Медсестра взглянула на меня так, словно я предложил сложить его в пластиковый мешок и оставить на мостовой. Но она поговорила с Кеном, и старикан выдал ей несколько телефонных номеров. У него были дочь в Эссексе и сын в Брайтоне. Я быстро достал телефон и начал звонить.
На одном конце был автоответчик. На другом тоже. Я оставил сообщения на обоих - рассказал, что случилось с их отцом, сказал, чтобы приезжали поскорее, чтобы перезвонили мне. Я подержал телефон в руке, ожидая, что он завибрирует в любую минуту. Но он продолжал безмолвствовать, словно детям тоже не хотелось брать на себя ответственность.
Внизу в холле я слышал, как голос с ямайским акцентом говорил Кену Гримвуду, что в здании больницы курить запрещено.
Я смотрел на молчащий телефон, зажатый у меня в кулаке, а сверху доносилось насмешливое похохатывание старика.
3
Джони улыбнулась мне вампирской улыбкой.
У нее не было уже обоих передних зубов. Тот, который шатался, выпал, когда она ела сэндвич, а следующий - тут же за компанию. Наверное, он держался слабее, чем она думала, вовсю расшатывая первый. И теперь, когда она улыбалась, молочные зубы по бокам торчали, как клыки.
- Я почищу зубы, - сказала она. Ее озорная улыбка делала ее похожей на моряка, сходящего на берег в увольнительную. - А ты приготовь книжку.
- Идет.
Она педантично выполняла обязательные ритуалы перед тем, как идти спать. Надев пижамку и почистив оставшиеся зубы, она обходила всех, кто был в доме, и говорила, что любит их. Но никого не целовала, потому что в этом году целоваться считалось неприличным. Затем она отправлялась в свою комнату, и я читал ей книжку. Пока она устраивалась под пуховым одеялом, я искал на книжной полке что-нибудь подходящее.
Джони была в том возрасте, когда принцессы и сказки уже неинтересны, а книжки про влюбленность в мальчиков читать еще рановато. Мы с женой делали слабые попытки заинтересовать ее сериалом "Ханна Монтана" или фильмом "Классный мюзикл", но когда Джони смотрела телешоу или DVD, ее оставляли равнодушной все эти белые зубы, заранее записанный смех и актеры-подростки, пытающиеся говорить так, словно играют в пьесе Нила Саймона. Джони никогда не увлекал этот дрянной американский мусор. Поэтому я старался подбирать для нее классику.
Страшные несчастья. Взрослые-убийцы. Злые мачехи. Красивые девочки, которых отводят в лес, чтобы зарезать. Девушки, которым дают снотворные снадобья и кладут в стеклянные гробы. Все для того, чтобы после книжки семилетней девочке снились хорошие сны.
Сегодня был черед "Авроры".
Мы устроились - Джони в постели, я на кресле. Я как раз дошел до того места, где Брайер Роуз поняла это было довольно просто), что добрый крестьянский мальчик и принц Филип - одно и то же лицо, когда Джони зевнула, откинулась на подушку и подняла руку, чтобы я остановился.
Долгое время - несколько лет - Джони боялась злой ведьмы Малефисент, и я сперва подумал, что она хочет остановить меня, пока я не прочитал, как коварная ведьма меняет одежду.
Но дело было в другом.
- Они все заканчиваются одинаково? - спросила дочь. - Истории про принцесс. Начинаются немножко по-разному, а заканчиваются все одинаково. Принц их спасает, они женятся и живут долго и счастливо.
Я улыбнулся и закрыл книжку.
- Да, это правда, - кивнул я. - Конец всегда один.
Мне захотелось поцеловать ее в щеку, но я знал, что это запрещено. Поэтому просто погладил Джони по голове:
- Ты уже выросла из подобных историй.
Она свернулась калачиком, и я укрыл ее одеялом до подбородка.
- Охренительно, - сказала моя семилетка, и я проклял тот день, когда Кен Гримвуд оказался у нашей двери.
Элизабет Монтгомери сидела в машине, остановившейся перед школой.
Машина была прямо перед нами, когда я затормозил, чтобы выпустить Пэта. Я знал, что он тоже ее увидел, потому что он весь подобрался, словно кролик, внезапно осознавший, что выбежал на скоростное шоссе.
Элизабет Монтгомери в школу привез не отец. Разве что у ее отца на руке была татуировка в виде колючей проволоки и в своем "БМВ" с форсированным движком он в половине девятого утра слушал на всю мощность включенных "Киллерс". Хотя я подозревал, что в этом паршивом современном мире возможно все.
Пэт, окаменев, сидел на пассажирском месте.
- Наверное, ее брат, - проговорил я, но не успел закончить фразу, как язык водителя оказался в ухе Элизабет Монтгомери, и она засмеялась и увернулась.
- Больше похоже на кузена, - сказал я.
Мне хотелось сказать: "Эй, малыш, не переживай так. Не говори сразу: "Мое сердце разбито". Почему бы просто не поиграть с этим, как в мини-футбол? Живи дальше". И еще мне хотелось сказать: "Ты встретишь дюжину таких, как Элизабет Монтгомери. Даже сотню".
Но я ничего не сказал, потому что знал - это все неправда.
Моему сыну почти пятнадцать, и Элизабет Монтгомери - его любовь на всю жизнь.
И мне снова захотелось дать ему пару мудрых советов.
Я хотел сказать ему что-нибудь глубокомысленное о мимолетной природе желания или о том, что человеку, которого беспокоит все, в результате больнее больше всех. Я хотел поговорить о любви. Но все, что я мог сказать, свелось бы к тому, что ему надо забыть Элизабет Монтгомери. А я знал, что он не сможет этого сделать.
Поэтому я сказал:
- Я видел Джину.
Он вздрогнул, услышав имя матери. Вздрогнул, словно от изумления. Собственно, так оно и было.
Он отвернулся от Элизабет Монтгомери, сидящей в машине перед нами, и взглянул на меня. И я увидел, что его глаза такого же цвета, как у его матери. Голубые, как Тихий океан. Голубой цвет, как на обложке каталогов "Тиффани". Необыкновенный голубой цвет.
- Что значит - ты ее видел?
- Она приехала из Японии, - ответил я.
- В отпуск? - спросил он.
- Навсегда. Вернулась в Лондон. Она хочет тебя видеть.
Я придерживаюсь определенной теории о разводе. Теория такова, что развод никогда не является трагедией для взрослых, но это всегда трагедия для детей. Взрослые могут сбросить с себя этот груз, найти кого-нибудь получше, вернуть свою прошлую жизнь. При разводе взрослые получают все карты. А цену за это платят дети, платят ее всю оставшуюся жизнь. Но мы не можем в этом признаться, мы - бывалые клиенты судов по бракоразводным делам со шрамом в душе, потому что это означало бы признаться в том, что мы нанесли нашим детям рану, которая не затянется до конца жизни.
Пэт снова посмотрел на Элизабет Монтгомери. Но по-моему, он ее уже не видел.
- Когда…
- Я виделся с ней на прошлой неделе, - ответил я. - Она вернулась с месяц назад. И хочет с тобой встретиться.
Я смотрел, как он заливается гневным румянцем.
- И ты говоришь мне об этом только сейчас? Тебе это пришло в голову только теперь?
Дети разведенных родителей бывают не по возрасту сдержанными. Их так часто делят между враждующими домами, что сдержанность - это то немногое, что им остается. Сдержанность, практичная скрытность, потребность быть маленькими дипломатами наподобие Кофи Аннана. И если они теряют это, то теряют навсегда.
Он вылез из машины, вытащил рюкзак, отчаянно злясь на меня. Я не был столь наивным, чтобы считать причиной его злости только себя. Дело было в разводе, расставании, отсутствующем родителе - целый печальный пакет, который ему вручили, не спрашивая, нужен ли он.
- Ты сегодня вечером дома? - спросил я.
- Не знаю, - ответил он и хлопнул дверцей машины.
Я смотрел, как он входит в школьные ворота, повесив рюкзак на плечо, рубашка странным образом выбилась из-за пояса - кусок белой ткани, словно появившейся из шляпы фокусника. Потом он исчез из виду, а я продолжал сидеть, зажатый машинами спереди и сзади.
Я смотрел на целующихся Элизабет Монтгомери и парня с татуировкой в виде колючей проволоки, пока не прозвенел звонок.
Отгадай, Клуб латерального мышления, - она мне дочь, а я ей не отец. Кто я?
Я отчим. Честно говоря, я не люблю слова "отчим". Не верю в существование этой роли. Совсем не верю. В конце концов, ты или отец ребенка, или нет. И кровь здесь ни при чем. По крайней мере, мне бы хотелось в это верить.
Мы с Сид смотрели, как Пегги спускается по лестнице. Она была почти ровесницей Пэта, но, казалось, без всякого усилия скользила во взрослую жизнь. Пегги посещала театральную школу, и каждый день своей жизни она танцевала, пела, изучала виды драматического искусства и сражалась с подтекстом трудных ролей, в то время как другие девушки ее возраста целовались со взрослыми парнями с автомобилями и татуировками в виде колючей проволоки. В то время как другие дети носили форменные пиджаки, Пегги надевала черное трико и училась танцевать джаз, балет и чечетку. Больше всего на свете она хотела играть на сцене, следуя примеру Италии Эмилии Стеллы Конти, основательницы ее школы, и ее отца, игравшего на телевидении роли полицейских.
Пегги легко смотрела на жизнь.
Сейчас она была полностью одета для выхода - ковбойская шляпа, ковбойские сапоги, ретрофутболка с надписью "Моторхед - Лондон" и коротюсенькая юбка. Она чмокнула каждого из нас в щеку и скользнула к зеркалу в прихожей. Мы услышали, как она напевает популярную мелодию.
Сид посмотрела на меня и улыбнулась.
- Ничего не говори, - сказала она.
Я молча кивнул.
- Ты отлично знаешь, - обратилась она к дочери, - что никуда не пойдешь в таком виде.
Женщины забывают о том, что мужчины отлично понимают мальчиков. Мы знаем, что творится в их головах и сердцах. Мы все - браконьеры, переквалифицировавшиеся в лесников. Каждый из нас. И я знал, что ни один мальчик не будет смотреть на Пегги и думать: "Ух ты, "Моторхед", Лемми и остальные! Они были классной группой". Я совершенно точно знал, о чем они будут думать, грязные маленькие негодяи. И мне это не нравилось.
- Это всего лишь ее отец, - проговорила Сид.
Мы услышали снаружи шум мотоцикла, и Пегги побежала к двери с радостным криком:
- Еще как пойду!
Сид бросила на меня взгляд и скрылась в кухне. Я подошел к двери и выглянул на улицу. Отец Пегги сидел на "харлее", широко расставив ноги.
Джим Мейсон. Десять лет назад он был плохим парнем. Дезертир, бабник, беглец. Без следа исчезнувший отец. Но за последние годы, должен признаться, акции Джима поднялись в моих глазах. После Сид у него была длинная беспорядочная вереница азиатских подружек, но вот уже несколько лет он был женат на медсестре из Манилы. В этом браке не было детей, и я подозреваю, что Пегги была этому только рада.
Я никогда по-настоящему не беседовал с этим парнем, кроме того, что мы время от времени обсуждали последние модели мотоциклов. Несколько лет назад, когда закрыли его шоу на ТВ - наверное, вы его видели, он играл разведенного детектива-алкоголика в "Мусора: Нечестный полицейский", - он предложил оплачивать школу Пегги. Я отказался, заявив ему, что Сид и я уже все оплатили. Но я чувствовал, что он мог дать Джине и мне пару уроков в том, как вести себя после развода. Несмотря на его неуместно длинные волосы, кожаные "ливайсы" и прошлые проступки, отец Пегги был живым доказательством того, что можно не жить вместе с ребенком, но присутствовать в его жизни.
Не жить вместе, но продолжать быть родителем.
Пегги надела шлем и взобралась на заднее сиденье. Оба подняли руки, и я тоже помахал им, когда они рванули прочь, оглашая окрестности хриплым ревом "харлея". Компания подростков, слонявшихся на другом конце улицы, посмотрела им вслед. Еще долгое время после того, как они скрылись, я слышал шум мотоцикла.
И я ощутил по отношению к этому парню ноющую обиду. Я ничего не мог с этим поделать. Потому что, хотя Джим и старался быть для Пегги хорошим отцом, он так много пропустил. Она была моей дочерью, хотя я никогда не буду ее отцом. Нас не связывало нерушимое кровное родство, но между нами было нечто другое.
Это я был с ней, когда в десятилетнем возрасте она разбила себе голову на катке в Сомерсет-хаус, по глупости попытавшись сделать сложный прыжок. И это я был с ней, когда ее два семестра травили в старой школе, прежде чем мы перевели ее в школу Италии Конти. Да, я был сделан из другого теста - спокойный, без надрыва страстей. Но мы ели вместе, и смотрели телевизор вместе, и вместе отмечали праздники, и ходили в школу, и обнимались, желая друг другу спокойной ночи. Иногда я думаю, что быть спокойным важнее, чем истериковать, когда видишь на льду катка кровь и на бешеной скорости мчишься со своим ребенком в отделение скорой помощи.
Она не была моей дочерью, но мы десять лет были частью одной семьи. И я был ее отцом в гораздо большей степени, чем когда-либо станет этот парень.
Иногда я думал именно так. Но когда она раз в неделю уезжала на "харлее" и выглядела такой счастливой, восседая позади своего отца - крутого актера, я переставал быть в этом уверен. Поэтому чаще всего я старался вовсе не думать об этом.
Потому что в фильме "Терминатор" кто-то говорил, когда киборги отправились в прошлое, чтобы убить ребенка из будущего: "Ты сойдешь с ума, если станешь думать об этих глупостях".
Мы с Марти сидели в "Пицца экспресс" возле радиотелевизионного центра, и никто не обращал на него внимания.
Телевизионная слава - все равно что молодость или деньги. Она заканчивается незаметно для тебя. Десять лет назад Марти входил в комнату - и все взоры обращались на него. Но годы на радио привели к тому, что люди забыли его лицо, и сейчас мы сидели, неузнанные среди вечерней толпы.
Возле нас за столиком расположилась большая компания мужчин в деловых костюмах. Их шуточки имели сексуальную направленность - киски и оральный секс. Мерзкие, коробящие шуточки. Взять спереди и сзади. Обычное дерьмо. Жаль, они не знают, что рядом с ними сидит сам Марти Манн, телеведущий, прежде известный своим острым языком и склонностью к полемике.
Но им было не до того.
Обычная толпа. Рабочие пчелки Би-би-си, зашедшие перекусить перед вечерней сменой. Офисные служащие, расслабляющиеся перед тем, как сесть на поезд и поехать домой. И гуляки, уставшие веселиться среди кричащих огней Уэст-Энда.
В нынешней демографической ситуации образовался перекос в сторону молодежи, вот и в этой пиццерии преобладали молодые. Думаю, даже слишком юные, чтобы слушать "Оплеуху" на "Радио-2". Но тут я увидел, как в поисках столика оглядываются две старушки из тех, кому по вечерам не сидится дома. Я задумался о том, на какой мюзикл они собрались, и вспомнил, как моя мама любила напевать что-нибудь из "Чикаго", "Отверженных" и "Парней и куколок". Мне казалось, что с тех пор прошла целая жизнь.
Старушки осторожно уселись за два столика от нас. Компания в костюмах была рядом с ними. И внезапно мне показалось, что они орут на всю пиццерию.
- Да вы чего, на хер, это было на самом деле, - разглагольствовал один из них, размахивая руками перед корешами. - Парень идет к шлюхе и спрашивает: "Сколько за то, чтобы ты помастурбировала передо мной? Сто фунтов? Это дорого". А шлюха говорит: "Слышь, вот этот "Ролекс" я купила за мастурбацию".
Марти поднял на меня глаза от своей пиццы "Четыре сезона". Он быстро взглянул на старушек, но тут же отвел взгляд. Вы могли бы подумать, что человека с таким послужным списком, как у Марти, не станут заботить скабрезности в пиццерии. Но, как и все грешники, он понимал, что все зависит от обстановки.
Старушки уставились друг на друга. "Костюмы" загоготали от восторга. Рассказчик откусил кусок чесночного хлеба и продолжил:
- На следующий день он возвращается и говорит шлюхе: "А сколько стоит отсосать?" Та отвечает: "Пятьсот фунтов". "Пятьсот фунтов! Трахни меня в задницу, это же куча бабла". Она отвечает: "Видишь этот "мерседес"? Я купила его за минет".
Марти оттолкнул от себя пиццу.
- Мы должны что-нибудь сказать, - проговорил я жалким тихим голоском. - Мы должны поставить на место этих подонков.
Марти кивнул. Но продолжал смотреть на пиццу.
- Их пятеро, - сказал он. - Им это может не понравиться. Возможно, у них есть ножи.
- Ты шутишь? У этих парней нет ножей. У них только "блэкберри". Что, ты думаешь, они сделают? Ударят тебя своими телефонами?
Но и во время, и после своей страстной речи я продолжал сидеть, как Марти, никому не страшный со своим негодованием.
За соседним столиком царил истинный бедлам. Красные лица. Пьяные голоса. Анекдот подходил к кульминации. Старушки собирались уходить. Они говорили смущенной официантке, что им после всего расхотелось есть.
- А потом он приходит к шлюхе и говорит: "А сколько стоит тебя трахнуть?" А она отвечает: "Тысяча фунтов". Он говорит: "Разрази меня гром, это дорого". И тут она отвечает: "Видишь тот большой дом напротив?"
- Она отвечает: "Если бы у меня была киска, - пробормотал Марти, - держу пари, я бы его купила".
- Я ждал чего-то подобного, - сказал я, глядя на "костюмы".
Старушки направились к двери, их выход в свет был непоправимо испорчен.
А я просто сидел и не сказал ни слова.
4
Я привез Пэта в Сохо. Он до сих пор со мной почти не разговаривал. Мы лишь обменивались незначительными фразами.
Я довел его до двери и нашел звонок с фамилией Джины. Фамилией, которая была у нее до меня и которую она опять стала носить после меня. Я позвонил, глядя на Пэта. Он был невозмутимым и бесстрастным - непостижимый отпрыск разведенных родителей.
- Кто там?
Странно, что я не узнал ее лица. Потому что голос не мог принадлежать никому другому. Пэт и я подались ближе к металлической решетке.
- Это мы, - сказал я.
- Это я, - сказал Пэт.
Джина довольно засмеялась - звук, которого я не слышал тысячу лет.
- Отлично, входи, - пригласила она, и дверь открылась.
Пэт бросил на меня пустой взгляд и вошел. Я немного постоял, и дверь захлопнулась.
Не знаю, чего я ждал. Но я вез его по городу, ощущая небывалый страх. Однако ничего не произошло. Или произошло? Я вернулся к машине. Но не сел внутрь. Я продолжал прогуливаться. И причины, по которым мы остаемся вместе или расстаемся, показались мне такими до боли случайными, что я чуть не уселся прямо на мостовую Олд-Комптон-стрит и не расплакался.
Она поведет его ужинать? Или им будет проще остаться дома? Они будут разговаривать. А может, Джина - или оба - захотят избежать долгих разговоров и просто попытаются провести вместе время?
"Это их дело", - подумал я.
А сам я был в полной растерянности. Совершенно раздавлен. И внезапно почувствовал себя постаревшим. Если бы я не спал ни с кем другим, если бы она дала мне еще один шанс, если бы она не закрутила так быстро с другим мужчиной… то нас вряд ли что-то смогло бы разлучить, думал я.
Но я был из семьи, которая никогда не распадалась, что убедило меня в неизбежности пребывания вместе. И я видел, насколько банальны мои ожидания, - так же, как предсказуемы истории о принцессах, из которых моя семилетняя дочь неожиданно выросла.