9 марта 1999 года. Отец и я сидим в его кабинете. Мы играем в шахматы. Мне уже шестнадцать. Я собираюсь сдавать экзамены на юрфак в МГИМО. Ломая голову над цугцвангом, куда мой отец так ловко, так мастерски загнал меня, пытаюсь отвлечь его от эндшпиля. Обещаю познакомить отца со своей новой девушкой. "Она тебе точно понравится", - уверяю я отца. Папа вскидывает на меня задумчивый взгляд. А я пользуюсь этим и ловко ворую с шахматной доски ферзя - белую королеву. "Я тебе сейчас уши надеру, Андрей, - усмехается отец. - Немедленно верни королеву на клетку и играй честно". Отец торопится доиграть эту партию, потому что он уезжает в командировку на целый год. Но я прячу белого ферзя, потому что я хочу выиграть. Я никому не любил проигрывать, даже своему отцу, и никогда, ни от кого не воспринимал с благодарностью свои поражения. В итоге, вместе с белой королевой, которую я спрятал в карман, я проводил отца до такси, уже его ожидавшее.
Служебная чёрная "Волга". Пустой, серый, слякотный двор. Промозгло-холодно, мокро. Хочется домой, в тепло. А отец всё стоит и на меня смотрит.
- Передумал уезжать? Так оставайся, - предлагаю я. Отец неуверенно улыбается и бросает на меня последний взгляд:
- Ну, пока, Андрей. Если что - не поминай лихом, - и отец одним стремительным движением соскальзывает в чёрную "Волгу". Задумчиво посмотрев вслед машине, увозившей отца, я вернулся домой и аккуратно поставил украденного ферзя на клетку. В ту ночь я так и не сумел заснуть. Утром, как водится, всё забылось.
Потом были последние экзамены и выпускной на Москве реке, в котором принимали участие моя тогдашняя подружка, давно выросший третьеклассник Миша Ботвин и целое море пива. В августе, по результатам сданных мной экзаменов, меня зачисли в МГИМО. Подружка потерялась "по дороге", а я до сих пор подозреваю, что руку к моему зачислению в ВУЗ приложил лично Дядьсаша. Но, как бы то ни было, в тот день, когда я заявил всему миру, что я - студент, я проснулся абсолютно счастливым. Забыл обо всех обидах. Обрёл цель. Передо мной лежала новая жизнь: нарядная, яркая, удивительная. Она ждала меня. Она обещала меня любить, а я обещал быть ей верен. Лживое обещание, данное с двух сторон. Как искупление - обретение мной дара.
Я обрел его 11 сентября 1999 года. В тот вечер в наш дом пришел Дядьcаша Фадеев. Я сам и открыл ему дверь.
- Что случилось? - Я удивлённо разглядывал его белое лицо.
- Андрей, позови маму.
Я вызвал ему мать и уже собрался уйти в гостиную, чтобы не путаться у них под ногами, но Дядьсаша остановил меня:
- Андрей, подожди. Дело в том, что… в общем, твой отец пропал без вести.
Голос Дядьсаши звучал тихо и убедительно. Дядьсаша ещё что-то говорил, но я больше его не слышал. Передо мной крупным планом возникло лицо моего отца. А потом картинка начала меняться. Она изменялась так стремительно, точно кто-то, сидя в моей голове, молниеносно выдергивал одни детали и бойко заменял их другими. В одно мгновение я вспомнил, как выглядел мой отец за час до своего отъезда. Каким было его лицо, когда он прощался со мной. Как мерцали его глаза, когда он садился в "Волгу". Я прочувствовал даже сокращение ударов своего сердца до того, как попрощался с отцом, и после того, когда он уехал. Я с невероятной скоростью оценивал все зрительные образы. Моя память тут же фиксировала все впечатления и делала чёткие, однозначные выводы. Неуверенность и сомнение на лице отца. Мучительная борьба с инстинктом. Понимание предопределенности. Усталость, и, наконец, принятие решения. Последнее усилие воли - и готовность самому сделать осмысленный шаг в страшную, фатальную вечность. Так идут в руки палача. Так мой отец шагнул навстречу своему убийце.
- Отец не вернётся - его убили, - перебил я Дядьсашу. Сказал так, как объявляют приговор - окончательный, без помилования.
- Андрюшенька, это не так, - шагнула ко мне моя мать. Фадеев успел перехватить её.
- Подожди, Света, постой… Андрей, - тихо окликнул Фадеев меня. Я упрямо повторил:
- Вы не понимаете: мой отец не вернётся. Он хотел умереть. И я знаю: его убили.
Услышав это, "совет двух" испуганно переглянулся. Лица у обоих перекошенные. У мамы жилка дергалась на виске. У Фадеева на лбу бисеринки пота. Мать немедленно предложила вызвать мне "скорую".
- Да, Света. Набирай. У Андрея шок, - согласился Дядьсаша.
Никто тогда не догадывался, что со мной. О том, что было со мной, я узнал много позже. Но уже на первом курсе МГИМО, готовясь к сессиям, я мог за четыре секунды прочитать страницу самого сложного текста. Легко запоминал в день до сотни страниц. Увидев человека раз, мог вспомнить и рассказать, при каких обстоятельствах встречал его. Я мог вытащить из памяти жест этого человека. Мог полностью погрузиться в его мир и "считать" с него все эмоции. В 2009 году мой приговор был окончательно оглашен тестами Интерпола: "Унаследованная эйдетическая память - способность запоминать образы и максимально точно воспроизводить их. Эмпатия - высокая интеллектуальная способность анализировать и предсказывать реакцию другого человека".
Но тогда, 11 сентября 1999 года, до правды было ещё далеко. Моя мать окликнула меня: "Андрюша… корвалол… успокоительное". Но я ушёл от "совета двух" в кабинет отца и закрыл за собой двери. Я не хотел видеть их с Дядьсашей жалких лиц. Не желал слушать их объяснений. Мне ещё надо было сочинить какую-нибудь сказку для моей шестилетней сестры, которая в тот день ушла к подружке на день рождения. Последнее, что я помню о том дне - это то, как оглушительно может молчать тишина, когда я увидел шахматную доску отца. На ней осталось два главных героя: я, шахматная чёрная ладья - тура, равноценная пяти пешкам, и моя вечная противница - белая королева отца. С того самого дня моя жизнь кажется мне игрой в шахматы, где есть только белые и чёрные фигуры, только белые и чёрные клетки. И я понимаю, что я потеряю ещё много и все мои грешные поступки вернутся ко мне с болью, но эта партия не закончится до тех пор, пока не выиграю я - или белая королева…
В тот самый день, 11 сентября 1999 года, я поклялся найти того, кто довел отца до самоубийства. Я кропотливо искал убийцу долгих шестнадцать лет. Год назад я сдержал свое обещание. Поняв, что моего отца убил Симбад, я потерял в жизни последний якорь. К тому времени у меня и так мало, что оставалось. Была только вера в единственного человека - в тебя, Симбад… Сука, как я тебя ненавижу! Именно ты предал моего отца, чтобы получить мою маму. Когда я нашел капсулу с твоим личным признанием, то лишился веры в честных мужчин, в верных, искренних женщин. С тех пор я больше никогда не привязывался ни к людям, ни к вещам. Вещи, деньги - так, всего лишь предметы. Хуже с людьми. Все люди лгут. Людям я больше не верю. У меня есть работа, которую я, благодаря своему дару, делаю лучше других. И я ненавижу, когда меня от неё отвлекают. Я не люблю, когда мне звонят и на простой, дежурный вопрос "как дела?" по полчаса отвечают. Я ненавижу зануд с обостренным чувством трагедийной развязки. Я бешусь, когда мои уши пытаются занять ерундой. Тебе нужен совет? На. Иди, выполняй его. Меня раздражают те, для кого всё сильное и необычное является синонимами двум словам - "неприличное" и "аморальное". Я не люблю детей. Никогда их не хотел. А сейчас не хочу тем более… Но воистину нечеловеческую ненависть во мне вызывают красноречивые женские взгляды, которые говорят: "Этому парню только одного не достает - чтобы рядом была такая, как я". Сука, да кто ты вообще? Что ты обо мне знаешь? Ты даже не представляешь, кем я когда-то мог быть и чем я скоро стану…
05:50. Паркуюсь у крыльца "Самбо-70" и преувеличенно вежливо раскланиваюсь с добродушным дедушкой-охранником. Поднимаюсь наверх, в спортивный класс школы и распахиваю дверь раздевалки.
- Здравствуйте, граждане отдыхающие, - смеюсь я.
В ответ раздается весёлый хор голосов двадцати чуваков примерно моего возраста:
- Здарова, Андрюха!
- Привет, Андрей.
- Как сам?
- Нормально. Ещё дышу, - отвечаю я сразу всем и начинаю переодеваться. Пятью минутами позже мы все, облаченные в "доги" - форму для обучения и тренировок айкидо, вваливаемся в додзё. Додзё - это зал для занятий айкидо, требующий специального поведения. После пятнадцатиминутной разминки мы разобьемся на пары - "ката" - и погрузимся в интенсивный курс, ориентированный на углубленное изучение разнообразных техник. В нашей программе - занятия для "чёрных поясов" ёсинкан - айкидок, тренирующихся годами, а также курс для молодых бойцов, намеревающихся получить свой первый "чёрный пояс".
- Ki-no-tsuke! - командует тренер (то есть "приготовиться!").
Сажусь в базовую учебную стойку seidza (на коленях, с прямой спиной, руки сложены на бедрах) и остаюсь в таком положении в течении пяти минут. Это время для mokuso - тишины и полной концентрации. Для непосвященных стойка seidza неестественная и неудобная. Но за двадцать с лишним лет я к ней привык. Наконец, занятия начинаются…
07:56. Поскрёб ключом, зажатым в левой руке, в замочной скважине. Попинал ногой дверь и ввалился в родную хату. Нет, на тренировке мне не накостыляли - не успели. Я - yudansya (обладатель "чёрного пояса") и sidoin (мастер пятого дана), что для айкидо офигительно много. Забавно, но мой почетный титул мастера боевых искусств идентичен моему кандидатскому минимуму. Плохо то, что неделю назад я, как человек, в общем, не злой и по природе общительный, взял на свою голову себе в "ката" нового парнёра. Лёша - Алексей Сыроежкин - когда-то занимался кикбоксингом (представьте себе двадцатисемилетнюю груду мышц, упакованную в квадрат ростом метр девяносто, с простодушным лицом русского былинного богатыря, предлагающего навесить всем желающим православных люлей). В нашей школе ёсинкан Лёша дошёл пока только до "коричневого пояса". Лёшу это обижает, и в то же время вызывает в нем тайную гордость: дело в том, в ёсинкан обладатели "коричневых поясов" считаются самыми опасными партнёрами. Овладев кое-какой техникой, они ещё не научились дозировать усилия и поэтому просто бьют. Леша бить любил. С учетом его кикбоксинга, немногие выстояли с ним в "ката" и в драках, которые иногда происходят за периметром школы.
- Дрон, как думаешь, почему "чёрных" в Москве всё больше и больше? - ленивым тенорком осведомился Лёша в перерыве между отработкой бросковых техник и техник нанесения ударов по нервным центрам и уязвимым точкам.
"Дрон… чёрные… Кошмар. Просто ужас какой-то." Я непроизвольно морщусь: ненавижу весь этот вызывающий у меня рвотный рефлекс лексикон рабочих окраин, порождённый любовью к блатным песням и излишне доступной водкой. Гонор быдла и лексика деклассированных групп, для которых "культура" - это всего лишь название одного из федеральных каналов на нашем ТВ. Улучив момент, когда отвернулся инструктор, сообщаю любопытному Лёше, что коварные гости с гор уже давно освоили новую технику размножения.
- Это какую? - Лёша Сыроежкин в белом доги очень похож на большой королевский гриб-шампиньон.
- А твои нелегалы почкованием размножаются, - отвечаю я, совершенно некстати вспомнив школьный курс ботаники.
- Это еще что такое? - Светлые бровки Лёши недоуменно ползут вверх.
- А ты спроси у "простейших".
Сыроежкин улыбается и, счастливый, кивает мне.
- Понял, найду, Дроныч. А где простейшие этим занимаются? - Лёша спрашивает ну очень заинтересованно.
"Ага, понятно: "чёрные" для Лёши - это исключительно простейшие. Дай такому волю, и он отделит от христиан иудеев и мусульман, после чего создаст свой миниатюрный "Освенцим" с трогательной надписью над входом: "Мильхемет и газават. Welcome, твари нерусские"…"
- Лёш, а ты в своём любимом "Бирюлево" под всеми ящиками посмотри, - зло советую я. - Знаешь, как грибы размножаются?
- А причем тут грибы?
"Нет, Сыроежкин - это всё-таки очень тупое животное." В конце концов, Лёша догадывается, на что я ему намекал. Шутка, конечно, так себе, но чуваки, что отрабатывают технику рядом, тихо ржут, прислушиваясь, как я на свой лад воспитываю этого недоросля.
- Ладно, Лёш, извини, - говорю я, чтобы снизить градус. В качестве компенсации показываю Леше некоторые техники при работе с боккэном. Сейчас занятия с этим видом древнего японского оружия исключены из ряда школ, но у нас они пока практикуются, чему я очень рад: мало кто знает, сколько забавных и по-настоящему действенных вещей можно сделать при помощи этой палки. Именно поэтому в современной Японии к боккэну до сих пор относятся с должным уважением. Когда я мотался в Токио в прошлом году для сдачи экзаменов на сертификат "Yoshinkan Aikido Ryu", меня обязали сдать мой боккэн в багаж, как сдают оружие. А сейчас я, как старший, добрый товарищ, демонстрирую Лёше, как эффективно нанести боккэном тычковый удар. И как в момент удара сделать шаг в сторону и вперёд, а потом развернуться боком и пропустить боккэн мимо себя. Как перехватить его и как, действуя боккэном наподобие рычага, выкрутить запястье противника. И как противодействовать этому болезненному захвату, если метят в тебя. Потом опускаю вниз руки.
- А теперь ты бей, - предлагаю я. Сырожкин прищуривается и тут же пытается зашарашить боккэном мне прямо по правому плечу, где у меня была рана. Ухожу от удара.
- Лёш, пошутили и хватит, - по-хорошему предупреждаю я.
- Ага, - Лёша прицеливается и снова метит мне в правое. Пришлось выбить боккэн у Сыроежкина, уложить его на мат и несильно стукнуть этого идиота каширой боккэна прямо по дурной голове, чтобы начал соображать хоть немного. По додзё немедленно прокатилось раскатистое "бум-м-м", точно кто стукнул палкой по пустому жестяному чайнику. Меня это заинтересовало, и я дал Лёше по башке ещё разок. Прислушиваюсь: ну точно, благовест…
- Лёш, у тебя из головы звук, как из бубна.
Чуваки ржут уже в голос. Сыроежкин выбешивается прямо на глазах, бросает боккэн и, игнорируя мой поклон, уходит в раздевалку.
- А ну-ка вернись, - уже без улыбки приказываю я. Сыроежкин вскидывает на меня злые глаза. - Поклон и волшебные слова, - напоминаю.
- Domo arigato godzaj masita. Благодарю за то, что произошло, учитель, - нехотя произносит Лёша стандартную фразу для айкидок при обращении к сэнсею и кланяется мне. И потом, чуть тише, исподтишка: - Я тебя, Исаев, достану.
Лёша уходит, бросив на меня последний косой взгляд. Отзанимавшись и поболтав с чуваками, переодеваюсь, выхожу на улицу и тут же замечаю рядом со своей "бэхой" Лёшу, о котором успел благополучно забыть и который стоял и попинывал колесо моей машины.
- Ну чё, юданся, здесь поговорим? - Леша недобро играет бровями.
- А ты уверен, что тебе это нужно? - фыркаю я.
- Я-то уверен.
(Еще бы Лёша не уверен: кикбоксинг в уличной драке считается круче ёсинкана).
- Лёш, ну его все нафиг, а? Охолони… Gomon nasai. Считай, что я виноват, - говорю я. Но, если откровенно, то во мне уже играет дурная кровь того самого мальчишки, который всегда знал не столько, как драться, сколько как выигрывать у противника.
- Ну нет, так просто ты не отделаешься… Лови удар, гнида. - И Лёша в яростном прыжке стремительно выкидывает вперед ногу и правую руку. В итоге, наш короткий бой длится ровно две секунды, после чего я лично вызывал подвывающему Лёше "скорую" и втайне поздравлял себя с тем, что вся эта идиотская драка произошла в тихом дворе, а не в школе, где я - если бы инструктор засёк меня - навсегда бы лишил дана…
Я всегда знал, что агрессия - это дрянь. Агрессия - это когда я не в себе. Впрочем, я уже давно не в себе, как нашёл капсулу Симбада. Чтобы скинуть усталость и злость, залезаю в ванную. Через полчаса вылезаю из душа. Как был, мокрый, голый и злой, потопал на кухню, потирая правое плечо, куда метил Лёша. Открываю настежь окно и закуриваю. А из могил ко мне поднимаются тени прошлого…
Апрель 2007 года. Мне двадцать четыре, и с сентября 2006 года я - полноправный оперативник в агентстве Фадеева "Альфа". Пятница. Шумный "Спотсбар" на Новом Арбате. Алкоголя во мне в тот вечер было ровно столько, чтобы чувствовать себя похотливо и непринуждённо. Приперся я сюда в поисках, кого бы подснять. Оглядываюсь, делая выбор между хорошенькой шатенкой и симпатичной брюнеткой. И тут кто-то трогает меня за плечо:
- Дайте пройти, пожалуйста.
Оглядываюсь и вижу невысокую девушку с бледно-голубыми глазами на пол-лица и тёмно-русым хвостиком.
- Пожалуйста, дайте пройти к выходу, - настойчиво повторяет она.
- Дам. Если ты пять минут посидишь со мной. А ты посидишь?
Девушка молча оглядывает меня и, что-то прикинув, кивает. Заказал ей "мохито", себе взял сто пятьдесят односолодового виски (ага, в те времена было там и такое). Познакомились. Хотя, скорее, это я разболтал её…
Ее звали Таня Архипова. Двадцать девять лет. Уроженка Санкт-Петербурга. Со смущенной улыбкой Таня призналась мне, что вот уже два года, как она жена пресс-атташе посольства США, некоего Джейми Кэрри. Но мне не до её мужа. Потому что я уже совсем бухой и Таня ужасно мне нравится. И я сунул Тане свою визитку. Красиво и загадочно изложил, какой я молодец и как здорово я работаю в "Альфе". Таня внимательно выслушала меня, задала умные вопросы. Я отвечаю, но чаще глубокомысленно молчу, делаю умное лицо и отпиваю из стакана. На второй порции виски Таня нежно улыбнулась мне, потом наклонилась и шепчет:
- Ты очень хороший мальчик, Андрей.
- Ага, я такой. - Отвечаю и поцелуем впиваюсь Тане в шею.
- Поедем в "Метрополь". Прямо сейчас, - задыхается Таня.
- Куда? - я сначала даже замешкался. "Ничего себе запросы у неё…" Впрочем, довольно быстро я сообразил, что в кармане у меня карта "American Express", а на ней штуки две грина, отложенные от зарплаты. -А давай, - задорно соглашаюсь я.
- Да нет, ты не так понял, - смеётся Таня, - я на Тверской не утюжу. Просто у меня есть номер в "Метрополе", и он уже проплачен. - Таня, как истинная женщина, разгадала меня.
- Кем проплачен, honey? Ты же домохозяйка, а не проститутка, - прищуриваюсь я.
- Кое-кем проплачен. А кем - секрет фирмы. - Таня улыбается мне грустно и таинственно.
- Да-a? Ну, поехали, загадочная ты моя…
Через час мы уже в отеле. Самовлюблённый идиот - я знал, что она мне даст. И она трахалась со мной запойно. Безбашенный, ничем не защищённый секс. Бешеное, несказанное удовольствие. А на утро признание - причина нашей ночи, озвученная Таней вслух:
- Андрей, я хочу ребенка.
- Валяй, - обалдело разрешаю я, наблюдая за тем, как Таня принимается одеваться и звонить своему Джейми Кэрри. Утешив мужа, Таня подумала и говорит: