Безумная. Он украл у меня боа и потребовал, чтобы вы меня убили.
Пьер. Уверяю вас, нет.
Безумная. Он не первый, но меня так просто не убьешь. По двум причинам. Во-первых, убивают как раз тех, кто проникает ко мне. Если они являются в человеческом образе, то попадают в западню и гибнут. Если забегают в образе мыши, у меня есть идеальная мышеловка с салом. Кроме того…
Второй полицейский(проходя мимо первого, который уселся с кружкой пива, принесенной официантом). Я пришел тебе на смену. Не вставай.
Полицейский. Ладно. Я тут утопленника спасаю.
Безумная…Кроме того, мне совсем не хочется умирать.
Пьер. Значит, вам здорово повезло.
Безумная. Всем живым везет, Фабрис… Конечно, по утрам, когда просыпаешься, тебе не всегда весело. Когда выбираешь в индийской шкатулке волосы на сегодня, когда достаешь искусственную челюсть из единственной чашки, оставшейся от сервиза после переезда с улицы Бьенфезанс, можно, конечно, почувствовать себя несколько чужой в этом неуютном мире, особенно если тебе совсем недавно снилось, что ты девочка и едешь на ослике собирать малину. Но для того, чтобы ощутить тягу к жизни, достаточно найти в утренней почте письмо с расписанием дел на сегодня. Письмо написано тобою же накануне – так всего разумней. Вот мой утренний урок: заштопать юбку красной ниткой, осторожно прогладить страусовые перья, написать пресловутое запоздалое письмо бабушке, и так далее и тому подобное. Затем, после того как умоешься розовой водой и обсушишь лицо не рисовой пудрой, которая совсем не питает кожу, а кусочком чистого крахмала, когда для проверки наденешь все свои драгоценности, все брошки, включая пуговицы с миниатюрами королевских фавориток, а также персидские серьги с подвесками, – словом, когда оденешься к утреннему завтраку и посмотришься не в зеркало, – оно искажает черты, – а в оборотную сторону медного гонга, принадлежавшего адмиралу Курбе, тогда, Фабрис, вы в полной форме, в полной силе, и можете снова пускаться в путь.
Пьер(приподнялся, опираясь на локоть, и жадно слушает). О, сударыня, сударыня!
Безумная. Дальше все легко, все радостно. Прежде всего, чтение газеты. Всегда одной и той же, разумеется. Сами понимаете, я не читаю современных газеток, распространяющих ложь и вульгарные сплетни. Я читаю "Голуа". И я не отравляю себе существование злободневностью. Я всегда читаю один и тот же номер – от седьмого октября тысяча восемьсот девяносто шестого года. Он гораздо лучше всех других… Там полностью напечатана статья графини Дианы о мужчинах… С постскриптумом о стрижке à la Брессан. А в последних известиях помещена заметка о кончине Леониды Леблан. Она жила на моей улице. Бедная женщина! Каждое утро это для меня настоящее потрясение. Но я не дам вам этот номер. Он зачитан до дыр.
Полицейский. В этом номере господин де Бартельми рассказывает о своем поединке с тигрицей?
Безумная. Совершенно верно.
Полицейский. Как же! Как же! Схватка маркиза с тигрицей на плантациях перца.
Безумная. Затем, когда уже примешь Карсенскую соль, но не в воде, – что бы там ни говорили, именно с водой желудок поглощает излишнее количество воздуха, – а в прянике, Шайо и в солнце и в дождь зовет тебя, и остается только одеться для прогулки. Ясное дело, это процедура более длительная. Тут без камеристки требуется больше часа: надо ведь надеть корсет, лифчик, шерстяные панталоны, а все это застегивается или зашнуровывается сзади. Я ходила к сестрам Калло, чтобы они приспособили застежки-молнии. Они были очень вежливы, но отказали: нарушение стиля.
Официант(приближается). Я знаю одну лавочку кожаных изделий…
Безумная. У каждого свои поставщики, Марсьяль. К тому же я отлично устраиваюсь: зашнуровываю все спереди и переворачиваю назад. Теперь мне остается только бросить жребий, какой взять лорнет, и поискать – впрочем, тщетно – боа, которое украл ваш изыскатель, – я уверена, что он: он же не выдержал моего взгляда, – и подвязать спицы белого зонтика к штоку – защелка потерялась в тот день, когда я ударила зонтиком кошку, подстерегавшую голубя… Этот день обошелся мне недешево: брелок с видом часовни оторвался от костяной ручки. Я так и не нашла его.
Ирма и большая часть статистов подошли ближе и слушают.
Ирма. Почему вы не хотите взять глаз косули, который мне подарил один мексиканец? Он как раз войдет в дырку; к тому же эта штука приносит счастье.
Безумная. Спасибо, Ирма. Но говорят, эти глаза иногда оживают и плачут. Я буду бояться.
Мусорщик. Я нашел маленький вид Будапешта на слоновой кости. Может быть, вам подойдет? Буда – ну прямо как настоящая!
Пьер. Продолжайте, сударыня! Умоляю, продолжайте!
Безумная. Ага, значит, жизнь вас все-таки интересует!
Пьер. Продолжайте! Как это прекрасно!
Безумная. Вот видите, как это прекрасно! Затем кольца. С топазом, если я иду на исповедь. Впрочем, нет, это нехорошо. Вы не представляете себе, как сверкает топаз в исповедальне! Настоящие молнии! "Опять вы пришли исповедоваться с чертовым оком на пальце", – говорит аббат Бриде. Он смеется, но отпускает меня через минуту – еще ни разу не захотел выслушать до конца. Может быть, потому, что я начинаю со своих детских прегрешений. Во всяком случае, я получаю отпущение за первую ложь, первое чревоугодие, но все остальные грехи – увы! – остаются за мной. Честное слово, это несерьезно… А этот что еще рассказывает?
Глухонемой жестикулирует и гримасничает.
Ирма. Он говорит, что знает одного священника…
Безумная. Пусть сам с ним и объясняется. Не пойду я исповедоваться жестами, особенно с топазом на пальце!
Пьер. Говорите, говорите, сударыня! Я не стану кончать с собой. А что вы делаете потом?
Безумная. Иду на прогулку, Фабрис. Наблюдаю, до чего дошли люди у нас в Шайо. Те, кто поджимает губы. Те, кто, проходя мимо домов, незаметно пинают стены, враги деревьев, враги животных. Я вижу, как они для отвода глаз заходят в баню, к ортопедисту, к парикмахеру, но выходят оттуда грязные, хромые, с накладными бородами. На самом деле они просто колеблются, что́ им лучше выкинуть: насмерть искалечить платан у музея Гальера или подбросить отраву собаке мясника с улицы Бизе. Из всех моих подопечных я называю только этих двух; я видела их совсем крошечными. Для того чтобы бандиты потеряли всякую способность вредить, мне надо поравняться с ними и обойти их слева. Это довольно трудно – преступники ходят быстро, но у меня крупный шаг, не правда ли, друзья мои? Никогда платан не давал столько стручков и пуха! Никогда пес мясника с улицы Бизе не бегал веселей!
Полицейский. И без ошейника. Уж я до него доберусь!
Официант. Этот негодник бегает даже на улицу Иасент – ворует там в мясной.
Ирма. Одна только борзая герцогини де Ларошфуко все время худеет.
Безумная. Это совсем другое дело. Герцогиня купила ее у человека, который не знал настоящего имени пса. Всякая собака худеет, если ее зовут другим именем.
Мусорщик. Я могу прислать ей кого-нибудь из алжирцев. Они все знают об арабских собаках.
Безумная. Хорошая мысль! Пришлите. Она принимает по вторникам от пяти до семи… Вот что такое жизнь, Фабрис. Нравится она вам теперь?
Пьер. Она замечательна, сударыня.
Безумная. Где моя пуговица, полицейский?.. А ведь я рассказала вам только про утро. Настоящая игра начинается за полдень.
Пьер. Боже мой, вот они!
Все рассеиваются. Подходит Изыскатель.
Изыскатель. Пьер, я за вами.
Пьер. Мне и здесь хорошо.
Изыскатель. Я не спрашиваю вашего мнения. Идемте.
Безумная. Нет.
Пьер. Отпустите меня, сударыня!
Безумная. Нет.
Изыскатель. Сделайте одолжение, отпустите руку этого господина.
Безумная. В жизни не сделаю вам никакого одолжения!
Изыскатель. Тогда вас заставят. (Пытается схватить Безумную за руку.)
Она бьет его по голове металлической зажигалкой.
Пьер. Сударыня…
Безумная. А вы – ни с места! Этот субъект требует, чтобы я отпустила вашу руку. Пусть попробует вырвать ее! Я держу вас за руку для того, чтобы вы под руку отвели меня домой: я ужасная трусиха.
Изыскатель настаивает на своем, она бьет его по голове колокольчиком. На звон появляется Ирма и хватает Пьера за другую руку. Изыскатель еще решительнее пытается оторвать ее от Пьера. Безумная свистит. Появляется Рассыльный, за ним Полицейский, за ним Мусорщик, за ним Глухонемой.
Изыскатель. Полицейский!
Полицейский. Что вам угодно?
Изыскатель. Велите этой женщине отпустить руку молодого человека.
Полицейский. Могу я поинтересоваться – зачем?
Изыскатель. У нее нет никаких оснований не отпускать руку совершенно незнакомого ей молодого человека.
Ирма. Незнакомого? А вдруг это ее сын, которого у нее похитили в младенческом возрасте и которого она теперь нашла?
Мусорщик. Может, сын, а может, и брат. Эта дама не так уж стара.
Безумная. Благодарю.
Мусорщик. Может, сын, а может, и дядя. Я знаю одно семейство, где племяннице тридцать, а дяде два года.
Безумная. Ладно, ладно, мусорщик. Во всяком случае, он не мой дедушка.
Изыскатель. В последний раз, полицейский: заставьте эту даму отпустить молодого человека, или я подам жалобу.
Глухонемой жестикулирует и гримасничает.
Ирма. Глухонемой прав. Вдруг она прочла по руке молодого человека, что ему угрожает смерть от удушения, если его между двенадцатью и двумя не будет на площади Альма?
Изыскатель. Я вынужден записать ваш номер, полицейский.
Безумная. Запишите. Номер две тысячи сто тридцать три. Если сложить цифры, получится девять: это число принесет вам счастье.
Полицейский. А что, по-вашему, я должен сделать, чтобы эта дама отпустила его руку? Пощекотать ее?
Безумная. Попробуйте, друг мой.
Полицейский. Я шучу, графиня. Вы держите этого молодого человека за руку, потому что вам так хочется, верно? И он достаточно взрослый, чтобы уйти, если ему захочется?
Безумная. У меня достаточно оснований держать его. Я его держу, потому что не хочу, чтобы его увел этот господин. Держу, потому что мне приятно его держать. Это первый мужчина, которого я удерживаю, и мне хочется этим воспользоваться. Я держу его, потому что он, наверно, впервые за много дней чувствует себя свободным.
Изыскатель. Идем, Пьер, или будет худо!
Пьер. Отпустите меня, сударыня!
Безумная. Я держу его, потому что моей рукой его держит Ирма.
Ирма. Что вы, графиня!
Пьер снова падает.
Полицейский. Проходите, мсье. Она больше вас не держит. Можете идти.
Изыскатель. До вечера, Пьер. Вы знаете, где меня найти. Мы сведем счеты. Если в восемь вас не будет, я отправлю письмо. (Уходит.)
Прочие отдаляются.
Пьер. Благодарю вас, сударыня.
Безумная. Они вас шантажируют, правда? Вы кого-нибудь убили?
Пьер. Ничего подобного.
Безумная. Не убили даже одного из них? Очень жаль! В следующий раз действуйте без колебаний… Вы что-нибудь украли?
Пьер. Нет, уверяю вас.
Безумная. Укради вы акции Нижней Амазонки, это был бы прекрасный поступок. Это означало бы украсть у воров. Они всучили мне две акции за тысячу, а перепродала я их за тридцать три франка. Вы участвовали в черных мессах?
Пьер. Я подписал фальшивый чек. С тех пор они держат меня в своей власти.
Безумная. А чем занимаются эти бандиты? Если я не ослышалась, они собирались уничтожить Шайо.
Пьер. Целиком и полностью. И весь Париж. У них составлен план разведки земных недр, при котором от города ничего не останется. Они хотят все пробурить, все перекопать. Буры у них наготове.
Безумная. А чего они ищут? Что-нибудь потеряли?
Пьер. Они ищут нефть.
Все статисты собрались снова.
Безумная. Любопытно! А что они с ней собираются делать?
Пьер. То, что вообще делают с помощью нефти. Насадить нищету, войну, уродство. Обездолить мир.
Мусорщик. Совершенно точно. Как раз обратное тому, что делают с помощью сала.
Безумная. Оставьте их в покое. Мир полон красоты и счастья. Так хочет Бог. Ни один человек этого не изменит.
Официант. Ах, сударыня!..
Безумная. Против чего вы возражаете, Марсьяль?
Официант. Сказать ей, друзья?
Безумная. Что вы от меня скрываете?
Мусорщик. Вы сами это от себя скрываете, графиня, а вовсе не мы.
Официант. Выкладывай, мусорщик. Ты ведь был уличным торговцем. Говорить умеешь. Объясни.
Все. Да, говори.
Безумная. Вы меня пугаете, друзья мои. Слушаю вас, мусорщик.
Мусорщик. Графиня, в прежнее время тряпки были красивее новых отрезов: человек сам делал честь тому, что лишал первоначальной формы. Я их немало перепродал самым дорогим и шикарным портным. О серебряных вилках я уж не говорю. Недели не проходило, чтобы я не обнаруживал их в мусоре вместе с устричными раковинами. Готовый свадебный подарок! Оставалось только купить футляр. И брали за него довольно недорого. Могу сообщить адрес. Теперь в мусорных ящиках предметов не найдешь. От них остается то же, что от людей, – одни отбросы.
Безумная. К чему вы клоните?
Мусорщик. Зловонные отбросы, графиня. В прежнее время все, что человек бросал, пахло хорошо. То, что называлось вонью от помойки, получалось лишь потому, что там смешивалось все: сардины, одеколон, йодоформ, хризантемы. Это-то и вводило в заблуждение. Но мы, мусорщики, в этом хорошо разбирались. Зимой, в снежную погоду, когда мы совали нос в мусорный ящик, откуда поднимался легкий парок…
Безумная. Я вас спрашиваю, к чему вы клоните?
Певец. Выкладывай все, мусорщик. А не то я ей это спою.
Мусорщик. А вот к чему, графиня… Ладно, будь что будет! Выдам всю правду. Говорю я вот к чему: наш мир на ладан дышит.
Безумная. Что это все значит?
Мусорщик. Графиня, происходит нашествие. Мир больше не прекрасен, мир больше не счастлив – и все из-за нашествия.
Безумная. Какого еще нашествия?
Мусорщик. Вы, графиня, жили как во сне. Когда утром вы решали, что люди прекрасны, две толстые ягодицы на лице у вашей консьержки казались вам прелестными щечками, которые так и хочется расцеловать. А нам эта способность не дана. Вот уже десять лет мы видим, как эти люди валятся на нас, с каждым годом все более уродливые и злые.
Безумная. Вы говорите о тех четырех субъектах, которые топили Фабриса?
Мусорщик. Ах, если бы их было только четверо! Но это целое нашествие, графиня. Раньше, когда вы разгуливали по Парижу, встречавшиеся вам люди были такими же, как вы, это были вы сами. Одетые лучше или хуже, довольные или сердитые, скупые или щедрые, но они были – как вы. Вы, скажем, солдат; встречный – полковник. Вот и все, и это было равенство. Но однажды, лет десять тому назад, на улице, сердце у меня перевернулось: среди прохожих я увидел человека, не имевшего ничего общего с привычными мне людьми. Приземистый, пузатый, в правом глазу наглость, в левом тревога, – словом, не наша порода. Он шел с независимым, но каким-то странным видом – и угрожающим и как бы смущенным, словно убил одного из привычных мне людей, чтобы занять его место. И он-таки убил его. Он был первый. Нашествие началось. С тех пор не было дня, чтобы не исчезал кто-нибудь из прежних моих знакомых и его места не занял вот такой новичок.
Безумная. Какие же они?
Мусорщик. Они ходят с непокрытой головой на улице, а дома в шляпе. Говорят как-то уголком рта. Не бегают, не торопятся. Вы никогда не увидите, чтобы кто-нибудь из них потел от натуги. Собираясь закурить, они постукивают сигаретой о портсигар. И оглушительно, как удар грома. Под глазами у них мешки и морщины, каких у нас не бывает. Кажется, что смертные грехи и те у них иные, чем наши. Женщины у них наши, только одеты богаче и доступнее: они купили манекены с витрин вместе с мехами и, приплатив, оживили их. Это их жены.
Безумная. Чем же они занимаются?
Мусорщик. У них нет никакого ремесла. Встречаясь друг с другом, они шепчутся и передают из рук в руки банковые билеты в пять тысяч франков. Их можно найти около биржи, но они не кричат; у доходных домов, которые назначены на снос, но они не работают; перед грудами овощей на Центральном рынке, но они к ним не прикасаются; у входа в кино, но они смотрят на очередь, а сами не входят. Раньше и съестные припасы и театральные пьесы продавались словно сами собой, словно сами предлагали себя. Теперь же у всего, что едят, на что смотрят, что создается трудом – у вина, у спектаклей, у каждой вещи – есть как бы свой сутенер, который выставляет ее на тротуар и наблюдает за ней, сам ничего не делая. Вот чем они стали, бедная моя графиня. И вот каковы их сутенеры!
Безумная. Ну и что из того?