– И еще в каждой женщине живет проститутка. Я много об этом думала. Нет такой женщины, будь она даже самая правильная, которая бы в глубине своей души не мечтала предаться самому низкому разврату, попросту говоря, не мечтала хоть бы разочек стать последней блядью. И, случись это, она испытает глубочайшее удовлетворение, насладившись собой, своим падением. Потом, правда, будет себя сильно презирать... – Стелла умолкла. – Ладно, хватит с тебя, я выдаю слишком много наших бабьих тайн. Кстати, это ничего, что мы с тобой стоим так открыто, нас вдвоем все видят. И жена твоя, гляди, скоро себе шею свернет, все ходит кругами.
– Ничего, она мне доверяет. Она не ревнивая, – ответил Осип, сам поразившись той легкости, с какою сейчас мысленно отдалил от себя Тоню. – Смотри, чтобы потом у тебя не было проблем. Ой! – вдруг, ойкнув, Стелла подняла стопой вверх ногу, при этом опустила свою руку на плечо Осипа. – Кажется, наступила на ракушку... – вытащила из ноги и щелчком отбросила крохотный черный кусочек. – Когда же ты, наконец, покажешь мне последний видеоролик? – спросила с капризной ноткой в голосе, снимая руку с его плеча.
– Через несколько дней. Мне еще нужно с ним поработать.
– Скажи хоть, как я там получилась?
– Как всегда – неотразима.
Он вдруг увидел тот отснятый незаконченный ролик, где Стелла, в неглиже, с крыши его "Бьюика" вползает в салон машины. Машина трогается с места и несется к обрыву. Под музыку из "Кармины Бурана". Ага, вот чего там не хватает – финального кадра: смонтировать бы, как машина с обрыва летит в океан, а Стелла появляется из воды, вся объятая огнем...
– Кстати, ты никогда не рекламировала автомобили? Недавно в холл нашей гостиницы пригнали пару лимузинов "Линкольн" и девочек с длинными ногами для их рекламы, хоть они в технических свойствах машин ни черта не разбираются. Этих девочек так и называют: линкольн-герл. Могу спросить, не найдется ли там и для тебя местечка, хочешь?
– Рекламировать "Линкольны" в отеле, наверняка, приятнее, чем за гроши убирать дома. Но, увы, я – нелегалка, без документов никакая приличная работа мне в Штатах не светит... – Стелла протянула руки перед собой и сделала ими пару движений полукругом, словно управляла автомобилем. – Я – линкольн-герл, ж-ж-ж, – и расхохоталась.
Осип покосился на нее. Отличный кадр увиделся ему: безлюдный берег, обрывы, поросшие редким кустарником. Контрабанда. И коварный прищур ее огненных цыганских глаз! Длинная юбка и черная футболка с короткими, нет, с длинными рукавами. Довольно ее открывать. Он оденет ее в черное, замурует с головы до пят!..
– По правде говоря, для утонченных ролей ты не совсем подходишь. Не обижайся, но ты слишком чувственная. Как и твоя любимая Софи Лорен. Это вообще не мой тип женщин. Я больше люблю тощих, на вид немножко замученных, американок типа Николь Кидман или Джулии Робертс, несмотря на буратинский нос и рот последней. Помнишь, как Джулия Робертс сыграла проститутку в фильме "Красотка"? Миллионы зрителей проливали слезы. Мой напарник в охране – Уолтер, бывший коп по борьбе с особо опасными преступлениями, однажды признался мне, что плакал два раза в жизни – на похоронах своей матери и когда смотрел этот фильм. Вот это, понимаю, сила искусства!
– Совершенно глупый фильм. Хотя бы потому, что проститутки никогда не спят с теми мужчинами, которых любят. Любовь для них - слишком тяжелое испытание...
– Хм-м, интересно, – он помолчал, пытаясь проникнуть в смысл услышанного. – Знаешь, я придумал для тебя другую роль.
– Какую?
– Тебе понравится. Надеюсь, в твоем гардеробе найдется длинная темная юбка и черная футболка. Вот и хорошо. Значит, сегодня вечером, в девять? Гарантирую, мы сделаем потрясный клип: "Кармен", музыка Бизе, плюс немножко "Роллинг Стоунз". Как тебе, а? – он задорно щелкнул пальцами, предвкушая съемку.
– Оке-эй! Сегодня в девять! – Стелла внезапно обхватила его голову и, прижав к себе, поцеловала в волосы. Она-то думала, что съемки закончены, что это баловство Осипу надоело. Нет же! Съемка продолжается! Три, два, один, action!..
Ни слова не говоря, быстро пошла прочь. Случайно или нет, нагнала Тоню, которая шла вдоль кромки воды, уже не глядя больше на мужа после стольких попыток отвлечь его от этой пляжной красотки. Поравнявшись с ней, Стелла начала вдруг размахивать руками, видимо, что-то говорила Тоне, но до Осипа не долетало ни звука из их разговора.
Он смотрел вслед двум этим женщинам, невольно стал сравнивать их фигуры, походки, прически. Он чувствовал, как сильно и часто начинает биться его сердце, когда его взгляд скользит по Стелле. ...Она шла походкой профессиональной стриптизерши манхэттенских стриптиз-клубов, где ее лапали тысячи потных, липких мужских рук, где в полумраке грохочущих залов она вертелась и елозила, голая, на мужских коленях, исполняя лэп-дэнс, уходила с мужчинами в "приватную комнату с шампанским"... Осип ни на миг не сомневался в том, что вся она, до последней нитки, соткана из фальши, фальши и притворства.
Но Тоня, его Тоня, строгая и чистая, рядом с этой насквозь лживой стриптизершей казалась ему сейчас блеклой, безликой. Даже Тонина шея, ее лебяжья шея, всегда придающая ее стану гибкость и необычайную нежность, виделась сейчас длинной и кривой, как вопросительный знак. Он даже представил, как к старости эта шея согнется под тяжестью прожитых лет, с хроническим остеопорозом и защемлением шейных позвонков...
Его пальцы непроизвольно зашевелились, словно искали кнопку фотоаппарата. Почему-то ему захотелось увековечить эту сцену – две грации на берегу.
"Э-э... Все это чепуха! Побалуюсь со Стеллой еще немного, а потом – за работу. Не забыть позвонить продюсеру, поговорить с ним о новом фильме". Он побежал в набегающие волны, и когда вода достигла груди, нырнул.
ххх
Крабов хорошо ловить с раннего утра, когда они голодны, прожорливы, а потому чрезвычайно активны. Да вот беда, с утра – отлив, поэтому гряда камней, под которыми обычно шныряют черные и серые в крапинку крабы, вся на суше. Внизу валуны покрыты мелкими ракушками. Сейчас, подсохнув на солнце, они издают тухловатый запах.
Но постепенно, в силу каких-то неизменных природных явлений, сложного взаимодействия Солнца и Луны с океаном, Великий океан возвращает земле свои холодные воды. И вот уже волны, подбираясь все ближе, подрывают песчаные замки и башни, рушат крепостные валы. Предусмотрительные мамаши оттаскивают подальше от подступающей воды свои подстилки; спасатели на вышках уже реже болтают между собой, чаще свистят и машут руками заплывающим слишком далеко. А к темным валунам тянутся отважные ловцы крабов...
Арсюша, разумеется, среди них. С ними – и Томас. Том учится с Арсюшей в одной школе, в параллельном классе, но живет он здесь, в Sea Gate. В школе они приятелями не были, но здесь, в Sea Gate, сошлись поближе. Том может долго и быстро бегать, умеет нырять и прыгать с песчаного обрыва. И, надо сказать, Арсюша чувствует это превосходство Томаса, завидует ему и хочет быть таким же смелым и ловким. Единственное, что Арсения немного смущает – вспышки злости и та жестокость, с какой Том порой душит мальков и отрывает крабам клешни. А если Тому что-то не нравится, он может страшно рассердиться и полезть в драку.
"У Томаса нет отца, поэтому он такой неуправляемый, по сути, несчастный ребенок", – эту фразу Арсений как-то услышал в разговоре своих родителей, и потом над ней размышлял, пытаясь найти связь между "несчастным ребенком" и "нет отца". Связи никакой, надо сказать, не обнаружил: у Томаса-несчастного игрушек гораздо больше, чем у Арсюши, и мама ему разрешает очень многое. Интересно, подглядывает ли Томас за своей мамой, когда она принимает душ?..
Иногда к их команде краболовов присоединяется и Мойше – миссис Эстер и мистер Джеффри стали разрешать Мойше ходить на пляж с соседями. Мойше даже у воды не снимает свою ермолку, еще и одет в спортивные, до колен, рейтузы и футболку. Мама объяснила, что Бог так велит иудеям. Строгий, однако, Мойшин Бог, еще строже Бога в церкви.
Если уж речь о Богах, то и Бог в церкви тоже не отличается мягкостью. Иначе, почему Арсюша по воскресеньям должен там томиться все утро под заунывное пение совершенно непонятных слов: "отчинаш, всинебесих, всится имя твое..."? Да еще и под частые мамины одергивания и замечания: "Ты что, не можешь постоять спокойно пять минут?!" Пять минут! Как понять, что такое пять минут?! Это когда наступит вечер, и тебя погонят спать? Э-эх, просто беда с этими Богами. Арсюша искренне сочувствует Мойше, если из-за Бога тот должен ходить по пляжу одетый. Еще Мойше – "несчастный", это тоже сказано о Мойше мамой в разговоре с отцом. Правда, почему такие совершенно разные – Томас и Мойше – одинаково "несчастные", непонятно.
Мойше – пугливый, робкий. С обрыва прыгать не умеет, стоит внизу и смотрит, как Томас с Арсением и другими ребятами отважно прыгают и перекатываются по песку. Бегает Мойше медленно и слабо, хоть и старается, но никогда и близко не угонится за остальными. Нырять он вовсе не умеет, заходит в воду по колени и растерянно озирается по сторонам, будто ждет чего-то, то ли аплодисментов, то ли насмешек. Чего уж говорить о ловле крабов, где нужна сноровка и смелость?
…Ты идешь по прозрачной воде, едва-едва замутненной песком. Склизкие лентообразные водоросли цепляются за ноги. Сонмы глаз застывших чаек и альбатросов напряженно следят за этими двуногими существами, часто восклицающими: "Крэб! Крэб!".
Вот по дну, взрывая песок всеми шестью лапками, бежит серый краб. Он появляется неожиданно, из расселины камня, где долго прятался в темной прохладе. Краб бежит к водорослям, в бахроме которых обильная пожива планктона. "Крэб! Крэб!" – кричит Томас, вонзает руку в воду и выдергивает краба. Тот отчаянно шевелит в воздухе клешнями. Стайка перепуганных мальков шарахается в сторону, блеснув чешуей.
"Крэб! Крэб!" – Арсюша наклоняется низко к самой воде, вглядывается – что-то темное как будто шевелится у камня, то ли тень, то ли гнилая палка.
Напряженно глядят неподвижные чайки на этих двуногих существ, которые порою взбираются на камни, влезают в щели между валунами. Иногда существа подбираются так близко, что некоторые чайки, издав возмущенный крик, срываются с места и перелетают на другие камни.
"Крэб! Крэб!" – это Мойше, он тоже цапнул одного маленького крабика и выбежал с ним на сушу. Набрал в половинку большой ракушки воды и выпустил крабика туда.
У Мойше нет переносного пластикового аквариума на веревочке, как у Томаса, Арсэни и других ребят. Мама обещает купить. У него нет ни летающих змей в окраске Спайдерменов, ни надувных акул. Но Мойше сейчас безумно счастлив – он сам поймал замечательного краба, с такими подвижными клещами и длинными усами, смотри, как шустро бегает по дну ракушки.
Мойше, конечно, его выпустит обратно в океан, ведь там, под камнями, его ждут мама, папа, сестра Пэм и любимая собака Джилл. Разве можно человеку, если он даже и краб, жить в чужом месте, с чужими людьми?..
В Денвере они несколько раз всей семьей ездили в Скалистые горы на отдых в кемпинг, купались в горной речушке. Крабов там не было. Мойше поправляет на голове ермолку, приколотую к волосам. Надо сказать, ермолка чертовски ему надоела, но дядя Джеффри и мама запрещают ее снимать под страхом Божьего наказания. Живя в Денвере, он ходил без шапки и в холода, и никому, даже Богу, не было до этого дела.
Мокрая одежда Мойше, с прилипшим к ней песком, стала тяжелой. С кончиков пейсов капает вода. "Крэб! Крэб!" – доносятся до Мойше крики. Он собрался было выпустить краба, но вдруг словно очнулся – что же тогда он покажет ребятам? Они ведь тогда будут опять его дразнить, мол, такой дурачок и трус, не мог поймать ни одного краба!
...И вот, в финальной сцене, – настоящая оргия. Ноги и руки краболовов расцарапаны и в красных пятнах – от случайных ударов о камни, от неудачных сползаний с валунов, от колючих водорослей. Губы – уже даже не синие. В глазах – только перебегающие по дну тени. В ушах – "Крэб! Крэб!" В пластиковых аквариумах, вползая друг на дружку, разъяренно пытаются выбраться на волю и избежать жестокой участи пойманные крабы.
Но от судеб спасенья нет! Сорвавшись с валунов, чайки устремляются к берегу. Те одиночки, что носились в океане над водой в поисках рыбы, меняют курс и несутся к своим собратьям на берегу. Пожива! Крэб! Сейчас эти странные двуногие существа будут швырять крабов в воздух. Сейчас понадобятся моментальная реакция, сила крыльев для отталкивания противника, удар клюва, прыжок и всепожирающая любовь к этому изумительно белому, нежному мяску, спрятанному под панцирем.
И вот, крутясь, в воздух полетели первые. Захрустели панцири, забили по ним черные твердые клювы. "Кр-рэб! Кр-рэб!" – пищат ненасытные чайки, готовые заклевать любого, кто попытается помешать их трапезе. На песке, как на поле сражения, валяются оторванные клешни и расколотые панцири. Кр-рэб! Кр-рэб!..
Глава 6
Тихо в зале Оперативного центра охраны гостиницы "Мандарин". Изредка бикают стоящие на подзарядке батарей рации. Монотонный гул горящих люминесцентных ламп под потолком нагоняет зевоту. Поперек зала – длинный стол, на котором огромная панель управления с кнопками и рычажками.
Сзади, собственно, ничего интересного: вешалка, на которой висит несколько черных пиджаков униформы, галстуки да ряд пустых серебристых вешалок.
В одном углу – хромированный сейф с оружием. Сейф закрыт. Дабы избежать попадания оружия в нехорошие, нечистые руки, на дверце установлен замок с секретным кодом, еще и приемник для электронных пропусков. Оно, разумеется, правильно – меры безопасности.
Впрочем, шансов, чтобы хоть один из пистолетов или даже один патрон попал не в те руки, абсолютно, повторяю, абсолютно никаких нет. Пропуска с ограниченным электронным допуском в зал Оперативного центра, в это святая-святых охраны, имеют лишь оперативные дежурные, начальник охраны и его зам. Обычные рядовые охранники, эти чугунные лбы в униформе, даже они сами не могут сюда войти; их заводят лишь изредка – в офис начальника, и только по делу, скажем, обсудить график дежурств или сообщить об их увольнении.
Ах да, забыл про двери в это охранное логово: две двери, разделенные крохотным коридором. Разумеется, все тоже закодировано, с электронными ленточками, секретными замками и т. д.
Но довольно о технике Оперативного центра, интерес представляет не она, во всяком случае, не для Осипа, сидящего спиной и к вешалке, и к сейфу с оружием, и к дверям.
Пять огромных экранов, отключенных от видеокамер внутреннего и внешнего обзора гостиницы, отданы одной-единственной женщине, к гостинице "Мандарин" не имевшей ни малейшего отношения. Каждый из пяти экранов может дробиться на четыре, восемь и шестнадцать частей, тем самым умножая Стеллу, если не ошибаюсь в подсчетах, на восемьдесят.
Стелла на этих экранах то вырастала, то уменьшалась, то становилась почти прозрачной. С ее лицом также происходили метаморфозы: оно укрупнялось до того, что на щеках были различимы даже розовые пятнышки едва проступивших прыщиков, то взрывалось, как петарда, разлетаясь горящими брызгами в виде кусков носа, глаз и ушей.
Осип нажимал кнопки на принесенном из дому ноутбуке, монтируя ранее записанный видеоматериал.
Зачем он снимал эти кадры? Зачем ходил с фотоаппаратом и видеокамерой на безлюдный пляж, к Стелле домой и с ней по всему Нью-Йорку? Что он намеревался делать с этими роликами? Нельзя же такую, по сути, видео-чепуху представлять на фестиваль. Даже предложить это солидной фирме по интертейменту – тоже вряд ли. Кому нужны эти пусть мастерски отснятые и смонтированные сцены с красивой, полной шарма, но совершенно безвестной женщиной?
В качестве самооправдания и хоть какого-то рационального объяснения, Осип приводил следующие доводы: "Это мой творческий брейк. Я ведь не дробильно-выгребная машина, чтобы постоянно творить. Нужна пауза. "Призраки Бруклин Хайтс" стоили мне слишком дорого, я едва не тронулся рассудком, когда однажды на набережной умолял какую-то пару дать мне автограф, приняв их за Артура Миллера и Мэрилин Монро... Хорошо, что рядом был Ник, молодчага Ник, при всех своих сумасшедших перевоплощениях и лицедействе ни на миг не терявший чувства реальности. Что же касается Стеллы, то... флирт – обычное явление в артистической среде. Но запретную черту переходить вовсе не обязательно".
А Стелла была потрясающе телегенична! Все ее мелкие внешние диспропорции, которые мог бы разглядеть только взыскательный эстет, скажем, чуточку широковатые бедра или слабо очерченный рисунок губ, на экране приобретали силу достоинств.
В жизни, стоя рядом с Осипом и прикуривая сигарету, Стелла казалась обычной женщиной, даже несколько вульгарной, каковой, по сути, и являлась. На экране же эта вульгарность совершенно исчезала. На экране появлялась не баба, вышедшая из стриптиз-клуба, а дама, полная страстной истомы, с оттенком трагического надлома.
Нужно отдать должное не только экрану и техническим свойствам объективов, кстати, жутко дорогим, одни только широкоугольники и длиннофокусники обошлись Осипу в его две зарплаты.
Отдадим должное и Стелле, этой злой чародейке. Завидя нацеленный на нее объектив и напряженные пальцы Осипа на кнопке, Стелла вмиг умирала. Буквально. Ее грязная жизнь с мрачным прошлым – воровством, насилием, наркоманией, арестами – бездыханным трупом падала к ее ногам, а в объектив входила другая Стелла: чистая и светлая, какой была давным-давно, в отрочестве и ранней юности, когда мечтала стать артисткой...
Она смотрела по-собачьи, даже лицо ее как-то по-собачьи преданно вытягивалось вперед, чтобы по малейшему движению хозяина, одному шевелению его брови уловить то, чего он хочет. "Апорт! Сидеть! Взять! Фас!" И Стелла брала. Она брала высоты, которые ей позволяли врожденные способности актрисы, азарт и внешняя красота при отсутствии специального образования.
Она быстро изучила Осипа, будто сама нацеливала на него объектив своей женской интуиции и опыта. Она знала, что означают его полузакрытые во время или после съемки глаза, потягивание носом, вытянутые дудочкой губы. Когда Осип сильно нервничал, недовольный отснятым, Стелла подходила к нему и шутя прикладывала к его губам свою ладошку, мол, помолчи немного, успокойся. Это одно движение вызывало у него прилив нежности и сильного желания.
Очень быстро, однако, Осипа так закружило и понесло, что он уже мысленно согласился с тем, что переспит со Стеллой. Разумеется, она легко ему отдастся, считал он, тем более, что была с ним крайне раскованна и казалась абсолютно доступной. Да, супружеская верность будет нарушена. Но в никакие серьезные, глубокие отношения с ней он вступать не станет. Только флирт, съемки и секс. Это никак не отразится ни на его семейной жизни, ни на его творчестве.