Говоря это, она имела в виду следующее: "Спрячь подальше записи "Смитс"". Она имела в виду: "Проснись. Беззаботная свободная жизнь закончится с появлением коляски в прихожей".
Но я никогда не чувствовал ничего подобного. Да, конечно, все меняется с рождением малыша, но я никогда не чувствовал, что отказался от своей жизни. Став родителем, я никогда не ощущал себя заложником. Я никогда не чувствовал, что моя жизнь мне не принадлежит.
До того самого вечера, когда я ждал, пока Пэт вернется из Сохо от Джины. До того самого вечера, когда его не было, а я ждал. И тогда я действительно почувствовал это. Я почувствовал тошноту, живот скрутило, натянутые нервы дребезжали при шуме каждого проезжающего автомобиля. И я наконец понял.
Моя жизнь мне не принадлежит.
Мы услышали, как вскрикнула Джони: в ее спальне был установлен монитор. Сид отбросила в сторону "Вог".
- Я так и знала, - проговорила она. - После "Доктора Кто" ей всегда снятся кошмары.
- Это Плачущие ангелы, - предположил я. - После них и мне кошмары снятся.
- Пойду полежу с ней немного, - сказала Сид. - Пока не уснет.
Она погладила меня по руке.
- Я уверена, что с ним все в порядке, - тихо проговорила она.
Было уже около полуночи, когда снаружи затормозило такси Джины. Она не стала выходить, но подождала, пока Пэт откроет входную дверь, и лишь потом уехала. Он вошел в гостиную. Лицо его было словно маска.
- Все хорошо? - спросил я так беспечно, как мог.
Он кивнул.
- Отлично.
На меня даже не взглянул.
- Все прошло нормально?
Он копался в рюкзаке в поисках чего-то.
- Я пойду к ней на будущей неделе, - бесстрастно проговорил он. - Джина просила меня прийти на будущей неделе.
Он так и не посмотрел на меня.
- Что же, это хорошо. Отлично.
Тут я вспомнил еще кое-что:
- Ты принял таблетки?
Он бросил на меня возмущенный взгляд.
- Не надо мне напоминать, - заявил он. - Я не ребенок.
Он должен был принимать таблетки.
Несколько лет назад, только перейдя в старшие классы, он слег от какой-то болезни. Сначала думали, что это грипп, но после того как он проболел больше половины триместра, у него стали подозревать синдром хронической усталости. Только после невеселого Рождества выяснилось, что у него проблемы со щитовидной железой. Ему прописали таблетки, и его здоровье поправилось. Но он должен был принимать их каждый день, всю оставшуюся жизнь. Что ж, в мире полно детей, у которых ситуация гораздо хуже.
Я пошел спать, зная, что слишком перенервничал сегодня, чтобы уснуть. Наверное, только под утро удастся подремать.
А все потому, что его болезнь - еще одно событие, произошедшее, когда Джины уже не было рядом.
5
Тайсон увидел меня сразу же, как только я вышел из машины.
Сначала он просто смотрел - прижал уши, оскалил зубы, из уголка жуткой пасти тянулась длинная нитка слюны. Такое ощущение, что он не мог поверить своему счастью. Объект его страстного желания вернулся.
Затем он внезапно сорвался от своих хозяев - Старых Парней, которые стоял и, наклонив головы, похожие на огромные вареные яйца, в отвратительном братстве, и бросился через двор, лавируя между новенькими "мерсами" и ржавыми драндулетами с польскими дисками.
Слишком поздно.
Я уже был на середине бетонной лестницы, слушая, как "завывает пыльный ветер в коридорах замка" - это из песни Вилли Нельсона.
Я постучал в дверь старика.
Ему понадобилось ужасно много времени, чтобы открыть, но я все же успел скользнуть в спертый воздух его квартиры прежде, чем прибежал Тайсон. Мы слышали, как его мясистые лапы колотят в тонкую дверь, пока он выл о своей противоестественной любви.
Синг Рана сидел на оранжевой софе и смотрел трансляцию бегов. Он поднял на меня взгляд, на его бесстрастном лице мелькнуло приветственное выражение, и он снова погрузился в атмосферу бегов в Чепстоу.
- Я вам кое-что принес, - сказал я, протягивая Кену конверт размером A4.
Он открыл его, вытащил пачку черно-белых фотографий и поднес их к лицу. Я нашел его очки и подал ему. Он отнес фотографии на софу. Я встал за спинами стариков, наблюдая, как они рассматривают снимки. Они взяли в руки первый.
Должно быть, дело было в какой-то праздник или выходной. На снимке около дюжины молодых парней, смуглых и поджарых, позировали на солнышке на палубе корабля.
- На пути в Северную Африку, - сказал Кен.
- Это было отличное плавание, - кивнул Синг, и в его непальском акценте послышалась легкая индийская напевность. Он улыбнулся, вспоминая. - Вокруг резвились дельфины, летучие рыбы подпрыгивали над палубой нашего десантного судна. Мы видели кита с детенышами.
На другом снимке были люди в форме. Человек двадцать. Меньше улыбок, меньше солнца. Но они все равно смущенно усмехались, стоя перед камерой, которая запечатлела их перед уходом на войну.
Многие фотографии были постановочными. Официальные, как школьные фото, призванные запечатлеть данный мимолетный момент. Кен бормотал слова и прозвища тех, кого когда-то знал. Каланча и Альберт. Пузан и Фред. Бледный и Сид. Иногда он припоминал, где они погибли.
Салерно. Дьепп. Эльба. Названия, знакомые мне с детства. Анцио. Сицилия. Нормандия.
Кен указал на стройного мальчика с гладкими черными волосами и улыбнулся мне.
- Кто это? - спросил он.
Мой старик. Темноглазый и самоуверенный. Потрясающий парень. Форма слишком велика, на рукаве с гордостью носит нашивку "Коммандос Королевской морской пехоты". Восемнадцать лет. Мальчик, которого я никогда не знал. Не намного старше, чем сейчас мой сын.
- В Италии, - проговорил Синг Рана, - мы шли мимо полей пшеницы и виноградников. Мы пили вино. На нас смотрели женщины и дети. Мужчины отводили глаза. Мы не заговаривали с девушками, пока они не начинали разговор первыми.
Я хотел пригласить их на ланч. Но они сказали, что уже приготовили обед. Синг Рана принес из кухни блюдо с картофельными котлетами. Я откусил кусочек. Там были чили, имбирь, куркума и кайенский перец.
- Алу-чоп, - пояснил Кен. - Острые картофельные котлеты. Блюдо турков.
Оба старика ели как моя семилетняя дочь. Откусывали по чуть-чуть и жевали целую вечность. У меня сложилось впечатление, что им надоело есть уже много лет назад.
- Возьми алу-чоп на ужин, - предложил Кен Сингу Рана. - Когда пойдешь на работу.
Должно быть, я выглядел изумленным.
- Ты ведь сейчас работаешь? - спросил Кен друга, и Синг Рана утвердительно кивнул.
- Охранник, - пояснил Кен. - Ночной сторож. На фабрике по производству фейерверков, Сити-роуд. - Он повернулся ко мне. - Знаете, где это?
Я кивнул, смутно припоминая жуткое бетонное здание в районе Олд-стрит, окруженное муниципальными домами. В основном мне вспомнились стены без окон, покрытые потускневшими рисунками. Когда-то яркие изображения ракет, римских свечей, бенгальских огней, марионеток и шутих радостно взрывались, но время почти стерло их со стен, и казалось, что их рисовали пещерные люди.
Кен во весь рот улыбнулся Сингу Рана.
- Не выпускай его на улицу. - Он захихикал. - От греха подальше.
- Народ гурков, - серьезно проговорил Синг Рана. - Их всегда берут в охранники.
- Никому не слямзить даже упаковки бенгальских огней, когда он на дежурстве, - захохотал Кен. - Вмиг перережет вору глотку! - Он с любовью посмотрел на друга. - Да и денежки кое-какие перепадают. Прожиточный минимум. Но он помогает делать ставки на бегах. Мы любим помаленьку ставить на бегах, верно, Синг Рана?
Пока мы ели алу-чоп, старики внимательно изучали газетные страницы, посвященные бегам, и, покончив с едой, уже были готовы отправляться в букмекерскую контору.
Кен Гримвуд жил недалеко от отеля "Ангел", там, где Ислингтон ответвлялся от Кингс-Кросс. Мы медленно шли вдоль жалких магазинчиков. Всюду была толпа, все утомляло. Маникюрные салоны, суррогатная пища, мобильные телефоны. Безвкусные неоновые рекламы в пасмурный день, во многих словах не горели отдельные буквы, словно выпавшие зубы.
Внезапно женщины подхватили коляски, детей и покупки и кинулись врассыпную. Что-то надвигалось на нас - подростки на маленьких велосипедах, многорасовая толпа, совсем как на рекламе "Бенеттон", вопя от радости, когда им удавалось найти просвет в гуще людей.
Я быстро отступил в сточную канавку, с трусостью, столь свойственной представителям среднего класса.
Но Кен Гримвуд опустил правое плечо, поднял подбородок и остался стоять на месте. Они мчались к нему, и казалось, что они обязательно его переедут. Он не двигался с места. И когда первый велосипедист достиг старика, тот вроде как наклонился вперед, перенеся всю тяжесть своего невысокого мощного тела на мальчика, сидящего на велосипеде.
Казалось, он толкнул его совсем легонько, но парень кубарем полетел с велосипеда.
Я наклонился, чтобы помочь мальчишке встать, стремясь избежать неприятной сцены, но он оскалился, отползая от меня.
Его приятели остановились, недоверчиво уставившись на Кена Гримвуда. Мы все уставились на него. Только Синга Рана, казалось, это не впечатлило, словно он видел подобное тысячу раз.
- Козел! - завизжал самый старший из них. - Что ты о себе возомнил, старая развалина?
А Кен Гримвуд только отстраненно улыбнулся, словно его мысли были где-то далеко, с его бандой в слепящем солнце поблизости от берегов Африки, где летучие рыбы падали на корабельную палубу.
Мы с Джиной вышли из Сохо, повернув к югу по Черинг-Кросс-роуд, немного прогулялись по Стрэнду и свернули направо, к набережной Виктории и к реке.
Нам надо было кое в чем разобраться. В конце концов, с детьми все всегда сводится к практической стороне дела. Уложить спать и поднять в школу. Проследить, чтобы выполнили домашние задания и поели. Сплошной контроль. И все в таком духе.
Мы были милы друг с другом. Ради нашего сына. Мы пытались вести себя как зрелые люди и быть вежливыми.
Если бы нас увидели на улице, то подумали бы, что мы пара. Но на самом деле как будто кто-то шел между нами, почти абсурдно держа нас на расстоянии и делая невозможным случайный физический контакт.
И мы шли по улице, как двое бывших любовников.
- Этот город такой красивый, - сказала она, улыбаясь цыганскому очарованию барж и буксиров на Темзе. - Его красота забывается. Почему так? Почему мы забываем? В прошлые выходные мы гуляли здесь с Пэтом. И он это тоже заметил. Многие мальчики его возраста не заметили бы. А он заметил.
Я привык к ее теперешнему облику. Присмотрелся. Это было нетрудно. В свои сорок она была красивой женщиной, и все, что мы потеряли, ушло вдаль и уже практически не могло причинить боли. Да это и не боль была. Скорее, память о боли. Я был счастлив, что нам никогда не придется проходить через это снова.
Кроме того, когда она предложила встретиться, я ожидал чего-то в этом роде. Красота города, о которой забыли. Красота сына, о которой вспомнили. Философ Джина, которая каким-то образом просветилась, работая переводчиком в Токио. Я ждал именно этого. Мыслитель Джина, ахающая над буксирами, баржами и тем, что сказал наш сын.
Может, она даже принесет пару извинений. Почему нет? Это было бы неплохо, подумал я. За годы, потраченные впустую на бесполезных мужчин, бесцельную работу и далекие места со странными названиями. Извинение от ее лица - и от лица всех родителей, таких, как она, - за то время, когда ребенок был для нее далеко не на первом месте. Это было бы действительно здорово, я не шучу.
Но она удивила меня. Теперь у нее это получалось, потому что мы больше не знали друг друга так, как раньше. Не то что в браке, когда ты вплоть до мелочей можешь предвидеть, что будет дальше.
- Мне не нравится, что он принимает эти медикаменты, - заявила она. - Это неправильно - подростку принимать таблетки каждый день до конца жизни.
- Тироксин, - сказал я. И даже засмеялся. - Ты говоришь так, будто он совершил налет на медицинский кабинет. Будто он живет на допинге.
Она нахмурилась.
- Не стоит кипятиться, - проговорила она, недовольно надув губы.
Она делала так раньше? Я не помнил этого движения. Кто-то научил ее этому.
Я сделал вдох. Я могу. Я могу закончить этот разговор, обойдясь без взрыва мозга. Наверное. Мы зрелые люди. Если еще хоть чуть-чуть дозреем, то превратимся в окаменелости.
- Пэт был болен, Джина, - негромко заговорил я. - Как только перешел в старшие классы. Он лежал плашмя целыми днями. Чувствовал смертельную усталость.
- Мы говорили об этом, забыл? - холодно бросила она. - Я все об этом знала.
- Думаю, нет, - возразил я. - Потому что тебя не было рядом. Ты была в Токио. Ты была занята новой работой или тем новым парнем из Сибуя.
- Ты не умеешь спорить. - Она повернулась ко мне лицом, тут же забыв о красоте вечной реки. - Ты никогда не умел спорить в цивилизованной манере. И это было в Синдзюку, а не в Сибуя. И парень был не новый, а тот же чертов мерзавец, с которым я была в Лондоне.
- Извини, - усмехнулся я.
И замолчал, думая о том, как проходил учебный год, а Пэт оставался у себя в комнате, появляясь только для того, чтобы загрузиться в такси и поехать к очередному доктору. Я вспомнил, как почти рыдал от счастья, когда обнаружилось, что у него нарушение функции щитовидной железы, которое легко исправить, и что он не собирается умирать. И я понял, что нет ничего в этом мире, что может сильнее ранить ваше сердце, чем больной ребенок. Прости, Джина, но ни одна женщина не может убить так, как это делаешь ты.
- Таблетки помогают ему, - очень спокойно проговорил я, потому что мне очень хотелось заорать. - В них нет ничего плохого. Я понимаю твои сомнения, Джина. Но они ему нужны.
Она коснулась моей руки. Дважды погладила ее, а потом провела по ней средним суставом указательного пальца. Этот жест тоже был новым. Мне он почти понравился. Мы улыбнулись друг другу и повернулись, чтобы посмотреть на баржу, которая словно парила в воздухе. Она была права. Это действительно красиво.
- Гарри?
- Что?
- Почему ты такой сердитый? - спросила она.
- Потому что он никогда не был для тебя важнее всех, - сказал я. - Неважно, что еще происходило. Новый мужчина, новая работа, новая жизнь. Он должен был быть для тебя на первом месте. А он не был.
Смешок.
- А для тебя он был на первом месте, когда ты был на первом месте для этой шлюшки с твоей работы?
- Всего одна ночь, Джина.
- Одна ночь - это немало. - Она покачала головой и стала смотреть на разноцветные баржи. - Не делай вид, что ты - святой мученик, Гарри. Ты трахал все, что движется.
Ну да.
Теперь это клеймо навсегда.
После шоу мы с Марти остались в студии и говорили о службе охраны аэропортов. Я сидел на столе среди выключенных микрофонов, каждый из которых был определенного цвета. Как телепузики. Марти качался на стуле, сунув руки глубоко в карманы штанов в стиле милитари.
- Они останавливают даже старушек, этих божьих одуванчиков, - говорил я.
Марти скорчил гримасу.
- Они останавливают бабулек - божьих одуванчиков, но почему-то не останавливают парней, похожих на Осаму бен Ладена.
Я горько рассмеялся:
- А то, что они не дают пронести на борт маникюрные ножницы, мотивируя это тем, что ты проберешься в кабину пилотов и быстренько сделаешь летчику педикюр?
Марти захохотал, потешаясь над идиотизмом этого вшивого современного мира.
- Они не дают пронести на борт маникюрные ножницы, зато втюхают тебе бутылку бормотухи в дьюти-фри - и никто и глазом не моргнет.
- А ты бы предпочел, чтобы тебя чем зарезали? - поинтересовался я. - Изящными маникюрными ножницами или отбитым горлышком от бутылки "Джонни Уокер блю лейбл"?
- Дай-ка подумать. - Марти принял глубокомысленный вид, раскачиваясь на стуле. - Может, стоит записать? Мне нравится и то и другое.
- И так вспомнишь, - утешил я.
Марти окинул взглядом коридор. Джош ушел домой. Звукооператоры тоже ушли. Но сквозь большое стеклянное окно мы увидели, что нас разглядывает какой-то молодой парень в очках. У него была прическа в стиле рокабилли, и волосы стояли, как плавник акулы.
Я его не узнал. Это и есть Би-би-си. Здесь всегда полно юных выпускников Оксфорда и Кембриджа, стоящих в очереди, чтобы принести нам сосиску в тесте.
- Хочешь стакан чая? - спросил Марти и указал парню на киоск, изобразив скрещенными руками букву "т".
Парень в очках и с акульей челкой продолжал смотреть на нас. Марти нетерпеливо ударил верхушкой буквы "т" о ее ножку. Болван по ту сторону стекла слабо улыбнулся, покачав головой. Он поднял руку - пожалуйста, подождите, о великий, - и проник к нам. Его щеки полыхали румянцем.
- Короче, жирный урод, - рявкнул ему Марти, вскинув ноги на стол. - Ты уже не в лодке на реке Кэм. И не на лужайке вместе с хулиганами из "Буллингдон клаб", попивая "Болянже". - Марти окончил общеобразовательную школу в Кройдоне. - Это реальный мир. Два чая, и побыстрее.
Парень рассмеялся.
- Мне ужасно жаль, - сказал он.
Они все были аристократы. И даже те, кто не был аристократом, подделывались под них.
- Мне следовало представиться, но я не хотел прерывать ваше редакционное совещание.
Он посмотрел на меня так, словно был в затруднении.
- Блант, - сказал он. - Джайлз Блант. Ревизор редакционного совета.
Я пожал ему руку. Она была мягкой и влажной, словно река Кэм. Марти даже не пошевелился.
- И что? - спросил он, и его лицо окаменело. - Причудливый титул делает вас неспособным принести таланту чашку чая?
Воцарилась мертвая тишина. И тут Марти расхохотался. Мы с Блантом тоже улыбнулись, радуясь услышать что-то, нарушающее эту ужасную тишину.
- Вот так и снимают напряжение. - Смеясь, Марти встал и протянул руку.
Он мог расположить к себе любого, если было нужно.
- Нам надо поговорить об "Оплеухе", - отсмеявшись, сказал Блант, вспомнив о своих полномочиях. - Если у вас найдется для меня окошко.
Марти оживленно кивнул.
- Я только возьму пиджак, и отправимся ко мне в офис, - сказал он.
Юноша изумленно взглянул на него.
- Сейчас? - переспросил он, посмотрев на большие старомодные часы. Было уже за полночь.
Мы с Марти переглянулись с улыбкой.
- Сынок, - объяснил он Бланту, - мы работаем не с девяти до пяти.
Мы втроем покинули здание компании и направились к Мейфэр по пустым улицам города, которые я знал всю свою взрослую жизнь. Улицы вокруг, казалось, никогда не менялись. Но я знал, что изменился сам.
- Когда тебе тридцать, ты хочешь быть свободным, - сказал я Марти, пока мы пересекали Беркли-сквер. - Но когда тебе сорок, хочешь кому-нибудь принадлежать.
Марти кивнул.