Киса Воробьянинов - тоже олицетворение земной власти, но со стороны падающей решки, хотя и гигант мысли, отец русской демократии. С возможностями, остатками умения, но уже мало на что способный.
Весь диалог между Кисой и Остапом - это превосходство молодого над старым, одной власти над другой и, конечно же, торг.
Корейко - это антипод власти. Его вместе с отцом Фёдором можно причислить к олицетворению народа, причём любого. Они лучшие его представители, хотя и вороватые.
Шура Балаганов - чистая душа, заблудшая. Душа, живущая одним днём в цепях своих привычек и пороков. Шура, тоже народ, его основная часть.
Паниковский - чужой для России, но главное, он чужой и для будущего, а потому несчастный. Он законсервирован в прошлых жизнях, в пустыне, по которой его вместе с остальным племенем водил Моисей. Он хочет денег и порядка. Всё равно какого: фашизма, коммунизма, капитализма. Главное для него: "Когда будем делить наши деньги"? Он стар для нового мира, поэтому похож на осенний лист, который ветер загоняет в лужу, где он тонет и становится грязью.
Но Сергея, внимательно читавшего книги Ильфа и Петрова, мучил всё тот же вопрос: "Для чего же мы всю жизнь копим, копим, а потом…"? В книге перед ним прошла череда героев абсолютно таких же, каких он видел каждый день в своей жизни. Деньги, стулья, бриллианты, золото - хвать, хвать. Больше, ещё больше. Золотой запас. Валютный, резервный, стабилизационный, инвестиционный фонд - хвать, хвать, а дальше? Тырим, тырим, не согласных "кошмарим", "обугливаем" и "мочим".
Этот вопрос: "Для чего копим?" он обыгрывал многократно, и всякий раз выходило, что каждый копит для себя. А для кого ещё можно копить то, что всё равно обратится в прах, хаос, пустоту. Тот же Остап остался в истории не как собиратель денежных знаков, а как идейный борец за денежные знаки.
Видимо, думал Сергей, - я не правильно ставлю вопрос. Если спросить: "Для кого и что копим?", то всё встанет на свои места, даже только что родившиеся дети. Мы копим опыт и копим его для Бога. Творцу интересно наше движение. Он тоже любит смотреть кино. Кино о нас, людях. А в кино только сценарий привлекает нас, делая его интересным. Без сценария - нет кино, есть мучение зрителя и мучения актёров. Вот и получается, что если кино "для чего…", то одно сплошное мучение, а если "для кого…", то появляются и радость, и любовь. Следовательно, важно и направление движения.
Продолжение, накопление и бесконечное улучшение опыта делают нас бессмертными, ибо это интересно всем зрителям, там, на самом верху. Кто понял это, тот веками сохраняет в своей семье знания ремесла, искусства. Тот бережно выращивает себе приемника, хранителя своего творчества, чтобы вернуться к нему вновь, через 100, 200 лет.
Это действительно так, думал Сергей, если даже копающийся в накопленном людьми хламе и паразитирующий на людских страстях нотариус считает аж семь колен родственников. Наверное, родственнику из седьмого колена может оказаться чрезвычайно обидно, как распорядились его накопленным, нет, не имуществом, а опытом, и тогда плохо станет всему роду. На этом пересечении и дележе и происходят родственные обиды и беды. Род Амати, род Страдивари? Кто может изготовить такие же скрипки? Только они сами, родившись вновь, если конечно, их сущность захочет.
К счастью, для Творца все едины, и опыт может быть передан и ученику, казалось бы, никакого отношения к "вопросам крови" не имеющего. Но, например, учёный, получивший Нобелевскую премию, больше гордится своей связью с теми, кто её получил также как и он, чем своей роднёй. Не потому что он плохой, а потому что ему стало доступным высшее знание - все едины. Хотя видеть великого учёного в своем сыне или дочери приятнее. Вроде как свои, в семье, в себе… - это тешит.
Сергей чувствовал, что этот период родов, кланов проходит. Он находил этому простейшее объяснение: опыт земледелия, опыт строительства, опыт врачевания, опыт виноделия и т. п. Весь этот опыт имеет автора - Творца. Затем этот опыт распыляется по людям, которые начинают его культивировать в семьях. Они продолжают экспериментировать с ним, или паразитируют на нём, но всё должно вернуться к истоку, к своему началу.
Река, берущая своё начало из маленького родника, на всём своём течении не становится чище. Воды больше, грязи, которая примешивается к ней, плывущего по ней мусора, но чистейшая вода только в том же роднике, из которого вытекает река. Так и людская река берёт своё начало из своего источника - Прародителя.
Люди, семьи, накопившие опыт и набившие "шишек", всё равно придут к своему Источнику. Придут утратившими такое понятие, как "свои - чужие", вновь став едиными на своей Земле.
В своих размышлениях он начинал понимать пользу, несомую людям книгами. Книги необходимо читать, чтобы знать что было в прошлом и что ждёт в будущем.
Так просто, но отчего этого никто не понимает. Работа школьного учителя - это работа над ошибками, которые совершило государство, общество. Учитель - это как командир в бою.
Получив невыполнимый приказ, ему легче погибнуть самому, чем посылать солдат на смерть. Можно, конечно, спрятаться за их спины и выполнить приказ "любой ценой", тогда дадут орден, или звание "заслуженного", а можно броситься первым, но спасти солдат, тогда могут и креста на могиле не поставить, решив, что не повезло. Солдаты, как ученики, часто бывают не в состоянии понять, что командир пал за них.
На эту мысль "наползала" следующая, о его Родине - России. Он воспринимал её, как женщину, которая верит всему тому, что делает сама и всем тем, кто проделывает с ней всё что захочет. Но, имея на удивление легкомысленный характер, она остаётся самостоятельным игроком на Земле.
Сергей думал: "Почему так"? Ответы приходили разные, но Россия опять была "больна", из неё опять все кто мог сбежали. В этот раз, правда, её гражданам повезло. Им было дозволено бежать с "вещами". Они хапали всё, что могли найти на территории России и уносили и вывозили за её рубежи.
- Ну и что, - думал Сергей - разница между нами и ними лишь в том, что из России бегут, а к ним прибегают. Хотя есть ещё множество стран, из которых бегут, но по другим, отличным от российских, причинам. Из России бегут не потому что работать негде, есть нечего, а потому что мозги давят изнутри наружу.
На всех давит атмосферный столб сверху, а на российских граждан снизу. Русский считает, что где–то есть земля обетованная, где всем дана возможность творить. Убежав из России и не обнаружив такой земли, многие впадают в уныние и ностальгию и возвращаются обратно, вновь и вновь подтверждая, что куда бы их не занесло, они везде русские.
- Да, - приходил к заключению в своих мыслях Сергей, - Россия не Америка. В США всем приехавшим сразу объясняют, что все они приплыли на конечный пункт и плыть дальше некуда. Богатейте, крепите мощь США. Вы все: англичане, немцы, французы, поляки, армяне, евреи и т. д. с этого момента американцы. Работайте на Америку, и вы приобретёте своё благополучие, пусть в прошлом вы и были предателями, мошенниками, авантюристами, убийцами, террористами и прочее. На все народы такие посулы действуют, на русских нет. Даже такой писатель, как Солженицын, при первой же возможности зачастил в Россию, охваченный ностальгией. Да что Солженицын, даже истлевшие кости и те хотят лежать в России… Возможно, что Россия - это альфа и омега всего остального на Земле.
Глава двадцатая
Служба
Сергея с первого дня своей армейской службы чрезвычайно мучил один и тот же вопрос: "Что есть служба?". Вроде это и не работа, и трудом её назвать трудно, а дальше выходило так, что "кто не работает, тот не ест". Но в армии никто не работает и ничего не производит, но при этом узаконен продовольственный паёк.
Мысль уносила его в мир аналогий. Служба - это защита Родины, но и разгон демонстраций - тоже служба, ловля воров и жуликов - служба и необходимость брать и давать взятки - служба. Служит чиновник и служит военный. Второй вроде бы обязан служить честно, а первый - просто служить.
Но все его выводы вертелись вокруг поговорки "кто не работает, тот не ест". Чем больше он над ней думал, тем больше приходил к выводу о правильности выражения, но не правильности его толкования. Правильнее было бы сказать, кто не ест, тот не работает. Тогда всё вставало на свои места. Армия готовит солдата к тяжёлому труду на перспективу. Если солдат собирается совершить работу, он должен есть, чтобы появились силы. Еда и работа - два неразрывно связанных понятия на Земле. А дальше начинается опасность попадания в лабиринт зависимости от еды и работы. Есть даже такая песня: "А вместо сердца пламенный мотор".
- Действительно, - размышлял Сергей, - сердцу нужна энергия для вдохновенного труда, а мотору нужно топливо для работы. Мы ведь не говорим, что мотор трудится. Мы говорим, мотор работает. Топливо может быть любым: уголь, дрова, мазут, спирт.
А сердцу для труда еда вообще не нужна, ему нужно вдохновение, ему нужна энергия, ему нужно созвучие мыслей. Люди в творческом порыве о еде забывают напрочь. Они худеют, но при этом становятся здоровее, видимо, Бог видит тех, кто трудится и помогает им. Но труженики смотрят на тех, кто работает и ест, сердце отключается, приходит аппетит. Видимо, и здесь есть иерархия и важна мера. Служба, труд, работа. Что первично. Наверное, всё–таки служба.
Какой труд и какая работа может заставить одиночек трудиться и работать, более того, убивать друг друга? А служба может. Даже историки изучают и чтят в основном битвы, бои, войны. Почти все исторические измерения проводятся от одной битвы до другой, от одной войны до другой. Наверное, такое поминание войн и не даёт вырваться из замкнутого круга.
И уже новая мысль захватывала его, лишний раз давая ему понять, что для армии он уже потерян.
От службы он переходил к обдумыванию "поминок". Он размышлял, что поминки - это не стакан водки, выпитый не чокаясь, это нечто совершенно иное. Поминки - это волна, пронёсшаяся во времени, но волны не угасают совсем.
- Поминай, как звали, - многократно повторял про себя Сергей. Чем больше повторял, тем больше ему открывался истинный смысл определения, сильно отличавшийся от общепринятого: "было и сплыло". Как звали? Поминай, как звали, и круг будет вечным.
- Что мы можем потерять в нашей жизни, - размышлял Сергей, - только опыт. Свой собственный опыт, где–то берущий начало. Вспоминая имя, мы вспоминаем опыт носителя опыта, а может свой связанный с ним, а может себя в ушедшем и приходящим вновь? Но тогда поминки становятся самым уместным и нужным ритуалом на Земле, данный нам с одной единственной целью, собрать всех знающих ушедшего, чтобы они в "час поминовения" вспомнили его опыт. Думали о хорошем. Сказано же "о покойном либо ничего, либо хорошо". И сказано не случайно, плохой опыт тоже может вернуться вместе со своим носителем. Видимо по этой причине, есть дни обязательных упоминовений святых. Это особые дни, когда все души должны быть созвучны друг дружке, умиротворены и охвачены счастьем.
- А как надо поминать? - думал Сергей.
- Да тоже просто. Собрать всех единомышленников за одним столом для чистой и безгрешной беседы.
Подумав так, он вспомнил, что никогда не был на таких поминках. В лучшем случае, он безучастно стоял в толпе, вытащенный из дома ватагой "страждущих и верующих" и слушал "богослужение" священника, не очень разбирая смысл слов поминовения, произносимых им, в худшем наблюдал конвейер кормления, когда одна группа ест, а вторая ждёт.
Глава двадцать первая
Баня
Для Сергея наступило удивительное время. Это время носило название перестройки, и было точно таким же, как прошедшее "смутное", "переходное". Это было не настроение страны, это было его собственное чувство. Сначала он тосковал оттого, что рухнули устои. Затем обнаружил, что вечных устоев не бывает, и что перемены происходят постоянно.
Поговорка "чтоб вам жить в эпоху перемен" приобрела для него совершенно иной смысл. Жить в эпоху перемен - это большое счастье, если относиться к этой эпохе и переменам безучастно. Есть ли смысл в том, чтобы мешать переменам или наоборот торопить их. Всему своё время. Но в хаосе начинаешь видеть и ценить лучшее. Ценить то, что будучи вечным, не может ни уйти, ни придти. Лучшим Сергей считал несколько фильмов: "Мистер Икс", "Летучая мышь", венские вальсы, старые романсы и ещё многое из того, что позволяло ему забывать "напрочь", где он и кто он.
В фильмах, в вальсах проявлялась чарующая магия любви между мужчиной и женщиной. Чарующая магия танца.
Сергей искал и не находил лучшего способа найти и ощутить свою любовь, пусть на один вечер, чем в танце. Вечер танцев, ласк и поглаживаний. Это потом воспоминания, ирония, а сначала одно голое чувство причастности к одной большой сущности любви и танца.
Была суббота. В полку она имела кодовое название: мыльно - банный день. С некоторых пор Сергея просто выворачивало от армейских банных посиделок с водкой. Кроме того, опытным путём он выяснил, что во всех банях его "драгоценной" дивизии в большом количестве водятся вши. Путь опыта он считал самым правильным, видя "героизм" начальника медицинской службы, который опытным путём выявлял венерические заболевания всех гарнизонных шлюх. Но, после каждой бани у соседей вши его догрызали до остервенения.
Должность позволяла Сергею победить вшей в своём полку, он их победил и всем запретил "ходить налево". С начмедом было сложнее. Он был неисправимым бабником, и таким же балагуром. В итоге, его опыт и заразительный пример увлёк и Сергея, но в несколько ином направлении. Он решил выяснить, как и чем живёт творческая богема. Лучшего места для выяснения нюансов профессии, причём любой, чем баня, в России нет.
Сергей познакомился с известным художником, у которого была банька на берегу реки Турга в глухой деревеньке. В этой бане он прятался от супруги и её удушающей творчество деспотии. Художника звали Миша.
Конечно, одному Мише прятаться в бане было скучно. Друзья и подруги приезжали к нему в баню гурьбой. Подруг он называл ласково: "Мои натурщицы".
Название своё они принимали легко и радостно. Сергей сначала не понимал почему, но Миша ему объяснил, что женщине трудно раздеться в бане, играя роль любовницы или подруги. Натурщица и любовница, это разные вещи. Раздеться для дела, это почти долг для женщины. Это большая, оказанная ей, честь. Долг и честь раздеться и вдохновить художника. Миша утверждал, что их, его натурщиц, положение более завидное, чем его, Сергея, которого устав обязывает отдавать долг и честь любому "барану". Сергей надолго задумался.
Но потрясла Сергея не эта часть "богемной" жизни. Его потряс сам факт расслабления. Если в бане по - "армейски" основным атрибутом были выпивка и закуска, основательность постройки и какой–нибудь "новорот" для кичливости командира, то у художника было всё в точности наоборот. Это "наоборот" настолько радовало Сергея, что он с разрешения художника тоже стал иногда наведываться в баню со своими любимыми женщинами. Был как раз один из таких вечеров.
Зима. На дворе холод и снег. При виде бани художника его барышню, совсем недавно легко танцевавшую и верящую во всё сразу, а особенно в мечту о вечном счастье, охватил страх, который при входе вовнутрь перерос в стойкий ужас.
Банька была собрана из разного деревянного хлама, привезённого в разное время с территорий окружающих деревеньку войсковых частей.
Первое, что пугало в "студёную зимнюю пору" неискушённую ещё парильщицу, так это стеклянная дверь, ведущая в баню, и многочисленные щели и дыры между досками снаружи.
Внутри бани, правда, все дыры и щели были прикрыты специально для этой цели развешанными картинами обнажённых натурщиц. Все картины были выполнены на плотном картоне, который как мог сдерживал дуновение северных ветров.
Картин было много, для приезжающих друзей этих картин было вполне достаточно, чтобы начать согреваться, но женщинам нужно было настоящее тепло. В этих целях в комнате отдыха, она же мастерская художника, она же столовая, она же спальня, стояли две "буржуйки", которые и составляли тайну всего действа.
Когда перепуганные дырами и холодом натурщицы, уже почти застывшие на входе от ужаса, через десять минут обнаруживали распространяющиеся непонятным образом тепло, их охватывала необыкновенная радость оттого, что они выживут, не заболеют и даже не простудятся. И тогда они совершенно переставали и бояться, и стесняться. По их лицам было видно, что такого расслабления они не испытывали никогда.
В бане художника всё было устроено чрезвычайно просто: сначала холод, затем тепло. Как две буржуйки могут дать столько тепла, никто не понимал, включая и самого художника.
На этом контрасте Сергей мог понять и раскрыть любую женскую душу. Но до Миши ему было далеко.
Мишина жизнь была чрезвычайно насыщена именно женщинами. Он их любил. Любил всех, искренно и нежно. В такой своей бескорыстной любви он чем–то походил на юных и неискушённых барышень, легко идущих в ласковые руки.
Вся "шалопутная" жизнь "падшего" художника проступала весной, когда из–под тающего снега начинали проступать следы любви.
Рядом с баней валялась целая груда сломанных вещей, ранее предназначавшихся любимым женщинам. Это были очень интересные вещи, интересны тем, что они были призваны вызывать чувства. Обломки торшеров и фотоувеличителей, цветомузык и радиол, патефонов и пластинок, подсвечников с остатками свечей, новогодних гирлянд, водных лыж. Обломки лодок, пенопластовых досок, мотоциклов и машин.
Все эти вещи, после ухода женщин, для которых они предназначались, сразу же становились не нужными и были сразу же выброшены, освободив место для новых. По обломкам "любовных приключений" можно было восстановить всю жизнь "падшего" художника. Можно было подумать, что он разрушает всё то, к чему прикасается, но он не разрушал. Он забывая одних, выбрасывал всё то, что могло напоминать о них, а соблазняя других, покупал новые вещи.
Глава двадцать вторая
Мужчина и женщины
Мужчина часто не менее изворотлив и хитёр, чем женщина. Это проявляется тогда, когда он попадает в женскую среду и конечно в задачах, которые ему предстоит в этой среде решать.
Видимо, когда–то давно, Адаму было намного легче совладать с Евой. Она была одна, непорочна, не опытна. Она слушала его открыв рот, потакала ему и никуда не лезла. Потом был грех, пошли дети. Хотя здесь заключена некоторая странность опыта: грех и дети. Но дети размножили пороки, особенно её, их мамы, Евы.
Итак, Сергей стал приходить на службу эпизодически, как и все остальные офицеры. Но дело, военное дело никуда не девалось. Более того, если с массовым сокращением такие "военачальники", как начальник физической подготовки, начальник химической службы, начальник инженерной службы и прочие оставались без всяких обязанностей и без кадрового состава, то служба тыла, за которую отвечал Сергей, хоть и часто сокращалась, но всё ещё оставалась многолюдной. Но что это были за люди. В основном это были женщины, жёны старшего командного состава, которые даже не знали того, где они несут свою "нелёгкую" службу. Но были и "энтузиастки", не жёны, а любовницы, племянницы и даже карьеристки. Мороки с ними было полно.