Конечно, сформировалось это в сознании четко гораздо позже, а пока философствовать особенно не приходилось, учение у столяра оказалось нелегким, и потребовалось немало попотеть, чтобы добиться первых успехов. Свою трудовую жизнь он описал в послании родителям:
"Лети, мой листок, с запада на восток.
Лети, не свивайся, никому в руки не давайся, а дайся тому, кто мил сердцу моему.
Дорогая мамаша и папаша!
Родные сестренки и братишки!
Посылаю вам низкий поклон от бела лица до самой сырой земли, а также первый мой заработок, из которого я ни грошика не истратил, честно заработанные пять рублей. Купите на эти деньги что нужнее…"
Далее шло описание быта и развлечений:
"Живу и сплю я в мастерской, под верстаком на стружках. Стружки мягкие и пахнут хорошо. Стараюсь понять премудрость столярного мастерства, чтобы научиться любую вещь делать, хоть из ореха, хоть из красного дерева.
Хозяева меня из дому выпускают редко. Даже в церкви был всего два раза, видел, как еврея крестили в нашу веру, вот и все…"
А под конец прорвалось горькое:
"По вас сильно соскучился, так что и рассказать не могу. Не одна горючая слеза в стружки скатилась.
Скорее приезжайте сюда!"
Письмо оказалось решающим. Пряхины начали собираться в дорогу, кроме старшей дочери Анастасии, которая уже была замужем и осталась жить на хуторе…
Осенью того же года младшую сестру, Таню, приняли в школу.
К учебе Таня стремилась давно. С раннего детства она замечала, что образованные живут иначе, прежде всего в чистоте, а хуторянин, будь он хоть первый богатей, вроде Игната Митрофанова, у которого и кони, и быки; и овец отара, и крыша под железом, - а все одно в навозе. Другое дело учительница Мария Васильевна. Игнат, пожалуй, и побогаче учительницы, но разве сравнишь? У того одни иконы, а у нее книги, руки белые, с чисто подстриженными ногтями, запах совсем другой, не хуторской, ароматный, одинаковое с Митрофановыми снохами платье совсем иначе носит. Такой хотела стать и Таня.
На первом уроке учительница, показав ей место за партой, сказала:
- Садись, девочка.
Воспитанная по-деревенски Таня ответила:
- Спасибочко, я и постою.
Класс захохотал, а учительница улыбнулась.
Над ней еще не раз посмеивались, когда она говорила "учительша", "здорово ночевали" или "транвай", но постепенно насмешники попритихли. Таня быстро стала лучшей ученицей и охотно помогала отстающим. На третий год учебы учительница посылала ее в первое отделение, чтобы почитать малышам или заняться устным счетом.
Сидя за узеньким столом у окна и отрываясь ненадолго от учебника, чтобы посмотреть на нарядную даму в замысловатой шляпе или на франта в лакированных штиблетах, Таня напряженно думала о своем будущем. Она уже говорила с отцом о гимназии, но получила убедительную отповедь:
- А лопать что будем, если я вас по гимназиям отдам? Раздели-ка двадцать восемь рублей, что я в прошлом месяце заработал, на пять душ. За одно обучение пятерку в месяц платить придется, да книжки купи… А форма?..
Арифметика звучала убийственно, но Таня была не из тех, кто легко уступает. Поединок кончился вмешательством учительницы. Оценившая девочку по способностям и заслугам, она сама пришла к Пряхиным и заверила Василия Поликарповича, что дочь его будет отличницей и ему не придется платить за обучение. Польщенный отец сдался, и учительница тут же присела к столику, чтобы собственноручно написать прошение о допущении Татьяны Пряхиной к вступительным экзаменам в женскую имени государыни-императрицы Екатерины Великой гимназию.
Экзамены прошли, как в тумане.
Сначала диктант и пятерка. Потом беседа с неторопливым священником, который остался очень доволен тем, что девочка подробно рассказала историю "введения во храм" и знала не только обычные молитвы "Верую" и "Живый в помощи", но и особую великопостную. Чуть было не погубила все усилия пожилая и неприветливая преподавательница математики - Таня не смогла объяснить слова "анализ". Но и здесь кончилось благополучно…
Так сбылась главная мечта-надежда, и жизнь заметно изменилась. Появились новые подруги и знакомые, новые книги и новые интересы. Тем временем улучшилось и положение семьи, быт стал более терпимым, менее унизительным. Окрыленная успехами и новыми возможностями, Таня почти не обратила внимания на сараевские события. Уже сто лет, с восемьсот двенадцатого года, войны происходили на окраинах империи, и тех, кто сам не сражался, затрагивали мало.
Первые осложнения внес Максим, объявивший, что пойдет на войну добровольцем. Это удивило всех. За последние годы Максим вырос в мастерового, из тех, кто не только свой хлеб своими руками зарабатывает, но и помимо хлеба кое-что. Справил он костюм-тройку, сапоги хромовые, в кармане жилетки появились часы на цепочке американского золота. И в то же время открыто и резко осуждал царя и министров, говорил малопонятные слова о буржуазии и эксплуатации.
Тут с Таней они во мнениях расходились резко. Максима действительность все больше не устраивала, Татьяна же стремилась занять в ней свое, достойное место.
- Лучших людей самодержавие в застенках томит, - утверждал Максим с жаром.
А ей не верилось, что в тюрьму могут посадить хорошего человека.
- За что же лучших людей держать в застенках? - возражала Татьяна.
- Дура! - кипятился вспыльчивый брат. - За то, что они народу добра хотят. Чтоб мы с тобой, как люди, жили.
- Если мы будем честно трудиться, мы и будем жить, как люди. Вот ты же купил костюм, которого отец никогда не носил!
- А горбил сколько?
- Перестань, пожалуйста! Разве Иван Фаддеевич, - так звали мастера, учителя Максима, - меньше твоего работает? А ты нахватался каких-то слов - "эксплуататор", "буржуй"…
- Эти слова не простые, корень в них.
- Что ж за корень?
- Корень в том, что все богатства нечестным путем наживаются. Один живет, другой на него работает. Хозяин ест, а кухарка ему готовит!
- Кухарки есть и у многих учителей в гимназии. Что из этого? Когда бы они учеников учили, если бы у плиты чад глотали! По-твоему, и учителя эксплуататоры? Я сама хочу учительницей стать.
- В том-то и дело. Прислугу заиметь хочешь. Я тебе, Татьяна, вот что скажу: буржуазным духом ты в гимназии пропиталась. От класса своего отрываешься.
- При чем тут класс? Твой дед казак.
- А я пролетарий. Я с нагайкой на брата-рабочего не пойду.
- Разве те, кто бомбы бросают, лучше тех, что с нагайками?
- Бомбы во имя святого дела бросают! Да что я с тобой, с барышней, толкую!..
"Барышня" он произносил с презрением.
Таким был Максим накануне войны, когда, как и многих, подхватил его вихрь оборончества. Раскрыв Татьянин гимназический атлас, яростно давил он пальцем двуединую монархию Габсбургов, выкрикивал:
- Видали! Каков бугай разлегся! Сербия под ним, что телок малый. А они по Белграду из пушек! Не выйдет. Не дадим. Везде одно и то же. Сильный малого давит. Нет, война эта справедливая. Молодцы сербы, что эрцгерцога угробили. Молодцы! Мы их в обиду не дадим…
Уход Максима на войну внес, конечно, в семью смятение. Однако постепенно оно утихло. Решили разумно: не пойди он с рвением, все равно бы взяли вскоре. А тут еще пришла из Карса фотография. В заломленной набекрень фуражке с кокардой, в погонах со скрещенными пушечными стволами, был Максим красив и лих - на груди серебряный крестик на полосатой ленточке. Дед-казак, приехавший в город - привез сала, пшена и фрукты сушеной, - фото рассматривал, пока слеза не прошибла.
- Моя кровь, казацкая… Эх, коня б ему! Хотя и пушки, понятное дело, не бесполезные. Под прикрытием с пушек казаку, конечно, сподручнее…
Постепенно вошла в колею военная жизнь, на фронтах преобладало затишье, и лишь немногие предвидели недалекие грозные перемены. Гнев пока только накапливался в окопах, а тыл жил почти по-прежнему, повседневными заботами, и даже печатавшиеся в "Ниве" списки офицеров, "павших на поле брани", с маленькими, рядами заполнявшими журнальные страницы фотоснимками стали почти привычными.
Вечерами на главной в городе Соборной улице в ажурной тени акаций, как и до войны залитых электрическим светом, прогуливались гимназистки с подругами и кавалерами, решая вечные проблемы счастья. Конечно же и Таня бывала здесь.
Здесь это и случилось четырнадцатого сентября пятнадцатого года по старому стилю.
Было уже по-осеннему прохладно, и Таня радовалась, что смогла надеть новое серое пальто, которое, как все говорили, ей очень шло.
О дальнейшем она рассказала в своем дневнике:
"Вечером мы с Надей вышли на Соборную. На углу Тринадцатой линии я вдруг услыхала: "Надя! Разрешите подойти к вам". Это были незнакомые мне юноши. Надя представила их: Юра М. - гимназист, Слава Щ. - реалист.
Юра высокий, красивый шатен, но держался он не самоуверенно, а весьма скромно, приветливо и с достоинством. Мы говорили о наступившем учебном годе, о затянувшейся войне. Юра недавно вступил в санитарную дружину, которая помогает перевозить раненых в госпитали.
Вдруг я слышу:
- Четырнадцатое сентября я отмечу в моем дневнике красным кружком, ибо, я уверен, это знаменательная дата в моей жизни. Простите за излишнюю откровенность, - которую древние греки считали недостатком ума… Но что делать! В некоторые моменты своей жизни человек не может сдержать себя…
Я предостерегающе подняла руку.
- А может, вы поостережетесь посвящать меня в свои настроения? Вы меня слишком мало знаете.
- Напротив! - воскликнул он. - Я знаю вас давно. Уже более месяца я ищу случай познакомиться с вами. И хотя я разговариваю с вами всего несколько минут, я вижу, что не ошибся. Вы достойны полного доверия и чистосердечия.
Сложные чувства охватили меня. Юра тоже вызвал во мне доверие, но для первого знакомства он вел себя недостаточно сдержанно. Тут нас нагнали отставшие было Слава и Надя, и разговор снова стал общим.
Потом мы расстались. Но я все время думаю об этом пылком гимназисте. Неужели его искренность только прием, чтобы кружить головы девушкам? Хочется верить, что нет!"
В последующие дни Таня виделась с Юрием всего дважды и случайно, хотя и не случайно, конечно, потому что оба стремились к такой "случайной" встрече. Оба так мечтали о ней и так волновались, что, встретившись, не знали, о чем говорить. Юра неосторожно признался, что получил двойку по французскому, но, когда он намекнул, что возможная виновница этого печального события Таня, девушка строго заявила, что они не увидятся до тех пор, пока двойка не будет исправлена. И Юрий уступил, принял ее условия.
Они и не подозревали, что это почти шутливое столкновение лишь первая, бессознательная еще проба сил в долгом и мучительном противоборстве разных характеров в сущности совсем разных людей.
Но они не знали, и через несколько дней Надя передала Тане записку:
"Слово сдержал. По французскому - 4.
А что, если в воскресенье сделать, прогулку в рощу? Покататься на велосипедах, полюбоваться осенью?
Жду Вашего согласия.
Ю .".
Конечно, оно последовало.
На окраину пригородной рощи, где через пять лет так счастливо избежал смерти подполковник Барановский, девушки приехали на трамвае. Молодые люди уже ждали с велосипедами на остановке. Таня на велосипеде не ездила - для их семьи он был недоступен, да и непривычен, - и обе пары разделились. Надя изъявила желание учиться кататься, и они со Славой отправились на главную, широкую аллею. Юра остался с Таней.
Оба были смущены и некоторое время молчали.
Наконец Таня, стараясь взять шутливый тон, сказала:
- Поздравляю вас с большой победой… над французом.
Сняв фуражку, Юра сделал размашистый актерский поклон.
- Вот затрещали барабаны, и отступили бусурманы.
- Кажется, это было трудное сражение?
- Ваш добрый гений принес мне победу.
- Не очень он, однако, силен, мой гений, едва на четверку…
- Не скажите! Для меня "четыре" по французскому - подвиг. Я ведь эмоциональная натура, а языки - удел сухарей и зубрил.
- Что же вас увлекает?
- Поэзия жизни.
- Вы пишите стихи?
- В такой замечательный день хочется быть поэтом. Хотите, я попробую?
- Сделайте милость.
Он огляделся, задумался на минуту и продекламировал:
Хотя октябрь и осенью считается,
Но я не верю, нет!
Весна в душе моей рождается,
И ей я шлю привет!
Таня захлопала в ладоши:
- Блестящий экспромт!
- Не смейтесь, - смутился Юрий. - И не думайте, что я легкомысленный человек. Я много думаю. Вы не поверите, мы со Славой даже трактатами обмениваемся.
- Трактатами?
- Да. По самым различным вопросам.
- Например?
- По самым разным - жизнь и ее смысл, смерть и бессмертие, кого можно считать хорошим человеком, самолюбие и самомнение, честолюбие и тщеславие…
- Остановитесь, Юра. И того, что вы перечислили, на полжизни обсуждать хватит. А когда же вы собираетесь претворять выводы в практику?
- Главное, установить истину. Послушайте, Таня! Вы очень серьезная девушка. Присоединяйтесь к нам, в спорах люди обогащаются.
- А вы горячо спорите?
- Непримиримо. Ведь Слава нигилист. И безумно увлекается. Иногда он просто отрицает все доброе. И даже жизнь, как таковую. Представьте себе, в одном трактате он написал: "С объективной ценностью жизни дело обстоит весьма скверно, и, во всяком случае, остается под большим сомнением, следует ли жизнь предпочесть небытию…"
- Это его мысль?
- Нет, это сказал Шопенгауэр, но Слава разделяет его самые парадоксальные мысли. Да он и сам парадоксальный человек.
- С такими людьми опасно состязаться.
- А вы возьмите тему, в которой у вас будет сильная позиция.
- Какую же?
- О любви и дружбе.
- Что вы! Я так мало знаю о любви. Нет, писать я не буду. Боюсь излагать незрелые мысли.
- Вот уж не думал, что вы испугаетесь.
- Что поделаешь, я трусиха.
- Вы не трусиха, Таня. Вы откровенный, скромный и умный человек.
- Такие похвалы больше к лицу мужчине.
- Ах, вы еще и кокетка! Что ж, послушайте и другие комплименты…
Но Юрий не успел их высказать. На аллее появилась Надя, в страхе мчавшаяся на велосипеде, над которым потеряла контроль. Пытаясь замедлить движение, она слишком резко нажала на тормозную педаль, не удержалась в седле и полетела с машины.
Спешивший за ней Слава притормозил рядом.
К счастью, все обошлось благополучно, и Надя уже поднималась, но выглядела довольно жалко и смешно, перепуганная и растерявшаяся. Юра с Таней расхохотались, Слава только улыбнулся, но Тане показалось, что улыбка его недобрая, даже злая.
В тот вечер она написала:
"Я все больше ощущаю на себе влияние Юры. Стоило ему сказать мне о парадоксальных суждениях Славы, и я уже увидела в его лице нечто злодейское. Бедный Слава! Я не должна быть такой впечатлительной…"
Потом оказалось, что впечатление не обмануло. Но это позже. А пока…
- Посмотрите! - восхищенно восклицала, оглядываясь вокруг, Таня. - Вот березка. Как она хороша! Она совсем золотая, кажется, ни один листик еще не опал, а рядом голые ветки соседних деревьев. Наверно, это ее верные друзья. Они приняли на себя первые холода и осенние ветры, их злые порывы, чтобы защитить березу. Какое счастье иметь таких друзей!
- Вот и готов трактат о дружбе! - сказал Юрий.
- Вы готовы к спору?
- Ни за что! Я полностью согласен с вами. У вас всегда будут верные друзья, Таня. Вы этого заслуживаете.
- А что скажете вы, пессимистический человек? - повернулась Таня, довольная собой, к Славе.
- Почему вы меня так назвали?
- Юра сказал…
- Ах, Юра сказал! - перебил он. - Вот и ответ на ваш трактах. Бойтесь данайцев, дары приносящих. Он меня выдал, хотя и считается другом.
- Да вы просто мизантроп. Юра не сказал ничего плохого. Он вовсе не хотел вас обидеть.
- И дорога в ад вымощена благими намерениями. Альзо шпрахт Заратустра, что по-русски значит - Заратустра врать не будет.
- Но это же слова Данте!
- Я знаю. Но по мысли они ближе Ницше.
- Мальчики! Таня! - взмолилась Надя. - Как вы скучны.
Слава развел руками:
- Я скучен, как и положено будущему инженеру. Это прозаическая профессия.
- Неправда! - возразила Надя. - Мой дядя инженер, а он весельчак и прекрасно поет, и играет на фортепьяно.
- Завидую вашему дядюшке. Но мне медведь наступил на ухо. Зато Юра тоже поет.
- Вы поете, Юра? - обрадованно удивилась Таня. - Спойте нам, пожалуйста.
Юрий в нерешительности посмотрел на приятеля.
- Зачем ты меня выдал?
- Я только рассчитался. Долг платежом красен.
- Не слушайте его, Юра! Мы вас просим, - присоединилась Надя.
- Ну, если вы настаиваете… Пеняйте на себя. Я не Шаляпин и не Собинов.
Строчки из дневника:
"Нет, никогда не забыть мне этой чудесной прогулки, этой аллеи, покрытой шуршащим под ногами золотом, этих пестрых веток, которые слегка шумели, точно исполняли им одним понятную симфонию, и конечно же пение Юры. Он пел романс "Гори, гори, моя звезда!". Пел только для меня. Я видела, я чувствовала это".
После прогулки в роще встречи, естественно, участились. Много говорили о будущем, хотя Юра, в отличие от Тани, будущее свое представлял весьма неопределенно. То он собирался, подобно отцу, стать врачом и посвятить жизнь борьбе с людскими недугами, то презирал "малые дела" и говорил о возвышенных "свободных профессиях", а чаще ссылался на продолжавшуюся войну и утверждал, что после войны жизнь наступит иная и сама подскажет верную дорогу. Соглашаясь, строгая Таня настаивала, что в обновленной жизни потребуются надежные знания, и требовала от Юрия успехов в учебе. Он, однако, был слишком увлечен, чтобы думать всерьез о законах Ньютона или тригонометрических функциях…
Так Юрий Муравьев, Таня, Слава Щ., их друзья и соперники жили в начале девятьсот шестнадцатого года, живя еще, в сущности, в девятнадцатом веке, а век двадцатый громыхал пока в тысяче верст не слышными им разрывами артиллерийских снарядов, пулеметным лаем, рокотом боевых аэропланов…
И когда Таня стояла рядом с Юрием под золотистой березкой, брат ее, Максим, переброшенный тем временем из Турции в Галицию, широко расставив ноги в пыльных сапогах, хрипло выдыхал слова переданной по полевому телефону команды:
- Первое… осколочным… прицел… п-ли!
Рвал бомбардир-наводчик засаленный, прокопченный шнур, отскакивал назад пушечный ствол, изрыгая огонь и закованную в железо смерть, осаживалось орудие, и тут же солдаты подхватывали его и накатывали вперед, к брустверу…
- Третье!..
- Снарядов больше нет, Максим.
- Как - нет? Атака ж захлебнется…
- Почему прекратили огонь, фейерверкер? - кричал в трубку капитан Барановский.
- Снаряды кончились, ваше благород…
- С ума сошли! Атака захлебывается.
И оба на разных концах провода матерились в ярости:
- Сволочь петербургская! Казнокрады, жиды, забастовщики!.. Мразь!