Орели. Держитесь! Сейчас я вам все скажу. Власти покровительствуют идолопоклонникам, девочки мои! Один молодой человек сегодня объяснил мне, что министры считает правдивыми слова только тех, у кого есть золото. Это как с кредитными билетами: подлинны лишь те, что обмениваются на золото. Теперь, дорогие мои, вы понимаете, почему я собрала вас у себя? Для нас наступило время действовать. Решив образумить мир, мы можем рассчитывать только на таких, как мы сами. Какое средство можешь предложить ты, Констанс?
Констанс. Я знаю одно. Его можно попробовать.
Орели. Уж не напишешь ли ты председателю совета министров?
Констанс. Почему бы и нет? До последнего времени он всегда ко мне прислушивался.
Орели. Он тебе отвечает?
Констанс. Ему незачем отвечать, раз он прислушивается к тому, что я пишу. Мы можем предупредить его пневматичкой. Этим способом я известила его, что у папского нунция нет холодильника. И в течение двух дней нунций его получил.
Орели. А он послушался тебя, когда ты написала ему, чтобы он аннексировал Люксембург?
Констанс. Нет, и я узнала – почему. Он уже дал определенные обязательства.
Орели. Может быть, он тоже дал их за золото… А что предложите вы, Габриэль?
Констанс. Ты же знаешь Габриэль. Она предложит посоветоваться со своими потусторонними голосами.
Габриэль. Вот именно. Я спрошу у них совета, и вечером мы встретимся снова.
Орели. На это у нас нет времени, и к тому же голоса Габриэль никогда не были настоящими голосами.
Габриэль. Как вы смеете говорить такое, Орели!
Орели. А откуда они теперь исходят, ваши голоса? По-прежнему из швейной машины?
Габриэль. Нет, из грелки. Это гораздо лучше. Таким образом, мне не приходится отпарывать подкладку и снова подшивать ее на машине. Надо сказать, что сейчас голоса не сообщают ничего утешительного. Вчера они настоятельно требовали, чтобы я выпустила на волю канареек: "Выпустите их! Выпустите их!". А то, что они говорили сегодня утром, как-то связано с откровениями Орели: "Париж… Беда!.. Париж… Беда!".
Констанс. А вы их выпустили?
Габриэль. Они не хотят вылетать из клетки, хотя дверцы открыты.
Орели. Какие же это голоса! Говорящие предметы – дело вполне обычное. По тому же принципу работают грампластинки: человек так долго говорит перед ними, что они издают эхо. Но это еще не значит, что с ними можно советоваться. В таком случае мы оказались бы не умней идиотов, занимающихся столоверчением. Нет, решение гораздо проще и зависит только от нас.
Констанс. Ну еще бы! Раз ты оказываешь нам честь посоветоваться с нами, значит, решение твое уже принято.
Орели. Угадала. У меня есть план. Нужно было выяснить, кто виновники зла. Сегодня утром я это узнала.
Констанс. Кто же они?
Орели. Не важно. Полный список их имен и должностей я получила от глухонемого. Затем надо было устроить так, чтобы все они собрались в одном месте.
Констанс. Согнать их в одно место? Как дичь?
Орели. Именно как дичь. У меня записаны все их адреса, и я нашла приманку. Все они, без исключения, будут здесь в течение ближайших пятнадцати минут.
Габриэль. Господи, что же вы станете с ними делать?
Орели. Вы здесь именно для того, дорогие мои, чтобы раз навсегда решить этот вопрос. Слушай внимательно, Констанс. Пораскиньте умом, Габриэль. Те, кто порождает на земле голод, крадет наши боа, подготовляет войны, кто получает комиссионные, устраивает себе назначения на ответственные места, не имея дипломов, и развращает молодежь, соберутся здесь, в этом помещении. Имеем мы право уничтожить их всех разом? Если вы согласны, я знаю способ…
Габриэль. Убить их?
Орели. Навсегда изъять их из этого мира.
Констанс. Намерение у тебя прекрасное. Но есть ли у нас право на это? Спроси сперва у своего исповедника.
Орели. Однажды, когда я призналась аббату Бриде на исповеди, что хотела бы убить всех злодеев, он мне сказал: "Не отказывайте себе в этом, дочь моя. Когда вы решитесь, я сам вложу вам в руки ослиную челюсть Самсона".
Констанс. Он это говорит так, на ветер. Прижми его к стене. А как ты намереваешься осуществить свой план?
Орели. Это уж мой секрет.
Констанс. Убить их не так уж трудно. Но смерть должна быть такой, чтобы не осталось следов. Даже если через друзей ты раздобудешь калильную печь или целый бассейн соляной кислоты, ты, надеюсь, не воображаешь, что их так легко будет туда загнать? Мужчины – ужасные неженки. Они будут отбиваться, как черти.
Орели. Это уж моя забота.
Констанс. Хуже всего, что мы в любом случае рискуем наказанием, когда обнаружится их исчезновение. Жаль, что здесь нет Жозефины! Она в свойстве с адвокатом Лашо и наизусть знает весь уголовный кодекс.
Орели. Никто ничего не заметит. Когда у тебя гноится пузырчатый лишай, ты квохчешь, как курица. А помнишь ты о нем, когда он проходит? Мир в целом болеет так же, как отдельный человек. Едва болезнь исчезает, как в нее перестают верить. Пройдет закупорка вен души, сердце перестанет задыхаться, все станут добрыми, порядочными, честными, небо очистится – и все тут! Впрочем, благодарны мне будут не больше, чем ты – изобретателю бальзама от лишая. Я уверена, ты ему ни разу не написала.
Габриэль. Подумайте хорошенько! Смерть – дело серьезное.
Орели. Смерть человека стоит столько же, сколько он стоил при жизни. Смерть ничтожества – ни гроша.
Габриэль. Заклеймить их каленым железом, отрезать им ухо, на худой конец! Но убить – это многовато.
Орели. А чем вы их заклеймите? Своими формочками для вафель? Нет, дорогие. Единственное мое средство от них – смерть. Согласна, Констанс?
Констанс. Сперва один вопрос. Он сейчас здесь, Габриэль? Да или нет?
Орели. Что тебе еще в голову взбрело?
Констанс. Я спрашиваю Габриэль, видит она в данный момент своего гостя?
Габриэль. Я не имею права сказать вам это.
Констанс. Вы его видите. Я в этом убеждена. Вот уже минуту вы оживленно болтаете, жеманничаете. Но уверяю вас, ему это не так уж приятно. Вы гораздо обаятельнее, когда держитесь просто.
Орели. Да тебе-то что, видит она его или нет?
Констанс. А то, что я теперь слова не вымолвлю. Я считала твердо условленным, что встречаться мы всегда будем без посторонних и что каждая из нас оставит дома свои причуды и своих гостей.
Орели. Но ты же приводишь с собой Дики?
Констанс. При чем тут Дики? Во всяком случае, я отказываюсь принимать такое важное решение и голосовать за смерть хотя бы одного человека в присутствии постороннего лица, даже если это лицо не существует.
Габриэль. Вы не слишком любезны, Констанс.
Орели. Ты с ума сошла, что ли? Неужели ты настолько ограниченна, что думаешь, будто, находясь вместе, без посторонних, мы совсем одни? Неужели ты считаешь нас настолько нищими духом или настолько впавшими в детство, что из миллионов существ, иллюзорных или реальных, но жаждущих общения и беседы, ни одному не пришлось бы по душе наше общество?.. И скажу тебе, Констанс, что перестану тебя уважать, если ты впредь не будешь говорить так, как будто тебя слышит весь свет, весь мир, населенный реальными или нереальными существами. Твои теперешние разговоры – чистое лицемерие!
Габриэль. Браво, Орели!
Констанс. Орели, ты же знаешь…
Орели. Я знаю, что, когда мы собираемся вместе, это знак для них. Мы даем им понять, что в сутолоке и маскараде этого мира есть, во всяком случае, маленький кружок, где их примут приветливо и где им будет покойно. А они это отлично знают и пользуются этим. Не каждый день удается им раздобыть себе сумасшедшую старуху, которая позабавит их своими россказнями о Дики. Но ты об этом даже не подозреваешь. Для тебя мы – одни. Чьи-то руки касаются наших рук, наших волос, сдвигают твой парик, а для тебя мы – одни. Окно само распахивается, когда нам становится слишком жарко, я нахожу в буфете холодные сливки, которые никто туда не ставил, все равно мы – одни. Когда на днях ты запела "Колинетту", чей-то бас стал подпевать тебе с середины комнаты: нет, мы – одни!
Констанс. Орели, ты отлично знаешь, что у меня…
Орели. У тебя, у тебя, но только не здесь! Вечно ты тщеславишься! У тебя их так много, что они просто теснятся в комнате. Ты не только одержима видениями, ты еще близорука. Ты воображаешь, что они у тебя завсегдатаи. Скрипнула половица – значит, они танцуют во главе с самой Тальони. Ты стоишь в ночной рубашке и видишь свое отражение в зеркальном шкафу – это Лакордер. Ты забыла в ящике мешок с пересохшим уже черносливом – это их подарок тебе на день рожденья. Иногда я недоумеваю, уж не впрямь ли ты одна из тех женщин, которые живут среди призраков. Мне очень жаль, что Габриэль видит, как ее гость присутствует при этой сцене, но у меня уже давно нет сил сдерживаться: вот-вот лопну…
Габриэль. Он ушел.
Орели. Ну вот, ты довольна? Итак, раз уж тут, кроме нас, никого нет, ответь наконец! Ты согласна?
Констанс. Зачем тебе мои советы, раз ты меня так презираешь?
Орели. Сейчас скажу. И ты узнаешь также, почему именно тебе я даю лучший кусок сладкого пирога и свой лучший мед. Если рассердишься, что ж, тем хуже. Дело в том, что, когда ты приходишь ко мне, я вижу не тебя с твоим Дики. Не усмехайся: уверяю тебя, это правда. Ты входишь с другой Констанс, похожей на тебя, как близнец, с той лишь разницей, что она молода, красива и не пытается блистать, а тихо садится в уголок и нежно глядит на меня. В тот день, когда ее с тобой не будет, можешь не приходить. Этой скромной Констанс я и предлагаю пирожные, которые ты поглощаешь; мнение этого ангела я и прошу тебя сообщить мне своим грубым и хриплым голосом.
Констанс. Прощай. Я ухожу…
Орели. Сядь на место. Мне нужно, чтобы другая Констанс осталась здесь.
Констанс. Ни за что. Ты слишком несправедлива. Я увожу ее… Прощай!
Ирма(докладывает). Госпожа Жозефина…
Габриэль. Мы спасены!
Жозефина, Безумная из Конкорд, величественно входит в наряде – отчасти парадном, в духе президента Фальера, отчасти похожем на облачение католического священника. На голове у нее белая шляпа в виде чепца, с пышной оборкой.
Жозефина. Дорогие мои…
Орели. Жозефина, про выход Карно ты расскажешь нам в другой раз. Сейчас нет времени.
Жозефина. Правильно. Он и не выходил.
Орели. Поскольку его убил Казерио в Лионе в тысяча восемьсот девяносто четвертом году, ты рискуешь прождать довольно долго.
Жозефина. Неужели ты думаешь, что я этого не знаю? Каким образом это может помешать его выходу? Казерио гильотинировали, однако он каждый понедельник прогуливается перед кафе Мариньи.
Орели. Да уж, мы действительно доверяем твоему суждению, Жозефина, раз не обращаем внимания на твои чудачества и спрашиваем у тебя совета. Вот в двух словах суть дела. Ты в родстве с мэтром Лашо, поэтому тебе легче во всем разобраться и дать ответ. Представь себе, что в этой комнате собраны все преступники мира. У тебя есть способ уничтожить их на веки вечные. Имеешь ли ты на это право?
Жозефина. Разумеется. Почему бы нет?
Орели. Браво!
Габриэль. Но, Жозефина, их же так много!
Жозефина. Много? Это-то и прекрасно. Уж если уничтожаешь, надо уничтожать в массовом масштабе. Вспомните архангелов. Или военных. Прецедентов сколько угодно. Не будем углубляться в историю и вспоминать всемирный потоп, но я вот, например, уроженка Пуатье, а именно в этот город Карл Мартелл согнал всех арабов и раскроил им башку. Любое сражение строится на том же принципе: согнать всех врагов в одно место и перебить их. Если убивать их по отдельности, на дому или на работе, это будет настолько утомительно, что под конец рукой махнешь. Иногда люди недоумевают, для чего придумали всеобщую воинскую повинность. Именно для этого. Прежде я о таких вещах не думала, но мысль превосходная. Поздравляю тебя, Орели.
Габриэль. Тогда я согласна.
Жозефина. А ты не могла бы подождать до завтра, Орели? Я постаралась бы привести сюда зеленщика с Цирковой улицы: он мне нахамил.
Орели. Очень жаль, но все уже готово.
Жозефина. Тогда, прежде чем действовать, надо выполнить одно непременное условие. У них есть адвокат?
Орели. Адвокат?
Жозефина. Ну да. Лицо, которому надлежит защищать их, пытаться доказать их невиновность. На этот счет закон совершенно категоричен. Приговор не может быть вынесен до выступления адвоката.
Орели. Клянусь тебе, они виновны!
Жозефина. Орели, каждый обвиняемый имеет право на защиту. Даже животные. Помнишь пса из Монтаржи? Перед потопом Бог дал Ною возможность защищать обреченное человечество. Говорят, бедняга заикался. Результат тебе известен. Что касается Казерио, то его защищал мэтр Лебика́. Замечательно защищал. Результат, впрочем, был тот же. Так что ты ничем не рискуешь.
Орели. Я не могу настораживать их. Малейшее подозрение, и они улетучатся.
Жозефина. Назначь адвоката от суда. Пусть выскажется в их отсутствие. Если он тебя не убедит, вынесешь приговор заочно.
Орели. Я не знаю ни одного адвоката.
Жозефина. Мэтр Лебика́ уже умер: выступая в суде, он машинально проглотил капсулу с эвианской водой. Одно это уже доказывает, какой пламенный он был оратор. Но когда у меня были неприятности из-за топки камина, я обращалась к некоему Педузу, ходатаю по делам. В данном случае это самое подходящее. Он добился, что издержки взыскали с меня, хотя все свидетели и даже сам домовладелец были на моей стороне. Я могу его разыскать. Мой внучатый племянник Лашо имеет связи в судейском мире. Он хорошо знает Греви.
Орели. У нас в распоряжении всего десять минут, Жозефина. Всего десять.
Констанс. К тому же Греви умер.
Орели. Если ты начнешь поминать при Жозефине покойных президентов республики, спору не будет конца.
Габриэль. Они идут, Жозефина! Они сейчас придут.
Жозефина. Тогда возьми в защитники первого попавшегося прохожего. Защита вроде крещения: она необходима, но осуществлять ее может любой человек. Даже заика, как я уже говорила. Адвокат убийцы Ландрю был карликом. Когда он начал свою речь, председатель суда Равель сказал ему: "Мэтр Берте, выступать в суде надо стоя". Ландрю очень смеялся. Вели Ирме привести сюда кого-нибудь.
Входит Ирма.
Орели. На улице есть кто-нибудь, Ирма?
Ирма. Только полицейский и наши друзья, графиня. Они почуяли, что запахло скандалом, и явились вам помочь.
Жозефина. Полицейского нельзя. Он давал присягу и осуществлять защиту в суде не может.
Габриэль. Полагаю, что глухонемой тоже; при таких защитниках дело может быть передано на вторичное разбирательство.
Орели. Здесь ли мусорщик, который говорил сегодня утром?
Ирма. Здесь. И все еще говорит. Только его и слышно.
Орели. Приведи его сюда.
Ирма уходит.
Констанс. Не опасно ли возлагать защиту всех этих богачей на мусорщика?
Жозефина. Отличный выбор! Лучше всего защищает убийцу такой адвокат, который сам и мухи-то не убьет. Лучше всего защищает вора кристально честный человек. Развратника Солейлана защищал мэтр Перрюш, а он был девственник. И он спас подзащитного. Только такие и добиваются оправдания!
Орели. Но нам не нужно, чтобы их оправдали!
Жозефина. Поздно. Процесс уже начался. Ты сама этого хотела.
Входит Мусорщик в сопровождении Ирмы. За ним появляются прочие статисты – Жонглер, Продавец шнурков и другие.
Мусорщик. Привет, графиня! Сударыни, общий привет!
Орели. Господин мусорщик, Ирма ввела вас в курс дела?
Мусорщик. Да, графиня. Я должен защищать эксплуататоров, банкиров.
Жозефина. Вы их достаточно хорошо знаете, чтобы защищать?
Мусорщик. Еще бы мне их не знать! В течение трех лет я каждый день проходил мимо дома Бэзила Захарова. В мусорном ящике сплошь цветы. Хозяина я никогда не видел, но на всех окнах – жардиньерки с красными цветами. Еще бы мне их не знать! Я не знаю их названий, но они у меня перед глазами.
Констанс. Это герань.
Мусорщик. Вполне возможно.
Констанс. Чрезмерно богатые люди обожают цветы. Это, между прочим, смягчающее обстоятельство.
Мусорщик. Вы находите?
Жозефина. Не подсказывай защитнику никаких доводов, Констанс.
Орели. А вам не противно брать на себя защиту этих бандитов?
Мусорщик. Я даже предложу вам один ход, который все упростит.
Орели. Руководи судебными прениями, Жозефина.
Мусорщик. Я буду говорить не как адвокат, а прямо от лица нефтепромышленника. Так мои аргументы приобретут больше силы, зазвучат убедительней.
Орели. Да нет же, нисколько!