? Подумай.

- Я думаю об этом всю свою сознательную жизнь!

- Сейчас все изменилось. И жизнь, и все.

* * *

Барановский искал встречи с Юрием, но встретил его "случайно", на набережной, где до революции играл в ротонде духовой оркестр, а в девятнадцатом пушки снесли колоннаду, и остатки ее полукругом возвышались среди сорной травы, напоминая развалины древности.

Юрий стоял у парапета и смотрел на водоросли, щупальцами спрутов скользившие по гранитным камням причальной стенки.

- Здравствуйте, господин поручик.

Муравьев вздрогнул и обернулся в изумлении.

Барановский, напротив, смотрел, будто ничего необычного не произошло.

- Вы удивлены. Это естественно. А я нет. Я знал о вашем возвращении.

Юрий даже не нашелся, как обратиться к Барановскому. Не величать же его, в свою очередь, господин подполковник!

- Это в самом деле вы?

- Понимаю. Я разочаровал вас. Обещал сражаться под Парижем, в Америке, а сам здесь… Что поделаешь… Судьба странная штука. Спасла вас от красноармейской пули, а меня свалила в тифу, чтобы мы снова встретились.

- Как вы узнали, что я здесь?

- Это просто. От вашего квартиранта, господина Воздвиженского. Но как вам удалось избежать смерти?

- Косвенно я обязан вам. Пока за вами гнались, подъехал какой-то высший чин и заявил, что расстреливать пленных в Красной Армии строго запрещено.

- Вы не представляете, как я рад. Поверить не мог. К глубокому сожалению, я не мог прийти к вам в дом.

- Вы… нелегал?

- Можно сказать и так. Хотя и не сменил фамилии. Но, если наше знакомство вас компрометирует…

- О чем вы говорите!

- Я не сомневался. Мы можем немного побеседовать?

- Конечно. Это такая встреча!..

- Спасибо, Юра. Тогда поднимемся. Наверху не так многолюдно.

Они подошли к каменной лестнице, тянувшейся по склону вверх, в город, и начали не спеша подниматься по истертым плитам-ступеням.

- Однажды я видел мельком вашу невесту. Конечно, она не узнала меня в этом шутовском облачении, да и вряд ли запомнила с того дня, когда я занес ей ваши стихи и часы… Но я видел ее и, надеюсь, она и ребенок в добром здравии?

- Как раз о них я думал там, внизу, когда вы окликнули меня. Таня здорова, а наш мальчик умер.

- Это большое горе.

- Оно не случилось бы, одержи мы победу. А вы, простите, не отказались от борьбы? Впрочем, я понимаю, это нескромный вопрос.

- Что же нескромного в том, если офицер спросит у офицера, верен ли он присяге. Я верен. А вы? Считаете ли вы себя по-прежнему офицером?

Юрий заколебался.

Они остановились передохнуть на одной из лестничный, площадок, и Барановский молча ждал ответа.

- Я по-прежнему не приемлю большевизма, но и белое движение себя исчерпало.

- Что же остается?

- Вечен один народ.

Они снова двинулись вверх.

- Вы, кажется, за Советы без коммунистов? Забавный довольно лозунг. Вроде - за дырку без бублика. И вы верите в это пустое место, в эту химеру?

- Но вы же готовы отдать жизнь за свои убеждения?

- Моя борьба реальна. Но я искал вас не для того, конечно, чтобы погрузиться в очередной бессмысленный русский спор. Где вы видите борющийся народ?

- Кронштадт. В Тамбовской губернии…

- Ах, Юра! Оставьте. Есть такая вульгарная пословица: "Хохол взад умен", - Сначала любимый вами народ захватил для большевиков власть, потом поколотил и изгнал нас, а теперь схватился за голову. Поздно. Все эти братишки-матросики, болтуны-эсеры с бомбами, мужичье, прижатое налогами, - это всего лишь глина истории, а не движущая сила. Их ум, как эти солнечные часы. - Барановский показал на столбик с медным треугольником наверху. - Когда небо затягивают тучи и грохочет гроза, они слепы, и доверять им глупо.

- Всякое сравнение хромает.

- Вы интеллигент, Юра. И не понимаете народа. А я из рода тысячелетних крепостников. Я лучше знаю это рабское племя, которое мы в муках совести возвели на пьедестал и сделали из него идола. Или, вернее, идолище поганое.

- Я согласен, что народ темен и развивается медленно, но он бунтарь по природе. Он взбунтовался против нас, теперь он восстал на новых господ. Пусть с опозданием, пусть стихийно… Недавно я оказался в поезде, который подвергся нападению…

- То есть ограблению?

- Разве отнимать жизнь гуманнее, чем отбирать кошелек?

Барановский рассмеялся, облокотившись на столбик солнечных часов.

- Юра! Российское краснобайство неистребимо. Его не выгрызли из вас даже вши в окопах. Да, мне много раз случалось убивать, но никогда грабить. Простите великодушно, так воспитан, предпочитаю восьмую заповедь шестой.

- Но тот, кто организовал нападение, не был краснобаем.

- Я что-то слышал об этой личности. Кажется, его кличка Техник?

- Да. И я его хорошо знаю.

- Вот как?

Барановский спросил очень серьезно.

- Мы были приятелями в свое время. Когда я учился в гимназии. А он в реальном училище.

- И вы узнали его?.

- Он меня тоже.

- И мило поболтали, пока он экспроприировал вашу нетрудовую собственность?

- У меня был только браунинг. Он вернул его.

- Да… Пушкин бы сказал: "И невзначай проселочной дорогой мы встретились и братски обнялись".

- Нет. Мы не обнимались. Мы сделали вид, что не знаем друг друга. Я понял, что он так хочет. Но он намекнул, что мы можем встретиться.

- Зачем?

- Может быть, он хочет привлечь меня в свой отряд. Ведь у меня был пистолет.

- Как вам удалось сохранить оружие?

- Я выменял браунинг на пайковое пшено.

- Офицерское оружие - на пшено! О времена… Так что же представляет из себя ваш Дубровский?

- В свое время я считал его оригиналом.

- Видимо, вы не ошиблись.

Барановский произнес это с иронией, и Юрий тут же возразил:

- Он не бандит в вашем понимании. Я видел - он настоящий вожак, а его люди верят ему и идут за ним.

- Обшаривая селянские торбы?

- Простите, но я обязан возразить вам. Когда мы шли в бой, мы чтили только мертвых. Не говорю уже о государе… Но наши кумиры - Корнилов, Марков, Дроздовский, - прежде чем стать кумирами, должны были сложить головы. Живые же вожди были нелюбимы. Вспомните анекдоты о Шкуро, грязные сплетни о Мамонтове, да и о главнокомандующем сплошь и рядом говорили непочтительно. Эта желчь разъедала нас. А народ любит своих вождей. Он поет песни о разбойнике Стеньке. А притягательность Пугачева? А красные мифы о Буденном? Даже Троцкий - "вождь мировой революции". А ведь он, как говорят, в Херсоне или в Николаеве в редакции шубу украл.

- Ну, я думаю, это в Осваге выдумали. А всерьез, Троцкий - вспышкопускатель. Не зря же его в дни нашего наступления заменили Каменевым, царским генералом.

- Разумеется, народ его отринет.

- Предпочтет Техника?

Теперь уже Барановский сознательно подчеркивал неприязнь к Технику.

- Так далеко я не захожу.

- Однако старое знакомство собираетесь восстанавливать?

- Он дал понять, что хотел бы повидаться со мной, и намекнул, где это можно сделать.

- Что ж… Дело ваше. - Барановский развел руками. - Подробностей не спрашиваю. Мы, кажется, в разных станах, но, надеюсь, по одну сторону баррикад.

- Вы по-прежнему…

- Безусловно. Вы верите в народ, а я в русское государство. И это не парадокс.

- Единое, неделимое?..

- Для меня Россия может быть или великой, или никакой.

У солнечных часов они и простились.

Протягивая руку, Барановский сказал:

- Еще раз очень рад, что вы живы. Если сочтете желательным повидаться, меня всегда можно найти на медицинском факультете. Буду ждать. Честь имею…

Барановский очень хотел бы знать, к чему приведет встреча Юрия с Техником, но ему и в голову не приходило, что Техник может привлечь Муравьева к делу, им самим, Барановским, задуманному и подготовленному.

А случилось именно так…

* * *

По вечерам скромная чайная преображалась. Самовары исчезали, их место занимали многочисленные бутылки с напитками повышенной крепости, сизый табачный дым плавал под низким потолком, а на крохотной площадке в арке под сводом рослый в красной рубахе человек, похожий на палача, как их изображали на старинных лубках, пел заунывным голосом, растягивая меха гармони:

Не пропить мне тоски, не развеять.
Нам неволя судьбой суждена.
Эх, Расея, Расея, Расея…
Азиятская сторона!

Его мало кто слушал, стоял в небольшом зале гвалт, посетители шумно обсуждали каждый свое, иногда визжали пестро одетые женщины.

Юрий вошел и огляделся.

Свободных мест не было.

Техника тоже.

Потоптавшись, он повернулся, чтобы уйти, но в дверях один из служителей, по фигуре вышибала, остановил его жестом:

- Не спешите, господин товарищ. С вами желают повидаться.

Он сказал это скорее тоном приказа, чем оказывая услугу.

- Кто? - спросил Юрий, снова оглядывая зал и не видя ни одного знакомого лица.

- Попрошу за мной.

И, не спрашивая согласия, двинулся через зал в дальний угол, где оказалась малозаметная дверь, а за ней маленькая комната, своего рода "кабинет", где сидели за столиком Техник с молодой, не знакомой Юрию женщиной.

Буднично, как говорят с приятелем, которого не видел день или два, Техник сказал, показывая на свободный стул:

- Садись, Юра. Тут у меня маленькое убежище по вечерам… Я, видишь ли, не переношу табачного дыма. Но я имел в виду, что ты можешь появиться, и принял меры… Будь как дома.

Женщина рассматривала Юрия со сдержанным любопытством.

- Мой добрый гимназический друг, потом белый воин, поэт, э сетера, э сетера, - представил его Техник.

Почему-то из перечисленного она выбрала последнее:

- Поэт?

Юрию стало неловко.

- Совсем немного.

- А офицер?

Он не понял.

- Тоже совсем немного?

- Я вступил в армию в девятьсот шестнадцатом.

- "Ледяной поход"?

Ему показалось, что она не столько спрашивает, сколько утверждает.

- Мы виделись?

Она чуть улыбнулась:

- Может быть… В другом мире.

Кто жив - умрет,
Кто мертв - воспрянет.
И вот потомки, вспомнив старину…
Где были вы? - вопрос, как громом, грянет…

- Это Соня, - пояснил Техник. - Когда-то я любовался ею на черноморском берегу. Она сестра милосердия.

- Разве милосердие еще существует? - спросил Юрий.

- Иногда, - ответила она серьезно.

- И зря, - возразил Техник. - Милосердие - это ловушка для малодушных..

- Это очередной перевод или плод ума холодных наблюдений?

- Это плод. Довольно кислый, как видите.

- Так запьем же его горькой.

- За встречу!

- Где же вы встретились? - поинтересовалась Софи.

- На одной маленькой железнодорожной станции, - усмехнулся Техник.

- Ели котлеты в буфете?

- Нет, поезд стоит там очень мало.

- Но вы все-таки повидались?

- Мне пришлось попросить машиниста задержаться немного. Я расчувствовался, увидав старого приятеля.

- И он тоже?

- Разумеется, раз он пришел сюда.

- Значит, это не деловая встреча?

- Ни в коем случае! Что за дела?.. Вы меня просто не знаете, Софи! И это не удивительно. Я не такой, как все. Об меня даже Фрейд обломал бы зубы. Он утверждает, что тайное и злое мы прячем в подсознании. Короче, по Фрейду, мы лицемеры. И даже во сне мы видим только символы своих дурных устремлений. Это ерунда. Я устроен прямо противоположно. Я беру врага на мушку только наяву. А сны мне снятся совсем другие. И не только ночью. Вот и сейчас я вижу прекрасную страну, окутанную туманной дымкой. Я вижу парус на горизонте, я верю в любовь и дружбу. Я вижу широко открытые глаза юной девушки и камешек, отшлифованный морем, в ее руке. Сейчас она бросит его навстречу волне. И он не утонет, он скользнет по глади и устремится навстречу солнечному лучу, и они сольются… Вы умеете разгадывать сны, Софи?

- Вряд ли.

- И все-таки попытайтесь. То что я видел, это было или будет?

- Мои сны похожи на ваши.

- И что же?

- Я тоже вижу парус на горизонте.

- Это корабль надежды?

- В своем роде. Это королевский галион с грузом золота.

Техник засмеялся.

- Тогда атакуем его. Огонь!

И он выстрелил пробкой от шампанского.

- Выпьем же за флибустьеров, которые подстерегают галион в море!..

- На станции Холмы, - Добавила Софи.

Техник вздохнул:

- Вы разбудили меня.

- Кажется, вовремя. Посмотрите, какой балык.

Действительно, приведший Юрия вышибала снова вошел в комнату, неся тарелку с великолепным розовым балыком.

- Позвольте предложить на закуску?

- Давай, - кивнул Техник, но смотрел он не на рыбу на блюде, а в зал через полуприкрытую дверь.

- Кто это?

Вышибала оглянулся.

- Не знаю, - сказал он виновато, разглядывая молодого человека в броском клетчатом костюме.

- Нужно знать всех, кто здесь бывает.

- Это новенький. Сейчас я его спроважу.

- Погоди. Взгляни-ка, Юрий.

Муравьев, сидевший спиной к двери, обернулся.

- Да ведь это Шумов.

- Собственной персоной. Давненько я его не видел. А ты?

- Не помню, сколько.

- Пригласим? Уж больно забавно он вырядился.

Софи заметила осторожно:

- А стоит ли?

- Сейчас узнаем. - И Техник кивнул вышибале: - Зови.

- Будет сделано.

Шумов вошел и огляделся.

- Муравьев? Слава?

- Узнал? - спросил Техник.

- Еще бы! Да я, собственно, и искал…

- Кого? Нас?

- Ну, врать не буду. Такая встреча - приятный сюрприз. Позвольте и вам эти слова адресовать, - поклонился он Софи.

- Позволяю, - кивнула она. - Кого же вы искали?

- Подобно Диогену, я ищу человека. Вот вернулся в город. Все перевернулось, но какие-то люди же остались, верно?

Он говорил, добродушно улыбаясь.

- Остались, - согласился Техник. - Если мы тебе подходим, присаживайся.

- С удовольствием. Почтение всей честной компании.

- Вы что, нэпман? - спросила Софи.

- Похож? - откликнулся Шумов заинтересованно.

- На ряженого.

Он огорчился:

- Фальшь чувствуется?

- Чувствуется.

- Плохо. Обидно.

- Почему плохо? - поинтересовался Техник, отрезая кусочек от ломтика балыка.

- Да хочется поучаствовать в этой новой политике, а как вести себя, не знаю.

- А ты что, лишние деньги имеешь?

- Почему лишние? Лишних денег не бывает.

- Справедливо. Значит, нелишние имеешь?

- Есть немножко, - скромно ответил Шумов.

За столом переглянулись.

- Позвольте поухаживать, ваше степенство, - сказал Техник с иронической почтительностью и наполнил чистую рюмку, предусмотрительно доставленную вышибалой вместе со всем столовым прибором.

- Рад вас видеть, друзья, - поднял рюмку Шумов. - В наше время жить да еще пить и закусывать - это что-то значит.

С ним согласились.

Потом, когда закусили, Техник спросил:

Назад Дальше