Элиза, вырвавшись из рук Кзумы, выбежала на улицу. Машина тронулась.
- Лия! - жалобно возопила Элиза. - Лия! Вернись!
Но машина набирала скорость.
Элиза замерла. По щекам ее катились слезы. Руки стиснулись в тугие кулачки. И долгие горькие проклятья белым огласили улицу.
Кзуме пришлось внести ее в дом вместе с проклятьями и слезами. Машина уехала и увезла Лию, и люди медленно разбрелись по своим делам.
Кзума уложил Элизу на кровать Лии, склонился над ней, а она вся сотрясалась от мучительных рыданий. Что он мог ей сказать? Только стоять и охранять ее.
- Может, вернется, - выговорил он наконец и почувствовал, что это безнадежно.
Они бессильны. Является белый, говорит: "Пошли", - приходится идти. А оставшимся что? Только ждать. Сделать они ничего не могут. Безнадежно.
Постепенно рыдания Элизы затихли, она лежала без сил и тяжело дышала. Кзума взял ее руку. Рука холодная.
- Ты озябла, - сказал он. - Пойдем к огню.
- Ты иди, я скоро приду.
- Я подожду тебя.
- Нет, иди.
Он вышел из комнаты. Опора подогрела кофе.
- Отнесу ей чашечку, - сказала она. И пробыла у Элизы долго.
Кзума и Мейзи молча сидели у огня.
В уголке тихо плакал Папаша. Потом уснул.
Из комнаты Лии вышли Опора и Элиза. Элиза уже вытерла глаза. Она подошла к Кзуме и села с ним рядом, положив руку ему на колено. Опора подошла к Папаше и повернула его поудобнее, чтобы шея не затекла, а потом тоже подсела к огню.
Молчание длилось. Огонь погас. Зола пошла бледными бликами. Опора выгребла ее и принесла другой совок, с горящими угольями. Никто ничего не говорил. Без Лии в доме не было жизни.
Прошел час.
И еще один, и еще.
Все вздрогнули, когда с улицы постучали. Может быть, Лия? Может быть, ее отпустили? Опора, Мейзи и Элиза разом ринулись к двери. Но то была всего лишь соседка, зашла спросить, не надо ли чем помочь.
Все вернулись на свои места, тишина стала совсем уж гнетущей.
Прошел еще час.
Кзума взглянул на окно и застыл. Там, за окном, стояла Лия и заглядывала в кухню.
- Лия! - крикнул он.
Опора втащила ее в кухню, не знала, где усадить, дала ей кофе, предлагала поесть, плакала и смеялась. Лия с улыбкой принимала ее восторги. Мейзи гладила Лию по руке. Папаша проснулся, увидел Лию и прослезился. Потом опять уснул.
Элиза расплакалась и зарылась в плечо Кзумы.
Они носились с Лией, словно она вернулась из долгих дальних странствий.
Лия взяла Кзуму за руку и улыбнулась ему в глаза.
Явились соседи сказать Лии, как они рады, что она вернулась.
Всем хотелось порадоваться. Перед домом начались танцы - прямо-таки праздник по случаю ее возвращения.
Среди этого веселья Лия отвела Кзуму в сторону и сказала:
- Интересно, кто же убил Дладлу.
- Да, интересно, - подтвердил он.
Но кто убил Дладлу, так и осталось неизвестным.
Глава двенадцатая
Сумрак быстро сгущался. Элиза и Кзума шли домой. Так было уже десять дней. Все это время они любили и были вместе. И это было хорошо.
Каждый день, кончив работу, Кзума приходил домой и спал, и всегда, как в тот первый день, когда его разбудило ее присутствие, и приготовление еды, и пение, пела птица и будила его. И голос оказывался голосом Элизы - это она готовила обед.
А иногда, поев, они шли побродить куда-нибудь, где тихо и безлюдно. Говорили на этих прогулках мало - говорить было не о чем. Просто ходили. Близко прижавшись друг к другу, там, где не было людей, где земля была тихая и летний ветерок обвевал их лица, там и ходили. Смотрели на луну и на звезды и на далекие призрачные отвалы, а потом возвращались в комнату и сидели у огня, пока не наступало время Кзуме идти на работу. Тогда Элиза провожала его до того места, где они впервые были одни в тот первый вечер. А там он покидал ее и быстро шагал, удаляясь по тропинке. А она глядела ему вслед. Глядела, пока его не скрывала завеса тьмы. А тогда возвращалась в комнату и спала. Хорошо спать в постели любимого, даже когда его нет и он не может спать с тобой.
В другие дни они, поев, шли к Лии, беседовали там, помогали ей торговать пивом. Теперь, когда Дладла умер, выдавать Лию было некому и торговать безопасно. А Лия всегда говорила, что торговля - это деньги, а деньги - это власть.
А бывало и так, что они вливались в уличную толпу и танцевали на перекрестках. Это тоже было хорошо, когда они там бывали вместе. Жизнь была хороша, а любовь - чудо.
Бывало, Кзума замечал, что Элиза как-то затихает и куда-то удаляется от него, углубляясь в свои невеселые мысли. В таких случаях он уходил и один бродил по улицам с полчаса. А к его приходу Элиза опять была молодцом. И всегда в таких случаях она бывала особенно нежна с ним и вызывала его на любовь. И страсть ее бывала особенно сильной. Кзума дивился, откуда в таком маленьком теле столько страсти.
У Лии они иногда встречались с Мейзи. У той в глазах и на губах всегда был прежний смех. Кзума уж думал, не приснилось ли ему, что Мейзи к нему неравнодушна. Лишь очень редко, когда он на нее не смотрел, она взглядывала на него пытливо, и глаза у нее были странные, без смеха. Но этого Кзума не знал.
Кзуме жилось хорошо. Он думал об этом, и о десяти днях, которые Элиза провела с ним, и о том, как хороша ее любовь, и, счастливый, улыбался, когда они шли домой в сгущающемся сумраке.
- Ты улыбаешься, - сказала Элиза, не глядя на него.
- Да, жизнь хороша. Хорошо быть с тобой. Я от этого так счастлив, что не могу выразить словами.
- Это хорошо, - сказала Элиза.
- А ты несчастлива.
- Нет.
- Слышно по голосу.
- Нет.
- Нет, слышно.
- Когда кончатся ваши ночные смены?
- Почему тебе плохо?
- Не глупи, Кзума. Расскажи мне про ваши ночные смены. Не дело женщине из ночи в ночь спать одной. Ну же, давай, расскажи.
Кзума улыбнулся.
- Еще две недели.
- А потом с ночными сменами будет покончено?
- Будет покончено.
- На сколько времени?
- Не знаю.
Они умолкли. Свернули за угол. Уже совсем близко от дома. Женщина, жившая на той же площадке, стояла на веранде. Она им помахала.
- Ей что-то от нас нужно, - сказал Кзума, и они ускорили шаг.
- Что там случилось? - спросил Кзума.
- Тут приходила старая женщина, - отвечала соседка. - Велела передать, что была Опора и чтобы вы оба быстро шли к Лии.
- А что там произошло? - спросила Элиза.
Соседка покачала головой.
- Не сказала. А глаза у нее были мокрые, дело, видно, серьезное.
- Может быть, Лию арестовали? - сказал Кзума.
- Пошли сразу туда.
Опора впустила их.
- Лия? - спросила Элиза. - Ее арестовали?
- Нет. - Опора покачала головой. - Папаша.
- Что с ним? - спросил Кзума.
Опора прикусила нижнюю губу и отвернулась. Из глаз ее хлынули слезы. Элиза обняла ее.
- Его машина сшибла.
Дольше сдерживать свои чувства она не могла. Плакала, пока совсем не ослабела. Элиза усадила ее, стала утешать.
Кзума вошел в комнату Лии. Папаша лежал на кровати и стонал. Лия, сидя на краю кровати, держала на коленях его голову. В ногах кровати стоял доктор Мини, которому Кзума помогал когда-то бинтовать руку человека, упавшего с крыши.
Врач узнал Кзуму и взглядом поздоровался с ним. Лия оглянулась и посмотрела на Кзуму ненавидящими глазами. Кзума обошел кровать и посмотрел на Папашу. Вид у него был обычный, только на губах кровяной пузырек. Никаких следов ушиба. Кзума посмотрел на врача.
- Как он?
Доктор Мини сжал губы, покачал головой и чуть пожал плечами. И это означало: "Конец".
- Но ты же врач, - сказал Кзума.
- У него внутреннее повреждение, - сказал доктор.
Папаша застонал. Лия погладила его по лбу, тихо приговаривая что-то, как утешают ребенка. Кзума положил руку ей на плечо. Она отстранилась.
- Ничего сделать нельзя, - сказал доктор и взял свой чемоданчик.
Вошла Элиза. Губы ее дрожали, но глаза были твердые, сухие, руки стиснуты в кулачки. Она подошла к Лии. Некоторое время они смотрели друг на друга, как бы говоря без слов.
Папаша открыл глаза. Пьяной поволоки на них не было. Ясные были глаза, добрые и понимающие. Он попробовал заговорить, но поперхнулся кровью. Лия стерла кровь с его губ.
- Иди, - сказала Лия, подняв глаза на врача.
Он легонько коснулся ее плеча и вышел.
Папаша закрыл глаза.
Открылась дверь, появилась Мейзи и подошла к Лии. И как было с Элизой, так Мейзи и Лия посмотрели друг на друга, точно поговорили молча.
Папаша закашлялся, опять пошла кровь. Лия стерла ее. Папаша снова открыл глаза. Кзуму поразило то, до чего они ясные. Перед ним словно был новый человек. Человек, которого он видел впервые. Даже лицо изменилось, Лицо хорошего, доброго человека, а не старого забулдыги.
- Позовите Опору, - сказала Лия, не поднимая головы.
Кзума привел ее. Папаша посмотрел на нее и, казалось, улыбнулся, но лицо его осталось неподвижным. Она же улыбнулась, погладила его по лбу, и в глазах ее было много тепла, любви, понимания. Папаша приподнял руку, Лия помогла ему. Он прикрыл ладонью руку Опоры у себя на лбу. Потом закрыл глаза, и так они побыли немного. Потом открыл - и теперь он в самом деле улыбался. Казалось, боль отпустила его. Глаза его задержались на Мейзи, потом на Элизе и добрались до Кзумы. Кзуме почудилось, что они полны доброго смеха, словно старик говорил: "Ты, значит, Кзума с Севера, так? Жаль мне, что ты меня не застал, каков я был, но что поделаешь, тебе меня не понять". У Кзумы ком стал в горле.
Потом Папаша посмотрел на Опору. Она улыбалась самой счастливой улыбкой, и лицо ее от этого стало, как у молодой женщины.
А Лия все это время сидела не шевелясь, бережно держа голову Папаши у себя на коленях, губы сжаты, в глазах - покорная боль. А вид в то же время сильный и гордый как никогда. Сильная Лия.
У Папаши шевельнулись губы. Опора приникла ухом к его рту.
- Простите меня, - выдохнул он.
- Это что еще за глупости, - сказала Опора, и голос ее прозвучал легко и весело, как у влюбленной девчонки. - Вот уж глупости! Да мы что, не были счастливы вместе? Разве ты не был для меня добрым дедом? Так что эти глупости ты брось.
Папаша улыбнулся, глаза его глядели счастливо. Он прикрыл их, а открыв снова, устремил взгляд на Лию. Долго они смотрели друг на друга. Папаша и Лия. Смотрели с глубоким пониманием, которому не нужны слова. Потом Папаша вздохнул и закрыл глаза.
И внезапно Папаша, не бывший трезвым ни минуты с тех пор как Кзума знал его, Папаша, изо дня в день валявший дурака, но которого Лия уважала как никого другого, Папаша, любивший хорошую драку, если только сам в ней не участвовал, - внезапно этот Папаша перестал существовать. Перед Кзумой была пустая оболочка. Эта смерть потрясла его.
Беззвучно Опора опустилась на колени. Мейзи коротко вскрикнула и затихла. Элиза повисла на руке у Кзумы. Только Лия не шелохнулась. Сидела так же, как пока Папаша был жив, держала его голову, каменная, далекая.
- Оставьте нас, - сказала Лия.
Кзума, Мейзи и Элиза вышли.
Две немолодые женщины, знавшие и любившие Папашу, когда он не был еще старым пропойцей, остались с ним.
Огни во Вредедорпе и в Малайской слободе погасли, люди легли спать. Улицы были безлюдны, когда Кзума пошел на работу, один. Элиза не пошла его провожать.
С работы он вернулся наутро прямо к Лии. Застал ее в той же позе, что и накануне, - она все еще сидела над пустой оболочкой, бывшей когда-то Папашей.
Мейзи и Элиза не пошли на работу. Вместе приготовили все для похорон. Вся улица помогала. Народу набралось не протолкнуться. Улица знала Папашу и любила. Кое-кто из стариков помнил его в молодости, когда он был такой мужчина, каких Опора и не видывала. Они говорили о нем тепло, с любовью. Заходили гуськом в комнату проститься с ним. Потом уступали место другим. Их были сотни.
Лия и Опора вдвоем обмыли и убрали Папашу. Других они стали пускать в комнату, только когда он уже лежал в гробу.
Лия была молчалива и холодна. Говорила только с Опорой. Ни одной слезы не пролила.
Весеннее солнце стояло высоко, когда Папашу похоронили на кладбище для африканцев на холме близ Вредедорпа.
Лина, подруга Йоханнеса, выпущенная в тот день из тюрьмы, плакала, не осушая глаз.
В голове могильного холмика Папаше поставили крест с номером. А под номером написали его имя. Звали его Франсис Ндабула…
Какое-то время Папашу будут оплакивать, а потом забудут, и поминать его имя будут редко. В конце концов главным местным пьяницей станет какой-нибудь другой старик, его, возможно, тоже прозовут Папашей. А того Папашу, Франсиса Ндабулу, забудут совсем. Будут вспоминать только в доме, где он жил, да и там память о нем постепенно станет слабой, туманной. Такова жизнь….
В вечер похорон Лия напилась. В доску. Кзума видел ее такой впервые. Она все время смеялась. Откидывая голову, притоптывала и, держась за бока, хохотала. И так раз за разом. Глубокий, радостный поток смеха словно омывал ее всю.
Элизу это злило, она не стала разговаривать с Лией. А Мейзи была с Лией ласкова. Обращалась с ней, как с ребенком. Велела делать то, другое, и Лия слушалась. Кзума заметил, как она смотрит на Лию и кивает головой. А раз услышал, как она сказала: "Бедная Лия".
Но Лия была пьяная и счастливая. Она всех звала в гости и поила даром. Пиво лилось рекой. Но тех, кто заговаривал про Папашу, тут же изгоняла, для них бесплатного пива не было, и продать им пива в доме Лии в этот вечер отказывались.
Неожиданно Лия вышла во двор и подняла руки.
- Тихо! - крикнула она. - Тихо!
Люди угомонились, все лица обратились к ней.
- Будем танцевать! - крикнула она.
Увидев Кзуму, подозвала его, он подошел. Она вцепилась в его куртку и тяжело привалилась к нему.
- Будешь танцевать со мной, - объявила она с милой улыбкой.
Элиза тронула Кзуму за руку, он обернулся.
- Я пойду в нашу комнату, - сказала она. Кзума кивнул.
- Я пойду с ней, - сказала Опора.
- Пусть идут! - крикнула Лия. - Пусть идут!
И окинула их мрачным взглядом.
- Думаете, ваши слезы и черные тряпки кому-то нужны? Думаете, если будете стараться держать себя в узде и ждать от других жалости, это поможет? Болваны! Что кончено, то кончено. Учительница - тьфу! - ты глупее всех. Слезы, слезы! Уходите, пока я не рассердилась и не убила вас обеих. Уходите! Вон отсюда! Обе уходите, ну! - В голосе ее прорвалось рыдание.
- Давай, Лия, танцуй, - тихо сказала Мейзи.
Элиза и Опора вышли. Кзума хотел последовать за Элизой, но знал, что нужно остаться с Лией. Он посмотрел на Мейзи.
- Надо остаться с Лией, - шепнула Мейзи. - Опора скоро вернется. Сердце у нее победило голову совсем не надолго.
- Пошли танцевать, Кзума, - сказала Лия.
Люди стали в круг. Кзума выжидательно смотрел на Лию. Лия ему поклонилась. Все захлопали. И Лия стала кружиться, все быстрее и быстрее. Словно не могла остановиться, словно что-то подталкивало ее, чтобы кружилась быстрее.
И вдруг - стон. Покачалась с ноги на ногу. Кзума увидел, что она сейчас упадет. Бросился к ней, но опоздал. Она упала мешком и застыла. Многие вскочили в круг, махали Кзуме руками, стали петь и танцевать.
Кзума поднял Лию и унес в дом. Люди решили, что так надо по ходу танца.
Кзума положил Лию на кровать. Скоро пришла Мейзи с мокрой тряпкой, стала промывать ей лицо. Лия открыла глаза и всем улыбнулась грустной, кривой улыбкой, потом закрыла глаза.
- Все в порядке, - сказала Мейзи Кзуме. - Теперь можешь идти. Она теперь успокоится. - Мейзи коснулась его руки. - Ты все хорошо сделал. Теперь иди. - И он ушел.
По дороге к себе он встретил Опору - она уже возвращалась.
- Ну как она, ничего? - спросила Опора, и он кивнул. - Она его любила, - только и сказала Опора и пошла дальше, а Кзума стоял и смотрел ей вслед.
Старая женщина, по походке видно. Усталая, истомленная старая женщина, которой комедия, называемая жизнью, порядком наскучила.
Кзума повернулся и пошел дальше. Он был сердит на Элизу. Почему она показала себя такой черствой? Почему не могла понять, что для человека главное? Хотела, чтобы он шел с ней домой, а он тогда был нужен Лии. Совсем не поняла, что происходит. Только Мейзи поняла - и осталась.
И оттого, что был сердит на Элизу, ему стало до странности печально и очень тяжело на душе. Внутри ощутилась огромная пустота, и его потянуло вон из города. Вон из этого места, где люди топят свои чувства и боли в вине, где тебе плохо, а другие этого не понимают.
Хотелось уйти от всего этого. Полежать на зеленой траве, глядя в небо. Он жалел, что вообще знал Папашу, потому что смерть Папаши огорчила его больше, чем смерть матери. С ней все было просто, можно понять. С Папашей - не то. Тут было много странного. Такого, что ему не понять. Такого, что заставляло двигаться на ощупь. А это не дело.
Он прошел мимо своего дома, до самого угла улицы. А там постоял, поглядел на улицу, на людей. Поглядел, как трое младенцев играют в сточной канаве. Как пьяная цветная женщина добирается домой, хватаясь за стены. Как три молодых человека, надвинув кепки на глаза, курят опиум и зорко поглядывают по сторонам- нет ли полиции.
Элизу на веранде он не увидел и не увидел, как она медленно приближается, глядя на него. Только услышал, как она тихонько его окликнула, а тогда вздрогнул, как ужаленный.
Дрожа, она просунула руку ему под локоть.
- Озябла, - сказал он.
Она покачала головой, потрогала его теплыми руками. Он почуял в ней что-то странное. Что-то, для чего не было имени. Она казалась прямее, сильнее, чем-то похожей на Лию. А посмотреть - та же самая. Та же красавица Элиза. Он забыл, что сердит на нее. В глазах таилось нечто такое, что сердиться на нее было невозможно.
- Не сердись на меня, - сказала она.
Мысленно он ответил: "С Лией ты поступила нехорошо", - но только мысленно. А вслух проговорил:
- Я не сержусь.
- Это хорошо. Сегодня я хочу, чтобы мы с тобой были счастливы. А ты хочешь?
И молила его глазами. Странная какая-то. Никогда ее такой не видел. Он решительно кивнул.
- Мы будем счастливы, - сказал он и подумал о Папаше.
- Пошли пройдемся, - сказала она.