– Кто вам раскрывал премудрости тюремной субординации?
– Прежде всего, опытные контролеры, которые охраняли рецидивистов еще с довоенных лет. Они объясняли, что с этой публикой нянчиться нельзя, если наглеют, нужно сразу наказывать штрафным изолятором. Несколько уроков мне преподал заключенный без одного глаза, по фамилии Самигулин. Его с партией особо опасных привезли к нам из пермской тюрьмы и назначили санитаром. Мы с ним договорились: если кто-то из заключенных косит под больного, Самигулин мне подмигивает своим единственным глазом. В колонии тогда появилась "кирпичная" болезнь: приходит пациент и жалуется, что болен. Я вижу – он абсолютно здоров, но градусник почему-то показывает высокую температуру. В таких ситуациях Самигулин мне подмигивал: мол, не верь, загляни ему в карман. Я заставлял таких "больных" выворачивать карманы, а там лежал кусочек нагретого кирпича. Оказывается, перед тем как идти в медчасть, они нагревали кирпич, клали его в карман и пока мерили температуру, держали пальцы на этом кирпиче; потом, рассматривая градусник, теплыми пальцами ненадолго зажимали его наконечник.
– Но вам приходилось сталкиваться не только с псевдо-больными, не так ли?
– Конечно. С первых же дней работы я для себя выработал четкую позицию и пытался ее придерживаться: если человек болен – сделаю все, чтобы помочь ему; если же притворяется больным – отношение к такому было совершенно противоположным.
РЕЖЬ, НАЧАЛЬНИК, ПО ЖИВОМУ!
Аркадий описывает далекое прошлое детально и обстоятельно, называя даты, фамилии. Он спокоен, а сидящая рядом жена часто вскидывает брови: "Неужели было и такое?". Только сейчас, во время этого разговора, Анна узнает некоторые, порою холодящие кровь, подробности прошлой работы мужа. Он о многом ей не рассказывал: во-первых, запрещалось по роду службы, во-вторых, не хотел волновать. К примеру, только сейчас она узнала, что специальной охраны для медчасти не выделялось. Единственным средством защиты была вмонтированная в стол кнопка тревожной сигнализации, которая к тому же часто не работала. Или, скажем, под матрасом одного зэка однажды обнаружили три штыря – заточенные напильники, специально изготовленные для нападения на Аркадия...
– По врачебному халату не скучаете? – спрашиваю, рассматривая его фотографии той поры.
– Еще как скучаю! Иногда так хочется оперировать, накладывать швы, делать уколы...
– Говорят, что любой хирург помнит свою первую операцию. А как было у вас?
– Однажды ночью звонят из тюрьмы мне домой: "Срочно приезжай! Заключенный в изоляторе вогнал себе под ребра две швейные иглы!". По дороге в колонию я лихорадочно вспоминал те немногие операции, в которых участвовал ассистентом. Прибегаю в штрафной изолятор. Там на койке лежит пациент, у него под кожей в районе сердца я прощупал две металлические иглы. Кричу санитару: "Беги в медчасть, неси новокаин!". Проходит время, санитара нет. А пациент вдруг заявляет: "Режь, начальник, по живому". Я решил резать. Дрожащими руками подношу скальпель к его груди, делаю глубокий надрез, вынимаю из-под ребер одну иглу, затем другую. А больному – хоть бы что, даже глазом не моргнул. Я замазал ему рану йодом, обработал, перевязал, тот встал и пошел в барак. Так прошла моя первая операция в этой медчасти.
– Какой случай из вашей практики можно отнести к разряду особых? Что поразило, потрясло, показалось диким?
– Всего не припомнишь... Ну вот, к примеру: приходит ко мне зэк по фамилии Лапшин, просит направить его в госпиталь, утверждая, что проглотил гвоздь. Оказывается, Лапшин проигрался в карты, и возвращаться в колонию ему нельзя – убьют. Я начал допытываться, правда ли то, что он сказал, а Лапшин вдруг вынимает из кармана гвоздь и на моих глазах погружает его себе в рот. Представляете? В прихожей на вешалке вместо крючков были вбиты 125-миллиметровые гвозди – вот откуда гвоздь взялся.Отвезли Лапшина в больницу, там прооперировали. Но в колонию он уже не вернулся: в больнице несколько раз вспарывал себе живот, пока не умер. После этого я долго не мог прийти в себя. Знал ли я тогда, что перед моими глазами еще пройдет столько ожогов, инфарктов, самоубийств! Что впереди – массовые отравления, бунты, беспорядки...
"СНОЛЕВСКАЯ" БОЛЬНИЦА
Молодого способного врача заметили "наверху": в 25 лет он становится начальником медицинской части колонии, а еще через два года получает должность заместителя начальника межобластной больницы УИТУ МВД Татарии.
На дворе май 1964 года, и уже старший лейтенант Сноль в первый день приходит в больницу на руководящую должность. Ему вслед зэки больше не кричат: "Стиляга! Лепила!", а вежливо расступаются перед "гражданином начальником". В первый же день в больнице ЧП – больные в туберкулезном отделении перепились и захватили отделение!
– Дежурная служба предлагает применить силу. Я решил попробовать обойтись без крайних мер. Открываю дверь отделения – тихо; осторожно прохожу дальше по коридору...
– Но пистолет-то хоть при себе имелся? – спрашиваю его.
– Что вы! С оружием на территорию зоны вообще нельзя было входить, только в последние годы дежурной службе разрешили иметь баллончики со слезоточивым газом. Так вот, прохожу по коридору, открываю следующую дверь – тишина. И неизвестно, то ли там никого нет, то ли они притаились и ждут. Трезвые, они вряд ли бы подняли руку на врача, тем более на начальника больницы, а вот от пьяных можно ожидать чего угодно. Я обошел все палаты, но пьяных не нашел – они из больницы по крышам перебежали на территорию колонии. Потом их отловили и наказали.
При Аркадии эту больницу в Казани называли "снолевской". Сколько было отдано его сил, времени, нервов, чтобы вывести допотопную "больничку" на должный уровень, где больной смог бы получить медобслуживание не хуже, чем в любой городской больнице! При Аркадии была переоборудована операционная, открыты две лаборатории, перестроены палаты, двое увеличен штат врачей.
– У нас в больнице была лестница – литая, чугунная. Мыли ее только соляркой, чтобы блестела. Не лестница – красавица!
Я слушаю его и ловлю себя на мысли, что Аркадий – счастливый человек. Каждый ли из нас может сказать, что любил свою работу? С какой неприязнью мы порой вспоминаем те свои рабочие кабинеты, заводские цеха, лаборатории. А этот Сноль – даже о лестнице в больнице рассказывает с упоением!..
Я – АРЗАМИТЧИК!
Самым серьезным ЧП, с которым пришлось столкнуться Аркадию, было массовое отравление в одной колонии, которая в отдаленном районе Татарии строила химкомбинат. Некоторые конструкции там обрабатывались антикоррозийной жидкостью "Арзамит-5". Осужденные понюхали – пахнет спиртом. Для пробы дали выпить двоим, те опьянели. Тогда приложились еще несколько человек. Контролеры уволокли пьяных в штрафной изолятор. А по колонии уже пополз слух: спирт! Начали пить. Вскоре у многих появились признаки отравления. Больных срочно отвезли спецрейсом самолета в больницу, по тревоге были созваны врачи.
– Это была страшная картина: на койках – около сорока человек, у самых тяжелых слизистая оболочка глаз стала кровавой и настолько отекла, что выпирала из-под век. Мы пересмотрели литературу, советовались со специалистами, но нигде не нашли четких ответов, каким образом эта жидкость поражает организм. Тогда пошли по принципу – "размывать" больных. Поставили перед каждым чайник с водой: "Пейте как можно больше!". Позже выяснилось, что мы приняли правильное решение: "Арзамит" вызывает сгущение крови. Почти трое суток медперсонал практически не выходил из больницы, боролись за каждого. К сожалению, двух человек спасти не удалось... Мне потом часто приходилось иметь дело с отравлениями тормозной жидкостью, антифризом, клеем БФ, но этот случай был самым сложным. Некоторые осужденные потом с гордостью о себе говорили: "Я – арзамитчик!".
ЧЕМУ УЧАТ ЗЭКИ
– За столько лет работы вы хорошо изучили психологию заключенных. Можете ли обрисовать ее в основных чертах? Какие уроки вы вынесли из общения с зэками?
– Заключенные очень болезненно реагируют на обман. Ведь большинство из них считают себя незаконно или слишком строго наказанными, поэтому у них формируется психология жертвы. Обман зэки воспринимали тоже как очередное унижение. Беспорядки и бунты в колониях часто возникали из-за обманов тюремной администрации. Я веду к тому, что заключенные меня научили быть предельно честным по отношению к ним. Я никогда им ничего не обещал, если не был уверен наверняка, что смогу это выполнить. В то же время, я был обязан сохранять субординацию "врач – больной", поэтому четко обозначил границы личных отношений. Ведь какой это народ? – сегодня тебя попросят бросить письмо в почтовый ящик, а завтра предложат деньги, чтобы ты принес в зону пачку чая. Я крайне редко принимал от них подарки – различные самодельные ручки, зажигалки и т. д.
Кстати говоря, точно так же себя ведут и мои пациенты-американцы, которые, отсидев в тюрьме, лечатся от наркомании под надзором прокуратуры. Они разыгрывают сцены во врачебных кабинетах, симулируют психические болезни, пытаются манипулировать врачами, угрожают, короче, знакомая публика – все тот же преступный мир.
– Неужели вы всегда сдерживаетесь? Ни разу не ответили хаму?
– Ни разу. Во-первых, оскорблять осужденного запрещал закон, разрешалась единственная форма обращения "гражданин осужденный". Во-вторых, поднять на осужденного руку или по-хамски ответить – это значит показать слабость, поддаться на провокацию. К тому же при малейшей несправедливости от зэков сразу следовали жалобы "наверх". И чего они только не писали обо мне и о больнице: что я израильский шпион, что наши медсестры продают спирт, что повара воруют мясо. Приезжали комиссии, но серьезных нарушений не обнаруживали.
Но в последние годы ситуация с продовольствием и медикаментами ухудшилась по всей стране и, естественно, в тюрьмах. Казань превращалась в криминальный город, власть переходила к мафии. Изменился и контингент заключенных, и их отношение к медперсоналу: если когда-то перед врачом осужденные уважительно расступались, то в последнее время такое наблюдалось все реже, на врачей стали нападать, брать их в заложники…
ххх
Прощаясь с Аркадием, я думал: что же заставило его связать свою жизнь с этой больницей, иметь дело с зэками, рисковать? Чувство долга? Но вовсе не похож он на служаку. Карьера? Но ведь блестящую карьеру он мог бы сделать и на гражданке. Тщеславие, престиж? – об этом не может быть и речи.
Есть в этом человеке трудно выразимое словами качество: не показное геройство и не желание выделиться, а нечто, совсем противоположное.
И еще: его успеху в Америке можно позавидовать. Приехав сюда уже в далеко не молодом возрасте, Аркадий окончил специальные курсы, освоил английский и уже много лет работает в американской клинике. Прозвучит странно, но – спасибо казанской зоне, именно там он прошел школу выживания и получил закалку, которая помогла ему и в Америке...
– Почему такая несправедливость? – уже в дверях риторически спрашивает Анна. – Столько написано о разведчиках, военных, о тех, чьи профессии сопряжены с постоянным риском. Но о тюремных врачах сказано незаслуженно мало.
Абсолютно с нею согласен. Надеюсь, что короткий рассказ про Аркадия Сноля хоть чуточку заполнит этот пробел.
2010 г.
О БЕДНОМ ТАКСИСТЕ ЗАМОЛВИТЕ СЛОВО
Есть такие вещи, о которых нельзя написать в один прием. Они заслуживают серии очерков. Совсем не потому, что необычны или уникальны. Скорее, напротив, мы сталкиваемся с ними каждый день; они давно примелькались, став повседневными атрибутами Города Большого Яблока. К примеру, что нового можно рассказать о так называемых желтых такси, двенадцать тысяч которых сегодня носятся по всем пяти районам Нью-Йорка? Тем более что нового о желтых кэбах может узнать русский читатель после замечательной книги Владимира Лобаса "Желтые короли. Записки нью-йоркского таксиста"?
Однако после выхода всвет "Желтых королей" утекло много воды. Изменились не только цены и правила работы водителей, но и сами кэбби (так в Нью-Йорке называют таксистов – авт.). Еще лет десять назад примерно треть нью-йоркских таксистов составляли русскоязычные иммигранты. А сегодня, в основном, это азиаты и арабы. Почему же убежали наши?
Сами русские кэбби считают, что одна из причин – заработок, который за последние пять лет почти не изменился. Зато на все заметно возросли цены.
– Азиаты и арабы менее прихотливы, – объясняет мне таксист, представившийся Олегом. – Знаю многих кэбби пакистанцев и индийцев, которые здесь живут впроголодь, в дешевых квартирках, копят деньги, но богачами едут домой, в Индию или Пакистан. Там покупают себе и детям виллы, открывают бизнесы. Но через некоторое время снова приезжают в Нью-Йорк и садятся за баранку.
Я в Америку приехал из Израиля, принимал там участие в Ливанской войне, – продолжает Олег. – Но то, что пережил в Нью-Йорке за пять лет работы на такси, не сравнится ни с какой войной. У нью-йоркского кэбби должна быть особая психика. Ведь никогда не знаешь, что в голове и что в кармане у севшего в твою машину пассажира…
Зато с клиентами у "желтых королей" – все в порядке. Поднятой рукой у обочин при любой погоде и в любое время суток голосуют пассажиры, не смущаясь очередным повышением цен на проезд.
– А почему кэбби врут? Иногда, пока везут, расскажут такую историю, куда там Стивену Кингу.
– Не врут, а сочиняют. Наверное, потому, что голова у нас целую смену ничем не занята.
Голова хоть свободна, но за 12-часовую смену редко какой "король" отдыхает больше 10-15 минут.
Еще не включен счетчик в машине, еще раннее утро – половина пятого, и кроме бродяг и проституток на городских улицах никого нет, а "король" уже весь в долгах. Он должен хозяину за аренду машины, должен оплатить бензин, должен адвокату из профсоюза таксистов. А еще – плата за квартиру, счета, медстраховки, дети в колледже... Поэтому нужно рыскать, подрезать, чтобы за семь-восемь часов работы "отбить" аренду машины и бензин, а оставшееся время работать уже на себя. И на всякий случай, сдавая машину сменщику, кэбби переспросит: "Ты уверен, что завтра выйдешь в шесть утра? Может, ты выйдешь в половине седьмого?". Ведь эти тридцать минут в часы пик – золотые.
– Адский труд! И самое обидное – беззащитный! – восклицает Олег. – Разве мы похожи на преступников? Разве нас можно обвинять в расизме? Разве того, кому деньги даются с таким трудом, можно так бессовестно грабить?
ххх
Мы находимся в здании нью-йоркской Комиссии по такси и лимузинам. На стульях в ожидании вызова сидят около пятидесяти таксистов. Черный для них день и проклятое место. Среди них – индийцы в чалмах, негры в кожаных куртках, арабы в грязных свитерах. В уголке – двое белых, в светлых рубашках и при галстуках. Один из них похож на начальника главка, другой на ученого. Неужели русские "короли"? Точно.
Тот, что похож на начальника главка, – лет сорока, полный, внешне спокоен. Другой – постарше, лет пятидесяти, худощавый, чернее своего галстука. Его вид даже у самого безжалостного полицейского может вызвать сочувствие. Оба, как и остальные сидящие в зале, ожидают вызова на слушание дела.
Здание Комиссии по такси и лимузинам для каждого нью-йоркского кэбби – это лобное место. Здесь очень часто казнят и крайне редко милуют. Здесь на столах бесплатно лежит брошюра "Правила вождения такси", основную часть которой занимают обязанности водителя: начиная с того, что кэбби всегда должен быть опрятным, как огурчик, и заканчивая требованиями везти пассажира кратчайшим путем. В этом суровом кодексе есть даже положения, обязывающие таксиста настроить радиоприемник на заказанные пассажиром звук и волну, или, например, запрет рекомендовать пассажиру покупать какие-либо товары в конкретных магазинах.
Следом за обязанностями в этой брошюре с каким-то садистским педантизмом изложены штрафы за нарушения. Пятьдесят четыре нарушения, такое же количество штрафов. Суммы – от 25 до 400 долларов. Те, кто придумывал эти "Правила вождения такси", вероятно, исходили из убеждения, что нью-йоркский кэбби – потенциальный жулик, которого нужно крепко держать в узде. Но неужели эти "Правила" соблюдаются?
ххх
Володя Френкель – одессит, в прошлом директор кооператива по продаже пуговиц. Вот уже третий год "королевствует" на хозяйской машине. На таком суде он уже второй раз. Почему спокоен? Шансов отвертеться почти нет. Он отказался везти пассажира. Не просто пассажира, а переодетого инспектора. К тому же – негра. Теперь ему гарантирован крупный штраф. (Водитель желтого такси, если он на смене, обязан остановить машину по требованию любого голосующего на обочине. –авт.)
Отказ везти пассажиров – одно из самых распространенных нарушений нью-йоркского таксиста. Но как же так? Ведь пассажир– это золотая курочка, за которую, как петухи, сражаются кэбби на своих машинах. И вдруг – на тебе – отказ! Таксисты Нью-Йорка чаще всего отказывают голосующим неграм сомнительного вида. Дело вовсе не в том, что кэбби – расисты. Подозрительных негров не везут и чернокожие водители тоже, потому что бытъ застреленным или ограбленным в равной степени боятся все. Пассажир-негр если не ограбит сам, то чаще всего закажет везти его в Гарлем, где уличная шпана слетается на желтую машину, как осы на мед. Ведь в кэбе – наличные деньги.
С повесткой в суд, где перечислены совершенные им преступления, таксист подходит к окошку и регистрируется. Он может перенести день суда, оттянув казнь на несколько месяцев в надежде, что за это время что-то изменится в его пользу. В случае с Володей перенесение судебного разбирательства никак не помогло и ничего не изменило. По-моему, Володя даже не расстроен.
– Сел ко мне чернокожий, – рассказывает он, – заказал везти его в Гарлем. Я взглянул на него – странный какой-то. Сказал ему, чтобы он вылезал из машины. А он показал мне свое удостоверение инспектора… Теперь меня обвиняют в отказе взять пассажира, плюс – в оскорблениях. И все – при отягчающих обстоятельствах: расизм. Как назло, это мое второе нарушение. Случится третье – отнимут права таксиста, тогда пропал.
О своем первом нарушении этот кэбби говорит с неохотой. Счетчик.