– А-а, опоздали... Не беда, попробуем догнать автобус! – отец Александр резко поворачивает руль вправо и жмет на газ. Все происходящее напоминает сюжет из ковбойского вестерна. Наконец, догоняем автобус, который останавливается для высадки пассажиров.
– Всегда рад тебя видеть! – кричит вдогонку отец Александр.
Впрыгиваю в распахнувшиеся дверцы. Покупаю билет. Включается лампочка над головой. Поехали! И вдруг понимаю, что забыл спросить у священника о чем-то самом важном...
1996 г.
МАРИОНЕТКИ
Поди вспомни теперь, с какими чувствами оставлял свой город один из создателей Тбилисского театра марионеток, художник Валерий Бояхчян. Быть может, еще не прошла душевная боль: перед самым отъездом похоронили Сергея Параджанова, с которым Валерия связывали не только дружба, но и совместная работа над фильмами "Сурамская крепость" и "Ашик-Кериб". Не покидала тревога и за остающихся в Тбилиси родителей. Но в кармане лежали билеты в Нью-Йорк и обратно, в аэропорту его должны были встретить представители фирмы, предложившей выгодный контракт в Калифорнии. Однако, как это нередко случается, в аэропорту его никто не встретил...
Бояхчян рад, что все пошло не по намеченному плану. Ведь отправься он из Нью-Йорка в Калифорнию или обратно в Тбилиси, – не повстречал бы Ариадну и не родился бы его Сережка.
– Вы только взгляните, разве можно о чем-то жалеть? – показывает он фотографию, с которой улыбается трехлетний голубоглазый мальчуган.
Да и мог ли он сразу покинуть "столицу мира", не побывав в Бродвейских театрах, в манхэттенских музеях живописи, не открыв свой Нью-Йорк? И... начались его скитания, о которых Бояхчян не любит вспоминать сам и недовольно кривится, когда об этом рассказывают другие. Только немногие из его друзей знают, как он работал швейцаром, как спал в подвале, как за картины с ним расплачивались пиццей...
– Э-э, зачем об этом вспоминать? Кому это интересно? Давай лучше поговорим о театре.
Из кусочков тряпок, ракушек, пуговиц Валерий создавал кукол. Вместе с женой шли в Центральный парк и там, под открытым небом, разыгрывали короткие сценки. Управляя вдвоем шестью куклами, они возвращали зрелище с марионетками к его истокам – площадным балаганам, вертепам, комедии дель-арте. Тогда-то, во время этих миниатюрных постановок, начали зарождаться сюжеты для его будущего театра марионеток.
– Манхэттен – это город-шоу, ему не нужны слова. Ему нужны музыка, танец, – говорит Валерий. – Театр марионеток должен стать продолжением городского шоу. Американцы увидят самих себя в куклах. Чарли Чаплин, еврей в лапсердаке, латиноамериканец, играющий на губной гармошке, негр, жующий гамбургер, – это ли не узнаваемые, коренные жители Нью-Йорка?
Друзей Валерия давно не удивляют его "странности": порой он может сюрпризом присылать им билеты в театр. Или, позвонив за полночь, начнет рассказывать о новой придуманной кукле. Или же, пригласив к себе на день рождения, накроет стол и вдруг, оставив гостей, удалится в уголок колдовать над новой марионеткой. Это свойство, которое по отношению к художнику называют "не от мира сего".
…Семья долго жила за счет продажи его картин. А марионетки, подвешенные на нитках, смотрели в его квартире со стен, с карнизов, с люстры. Ждали, когда войдет Некто и дернет за ниточки, чтобы все ожило...
ххх
Где только Бояхчян не искал того, кто бы поверил в его идею театра и дал бы наэто деньги! Обращался и к армянским бизнесменам, и к украинцам со Второй авеню, и к новым русским. Просил, показывал своих кукол, читал сценарии. Все отказывали. Одни считали, что это невыгодно ("Да-арагой, давай лучше откроем ресторан!") Другие, если и соглашались дать какую-то сумму, то сразу же заказывали и свою музыку, и сценарий. Заработанные на картинах деньги быстро таяли.
– Выбрось из головы свою бредовую затею, – убеждали его.
– Я сказал: театр будет!
Он выстрадал свой театр в сюжете, родившемся из его собственной жизни.
Герой пьесы – бродяга, каких полно в Нью-Йорке. Уставший, в грязных лохмотьях, презираемый и отвергнутый всеми, бредет по ночному опустевшему городу, толкая перед собой тележку с нищенским скарбом. На его голове корона. Значит, это не просто бродяга, а сумасшедший. А, может, и царь, кому принадлежит и эта безлюдная улица, и Манхэттен, и... весь мир. Не себя ли видел Валера в этом бомже-царе? Ему ли не знать ночных улиц Нью-Йорка, где он бродил, отвергнутый всеми?
Кстати, улица вовсе не мертва: вот капает ржавая вода из крана, а вон там, из-под решетки на асфальте, валит клубами пар. Гулко, как в вату, стучат колеса подземки. Люк вдруг открывается – и появляется карусель, вспыхивают огни. Чарли Чаплин, Пьеро, Мэрилин Монро – все танцуют у ног бомжа-царя...
В данном случае – это не фантазии, а начало спектакля "Голубая корона" театра LOFT. Слово loft имеет несколько значений: чердак, верхний этаж, хоры в церкви. Организаторы решили дать своему театру именно такое название, подчеркивая условность жизни, где чердак может вдруг превратиться в церковные хоры, а нищий – в царя.
Итак, фортуна, в конце концов, улыбнулась Бояхчяну. Он встретил Майкла и Хайка Тутунджянов, американцев армянского происхождения. Майкл – профессиональный режиссер, Хайк – фотограф. Увидев кукол и ознакомившись со сценарием Валерия, братья Тутунджяны поверили в идею театра и стали ее спонсорами. Нашли подходящее помещение, которое раньше использовалось под склад. Втроем почти полгода оттуда не выходили, превращая захламленный склад в театр.
Помню, как-то раз, в первом часу ночи, я туда заглянул. Работа кипела: Майкл и Хайк рубанками подгоняли доски для помоста, Валера кроил занавес. Повсюду валялись инструменты, доски, ткани.
– Сына и жену вижу только спящими. По-моему, сын подрос, – сказал Валерий то ли в шутку, то ли всерьез. – Прихожу ночью, несколько часов сплю и снова сюда.
Сквозь пелену пыли и горы всякого хлама проступало нечто волшебное: гипсовая кисть кукловода, свисающие с его пальцев серебряные нити...
ххх
За несколько дней до премьеры в театре LOFTсостоялся банкет. Приглашенные театральные критики, актеры, бизнесмены, потягивая вино, прохаживались по фойе и рассматривали на стенах эскизы к спектаклю. Как это часто бывает на подобных мероприятиях, звучали тосты, были сказаны слова любви и уважения к искусству вообще и к создателям LOFT, в частности. А где же сам художник?
Рука рвется написать что-то вроде "он был немного уставшим, но в его глазах светилось счастье...". Ничего подобного: в широченных черных штанах, жилетке и в элегантно вывязанном шейном платке, Бояхчян сидел в затемненном углу и смотрел на опущенный занавес. В этот момент он почему-то очень напоминал главного героя своего спектакля...
– Мне нужно отдохнуть пару дней, – сказал он тихо. – Но театр родился.
...На следующий день я позвонил Бояхчяну домой, чтобы пожелать его театру счастливой звезды. Была суббота, девять часов утра. Трубку взяла его жена Ариадна:
– Валера? Он давно ушел в театр, – ответила она.
– Надолго?
– Наверное, на всю жизнь.
2001г.
КОШМАР НА УЛИЦЕ СВЯТОГО МАРКА
Дьяволиада. Не иначе как происками нечистой силы можно объяснить, почему ЭТО возникло именно на улице Saint Mark`s. Евангелисту Марку, в честь которого названа эта улица, наверняка стало бы дурно, пройдись он сегодня по ее раскаленному, заплеванному асфальту. Порою кажется, что именно здесь материализовались вурдалаки Гоголя, здесь родился киносимпатяга Фредди Крюгер, здесь подтвердились все пансексуальные теории Зигмунда Фрейда.
Старожилы рассказывают, что лет эдак тридцать-сорок назад этот район Манхэттена отдаленно напоминал венгерский или западно-украинский городок. Здесь жили выходцы из стран послевоенной Восточной Европы. (Потому и район называется East Village – Восточное местечко.) Это было не самое престижное место Нью-Йорка, хотя тут располагались и галереи художников, и театральные сцены. Время шло, поколение родителей старело, а дети, став на ноги, переезжали в более престижные районы Нью-Йорка или в другие штаты. Жизнь здесь нищала и гасла...
Вам нужен металлический лифчик? Цветная татуировка на макушке или под мышкой? Полиэтиленовые плавки? Пять сережек в ободе одного уха и три на кончике языка? Или в более пикантном месте? Никаких проблем, правда, будет немножко больно. Только не нервничайте. Лучше зайдите в парикмахерскую "Небесные существа", и через полчаса, после вылитых Вам на голову двух банок красной и одной зеленой краски, Вы станете красавцем, мать родная не узнает, что, кстати сказать, будет лучше для нее же самой.
Улица Святого Марка сегодня считается самой сумасшедшей в Нью-Йорке. Столь любимое американцами слово "крейзи" (crazy – псих) наиболее точно отражает общий дух и идею этой улицы.
Собственно, идея андеграунда, контркультуры и протеста не нова. Корнями эта идея уходит в свою национальную традицию и имеет свою национальную физиономию. В крупных городах местом тусовки юных бунтарей чаще всего становится определенная улица. В Нью-Йорке – это улица Святого Марка. Здесь бунтуют панки.
Против кого бунтуют? Как ни парадоксально, в большинстве своем они –дети обеспеченных родителей. Окончив школу, из чувства юношеского протеста или просто за компанию не пожелали дальше ни учиться, ни работать. Сбежали из дома, не забыв, кстати, прихватить родительские деньги. Пробили на лице пару-тройку дырок для сережек, перекрасили волосы, напялили на себя тряпье, и улица Святого Марка приняла их как родных. Они не хотят быть такими, как все. Они всем недовольны и потому желают выглядеть отбросами общества.
Живут "коммунами", снимая одну квартирку, а то и комнату на несколько человек. Иногда, когда еще тепло, ночуют на скамейках в Томпкинс парке, хлебают суп из передвижных бесплатных кухонь для бездомных, курят марихуану, дуреют в ночных клубах, короче, "тусуются". На лицо ужасные, но незлые внутри, они живут в своем собственном мире и не любят, когда их трогают посторонние.
Здесь в магазинах оригинальная бижутерия сережек-черепов, кулонов-скелетов и свечей в виде вампиров. Здесь Амур по сходной цене продает для извращенцев наручники, плетки и нижнее белье из проволоки. Жизнь превратилась в театр, синтезировав психологию первобытных племен и броскую эстетику американского шоу-бизнеса. Здесь богиня – Мадонна.
На вопрос "Почему ваш магазин назван "Религиозный секс"?", Давид Игвин, бывший гитарист панк-рок-группы и нынешний владелец магазина, пояснил, что долго кряхтел над названием, пока не решил соединить две несоединимые вещи: секс и религию. "Смысла в названии, в принципе, нет, зато, согласитесь, звучит". Последний писк моды – облегающий пластиковый комбинезон с капроновыми вставками на боках. Все из пластика: корсеты, брюки, лифчики. По словам Давида, пластик сейчас – самый модный материал, и первой эту моду выразила Мадонна, выступив на концерте в пластиковом корсете и нижнем белье. До этого, ну какой, извините, псих в тридцатиградусную жару запакует себя в полиэтиленовый кулек? Теперь же, хотя в нем, как в бане, зато – как Мадонна.
Свою необычную продукцию владелец "Религиозного секса" заказывает у дизайнеров, шьется она небольшими партиями в ателье Нью-Йорка и Калифорнии. Что сейчас в моде? Все очень длинное или очень короткое. Главное – чтобы ОЧЕНЬ, ведь основная задача – поразить, ошарашить любой ценой. И потому сегодня – пластик, завтра, допустим, стекло, послезавтра – листовое железо...
Владелец соседнего магазина под названием "Шваль" Луи Феррара в прошлом – модельер одежды. Он обожает кожу. Черные кожаные ремни, куртки, сапоги-чулки до бедер, несмотря на лето, в большом ходу. А самый шик – это кожаный ремень на шею и кожаный с заклепками корсет. Законодатель этих нарядов – тоже Мадонна. "Конечно, мой магазин не для бабушек, – говорит Луи. – Но ведь Нью-Йорк – это сумасшедший поезд, здесь особый крэйзи-стиль. А что, извините, неужели в России нет крэйзи-молодежи, которая хочет самовыразиться?"
Потребность самовыражения, очевидно, завершила процесс превращения человекоподобной обезьяны в питекантропа. Перестав быть пассивным объектом природы, человек сам превратился в творца. Восторженного дикаря переполняло творчество и, еще не зная иных средств самовыражения, дикарь начал размалевывать свое тело, зашифровывая в изображениях свою агрессивность, страхи, сексуальные наклонности. Ученые давно доказали, что наколки и серьги на теле современного homosapien – это архаичные пережитки еще тех, первобытных времен.
ххх
Над магазинчиком "Дикие свиньи", на втором этаже, – обитая жестью дверь. За нею, в небольшой ярко освещенной комнате, три шамана-художника, окуная электроиглы в чернила, делают клиентам татуировки. На топчанах, стиснув зубы от боли, лежат две абсолютно раздетые девушки и один парень. На стенах висят образцы: витиеватые узоры, змейки, бабочки – выбирай, чего душа желает, и ложись. Самая дешевая наколка стоит здесь семьдесят долларов.
Джон Хинклей, с вытатуированной на горле огромной разноцветной бабочкой, в этом бизнесе уже более пяти лет. Он не профессиональный художник, а самоучка. Джон уверен, что татуировка – это средство проявить свою индивидуальность, и потому она будет существовать вечно. По его наблюдениям, женщины теперь гораздо чаще мужчин ложатся под иглу татуировщика. Места на теле выбираются согласно желанию обратить на себя внимание противоположного пола. Мужчины предпочитают спину и предплечья, женщины – грудь, бедра и лодыжки. Женщинам, кстати, больнее, но они знают, во имя чего терпят боль.
– Городские власти требуют от нас соблюдения всех средств предосторожности против заражения СПИДом и другими вирусами. За нарушение штрафуют, – жалуется Джон. – Для каждого клиента нужно использовать новую иглу и новую баночку чернил.
Вытатуировать Ленина, Сталина или Путина Джону пока никто не заказывал. Но если принести с собой фотокарточку, то из уважения к русским он перебьет хоть спереди, хоть сзади, будут как живые.
Кстати, о политике. Самые ядовитые, политически похабные надписи и изображения на футболках впервые появляются здесь, на прилавках магазинов, а потом расходятся по всему городу. Скажем, чего стоит мэр Блумберг с торчащей из задницы сигарой (ответ на борьбу мэра с курением).
Постоянство этой улицы поражает. За последние пятнадцать лет облик района East Village менялся не раз. Выходцев из стран Восточной Европы потеснили латиноамериканцы, с недавних пор здесь стали селиться азиаты. Словом, на East Village, как и везде в Нью-Йорке, все течет, все меняется. Только улица Святого Марка остается в своем первозданном виде.
Завершить оформление тела можно в салоне "Андромеда". Это – ювелирная мастерская тела. Мастер по имени Филипп, с серьгами в бровях, ноздрях, губах, подбородке, горле (дальше футболка), пробив дырку, вставляет очередному клиенту серьгу. Запретных мест нет. Отдельный кабинет и строгая конфиденциальность. На прилавках колоссальный выбор серебряных колечек. Рядом, словно экспонируя товар и работу мастера, стоят две девушки, на чьих лицах свободного от колец места практически нет.
В "Андромеде" очередь. Валит желающий самовыразиться народ. Чтобы попасть на прием к мастеру, нужно ждать. Однако уже смеркается. Конечно, ежели в твоей ноздре ни единой серьги, то можно и подождать. Но лучше – выдвигаться в сторону метро. Тем более, у обочин все больше негров, предлагающих сомнительно пахнущие сигаретки, все громче музыка из дискотек в подвалах. А из парков, утомленные сентябрьским солнцем и лежанием на траве, звеня металлом, в полиэтилене и коже, в наколках и серьгах, с красно-зелеными торчащими волосами, выходят на улицу Святого Марка нынешние ее хозяева – дети богатых родителей, бунтари, отбросы общества, словно стая разноцветных бабочек или дикое первобытное племя.
2012 г.
БРОДЯГИ У ЧАШИ
ПО ДОСТОЕВСКОМУ
Как-то вечером, возвращаясь с пляжа домой, я увидел непонятную картину: в огромной беседке, что на знаменитой Брайтонской набережной, странные типы кружили возле молодого священника. Тот стоял перед небольшим переносным иконостасом и молился. Звякала цепочка кадила в его руке. За его спиной спокойно, как телохранители, стояли два рослых парня. Было ясно, что если понадобится, они смогут священника защитить.
– Коз-зел! Гнида! За что же мне такая жи-изнь?!.. –возле них осипшими голосами орали и стенали мужчины и женщины, к которым применимо только одно слово – ДНО.
С распухшими лицами, все в синяках, в рванье, эти люди все же чувствовали, что сейчас они не могут сидеть за столиками в грязной беседке, глушить водку, орать и драться, как это они здесь обычно делают изо дня в день. Ведь возле них молился священник, молился об их же спасении. Пьяные и злые, они отставляли недопитые стаканы, с руганью и слезами подходили к священнику.
– "…Ты же, Владычице, избавления подаждь страждущим недугом пьянства…" – читал тот, сильнее размахивая кадилом, и запах ладана смешивался в воздухе с перегаром, а слова молитвы с отборной бранью.
Наверное, лишь перу Достоевского под силу описание таких сцен, когда падшие, почти утратившие человеческий облик русские люди целовали крест. Кстати, целовали не все. Некоторые не выдерживали, что-то в них восставало, противилось. Одни отходили снова пить водку, другие оставались ждать окончания службы, чтобы поговорить с батюшкой "за жизнь" и поплакаться в его рясу…
ххх
– По моим сведениям, прошлой зимой в брайтонских подворотнях погибло одиннадцать русских бездомных: кто замерз, кто умер от "овердоз", одна женщина на улице сгорела заживо – закуталась в одеяла, спасаясь от холода, потом, пьяная, закурила, и одеяла зажглись, – рассказывает священник Вадим. Это он тогда совершал молебен в беседке.
Мы сидим с ним в храме Божией Матери "Неупиваемая Чаша", что на Брайтоне. В церковь входят мужчины и женщины, ставят свечки, обращаются к отцу Вадиму:
– Батюшка, Наташка опять сорвалась и ушла в запой... Батюшка, Толя снова сегодня пришел пьяный и требовал деньги. Как быть?
Отрываясь от разговора со мной, священник всех выслушивает, что-то им советует.
– Все началось несколько лет назад, – продолжает он свой рассказ. – Как-то раз в храм пришла незнакомая девушка и обратилась к прихожанам. Сказала приблизительно следующее: "Как же вы, православные, можете спокойно молиться в теплом храме, когда ваши единоверцы умирают на улицах от холода и водки?!" Ее, уж слишком пламенная, речь вызвала у меня сомнение: "Прям-таки умирают на улицах?" В ответ она предложила мне совершить экскурсию по зимнему Брайтону.